Затягиваюсь сигаретой, пока лёгкие не начинает печь. В груди царапается противное ощущение. Мерзости, что ли. Ко всему тому, что видел. И потребность жгучая увидеть Тоню и сказать, что теперь всё будет иначе, потому что я так решил.

Опустившись на старенькую лавку, растираю лицо рукой, пытаясь прийти в себя. Вроде много всего в жизни перевидал, но перед глазами до сих пор эти следы надписей стоят. И ладони сами по себе в кулаки сжимаются. Особенно от этого «вы*бу во все места». Сколько так сижу – не