– Приятель, ешь потише, а то в Альпах лавины сойдут, – говорю я, и Андре улыбается:

– Я не пойму, угрюмые задницы и подкалывать умеют?

Я закатываю глаза, но вновь не могу сдержаться и улыбаюсь.

– Короче, Бодер, позволь поделиться с тобой своей жизненной философией. Какая бы фигня ни случилась в твоей жизни или в мире, единственная вещь, которая точно спасет наши задницы, – это чувство юмора. Не выдуманная любовь, не несуществующее милосердие, не сам Господь Бог, а именно ржач. Тот самый, когда задыхаешься от смеха и хватаешься за живот. Чувство юмора, чувак, как суперсила. И самый сок в том, что тебе не надо быть чудиком из Marvel или DC[17]. – Он подмигивает мне и в очередной раз запихивает в рот целый кусок. – Господи, вот бы у людей была еще одна супер способность – жрать и не толстеть.

Я киваю:

– Эту и я хотел бы. Сгон веса – это то, за что я ненавижу спорт больше всего. Знаешь тот момент, когда встаешь на весы и смотришь, достаточно ли веса и калорий ушло, достаточно ли ты настрадался…

Андре подносит палец к губам и наигранным строгим голосом заявляет:

– Тихо, поедание пиццы – сакральный момент, нельзя его так бесстыдно нарушать и говорить о взвешивании.

Я ухмыляюсь и откусываю большой кусок. А пицца и правда божественно вкусная.

АДЕЛЬ

МАМА, КАК ВСЕГДА, выглядит невозмутимой и идеальной. Хотя я ощущаю исходящее от нее раздражение.

– Адель, что на тебе за шапка? – тут же спрашивает она, как только я сажусь в машину.

– Взяла у Сесиль, – небрежно вру я, и мама морщит нос.

– Мало того что она не может сесть на диету, так у нее и вовсе нет вкуса.

– Не смей так говорить, – опешив от грубости матери, говорит Марсель.

– Я говорю лишь правду! – стреляя в него взглядом, отвечает она. – Не пойму, почему папи вас вечно таскает к этому Августину?.. Что у тебя за конверт в руках?

– Это подарила мне Сесиль, – хмуро поясняет брат.

– Что там?

– Номер наркодилера, мама! Может, не будешь лезть в мою личную жизнь?

– Личную жизнь? Каким это образом Сесиль попадает в эту категорию?

В этот момент не выдерживаю уже я:

– Прекрати!

Я говорю лишь одно слово, и в салоне автомобиля повисает тишина. Видимо, тон моего голоса и взгляд достаточно красноречивы. Но мама все же брезгливо поджимает губы:

– Ты всегда его защищаешь. Но я не могу понять, почему мой сын такой закомплексованный. Он что, не может найти себе девушку под стать? Или нам обязательно необходимо выделиться и продемонстрировать окружающим все триста килограммов жира Сесиль? Вы все делаете мне назло!

– Жюль, останови машину, – просит водителя Марсель.

– Я не разрешаю тебе выходить!

– А я не прошу твоего разрешения.

– Что я такого сказала? Вы сами в своем кругу зовете Сесиль бегемотихой! Я слышала, она сама себя так называет!

В этом момент я больше не могу сдерживать свое возмущение.

– Во-первых, мы называем ее бегемотиком, – говорю я, – во-вторых, она действительно уверенная в себе девушка и ни капли не стесняется своего тела, поэтому самоирония уместна. В-третьих, она очень красивая. Ты только посмотри на черты ее лица! Она похожа на ангела в обрамлении пушистых светлых волос! В-четвертых, где твое воспитание и чуткость? Что за грубость такая, откуда столько снобизма и высокомерия? В-пятых, если она нравится Марселю, то я за него безумно рада, потому что она не такая, как ты и все твое прогнившее окружение. И остановите эту машину, или я из нее выпрыгну, найду первого попавшегося журналиста и расскажу ему про триста килограммов от всеми любимой Анны де Флориан! – Последние предложения я кричала.

Мама равнодушно прошлась по мне взглядом.

– Вижу, тебе действительно становится лучше.

– Это так плохо, да? – кричу я, и в маминых глазах мелькают сожаление и усталость. – Ведь так плохо, что дочка наконец-то понимает, насколько вся ее семья изнутри прогнила! Так плохо, что она больше не марионетка, за веревочки которой можно дергать!

– Адель, замолчи сейчас же! Я не это имела в виду. Когда случилась авария, я двадцать четыре часа в сутки сидела у твоей кровати, ждала, пока ты очнешься, и молилась, чтобы с тобой все было в порядке! Будь хоть капельку благодарной!

– Ну очнулась я, и что? Со мной все в порядке, мама? Вот я сижу перед тобой, и ты говоришь мне о трехстах килограммах Сесиль! Ради этих разговоров я очнулась? Ради этого всего мы живем?

Я тяжело дышу, и слезы текут из глаз. Марсель стискивает мою руку в немой поддержке. Мама отворачивается к окну и говорит:

– Никто не выйдет из этой машины: на улице собачий холод и дождь.

Воцаряется тишина, лишь слышен шум дождя и плеск луж. Она так и не отвечает на мой вопрос. До конца поездки никто из нас не произносит больше ни единого слова.

* * *

Дома Марсель передает конверт мне в руки:

– На самом деле это для тебя. Я не знаю, что внутри, но Сесиль была настойчива.

Я с любопытством рву конверт и достаю репродукцию картины. Она маленькая, формата A5, не больше. На ней изображены балерины, а сзади стоит надпись: «Эдгар Дега. Урок танцев (1873–1875). Музей д’Орсе. Париж».

– Красиво, – разглядывая картинку, говорю я. – Подожди, это тот самый Дега, который был старшим сыном в аристократической семье? Кажется, он решил скрыть свое благородное происхождение и изменил свою фамилию де Га на более простую – Дега, да?

Марсель озадаченно пожимает плечами и неловко улыбается.

– Возможно, так все и было. И если так оно и было, то он, скорее всего, твой герой.

– Потому что я тоже мечтаю скрыть свое «благородное происхождение»? – Я показываю пальцами кавычки и последние слова произношу гнусавым голосом. Братишка начинает смеяться.

– Ну да, ты всю жизнь говорила, что, как только выйдешь замуж, возьмешь фамилию мужа.

– Будем надеяться, что муж будет из еще более родовитой и аристократической семьи, – бросает мама, проходя мимо нас.

– При таком раскладе участь старой девы меня не особо пугает, – заявляю я, – тем более гардероб на этот случай уже есть.

Не оглядываясь, я поднимаюсь к себе в комнату. Падаю на кровать прямо в одежде и продолжаю рассматривать рисунок. Он очень красивый, есть в нем нечто цепляющее. Я не сразу понимаю, что именно. Разглядываю и изучаю каждый уголок. На картине изображен перерыв во время урока танцев. В центре зала для репетиций стоит уже немолодой седовласый балетмейстер, он опирается на свою деревянную трость, и вид у него очень строгий. Он внимательно следит за одной балериной по центру, которая делает своеобразное па. Другие танцовщицы отдыхают, они стоят группками по всему залу. На переднем плане слева одна девушка и вовсе чешет спину, кто-то из них поправляет волосы или сережки. Я, конечно, далеко не профессионал, но то, как падает свет на картине, выглядит потрясающе. И как только я это замечаю, осознание наконец приходит. Я понимаю, чем зацепило меня это творение. В картине чувствуется пульс жизни. Будто некто забежал на репетицию и сделал в одну секунду фотографию. Все было продумано до мельчайших подробностей, над этим работали не один день и даже не один год, но в то же время картина дышит жизнью.

У меня появляется сильное желание увидеть эту работу вживую. Недолго думая, я начинаю искать адрес Музея д’Орсе, читаю его краткую историю. Выясняется, что раньше в здании был первый в мире вокзал, который обслуживал направление Париж – Орлеан, однако к 1939 году движение поездов с этого вокзала практически прекратилось. Спустя 30 лет было принято решение о сносе здания. Но его все же сохранили, и во время президентства Жоржа Помпиду появилась идея преобразовать вокзал в музей.

Музей теперь славится своей коллекцией импрессионистов, в число которых входит Эдгар Дега. А сами импрессионисты хвалились тем, что могли естественно и живо запечатлеть реальный мир в его подвижности и изменчивости! То есть они хотели передать свои мимолетные ощущения, остановить мгновение, жизненный миг и то впечатление, которое вызвано именно этой секундой. Меня очень увлекает сама суть этого движения: прожить момент. Запечатлеть его на века в картине.

– Марсель! Марсель! Марсель! – кричу я брату, не в силах сдержать свой порыв.

– Что случилось? – вбегает он в мою комнату.

– Ничего, я просто хочу пойти с Сесиль в музей, у тебя есть ее номер телефона? – Я продолжаю держать в руках репродукцию Дега и, показывая на нее, поясняю: – Я просто обязана увидеть это вживую!

Марсель неловко переминается с ноги на ногу.

– Сесиль сегодня вечером уезжает с родителями и Августином в Италию на две недели. Боюсь, тебе придется немного подождать.

Я разочарованно поджимаю губы:

– Постой, это значит, что мы больше и к Августину не сможем пойти? Как тогда я увижусь с Артуром?

– Через три дня родители уезжают в Швейцарию – что-то связанное с юниорской зимней Олимпиадой. Их не будет три дня, в эти дни и придумаем, как свалить. – Марсель ободряюще улыбается.

Я нервно сцепляю руки, но тоже вымученно улыбаюсь. Три дня не видеть Артура кажется невыносимо долгим. Я не хочу вообще с ним расставаться. Почему? Не знаю. Но когда он рядом, когда смотрю на него, держу в руке его руку, мне не хочется никуда уходить. Я хочу лишь бежать ему навстречу.

Взгляд падает на репродукцию Дега, и я ложусь на кровать и аккуратно обнимаю бумагу. Ловить момент… наслаждаться моментом… Вот оно – истинное искусство. Проживать мгновение. Я закрываю глаза, и в голове проносится: «Carpe diem». От неожиданности я резко сажусь на постели. Громко вдыхаю и выдыхаю. У меня в голове прозвучал голос. Чужой. Не мой. И не тех людей, к голосам которых я привыкла. Становится странно и не по себе. Может быть, это был голос какого-нибудь актера, ведь мы можем вспоминать цитаты из фильмов, коронные фразочки, даже излюбленную интонацию героя. Но у меня стойкое ощущение, что я знала этого человека лично. Это был голос парня. Приятный, утонченный, и он сказал мне: «Carpe diem». Я помню звездное небо над головой, мокрый купальник, прилипший к телу, и его добродушный голос у себя за спиной.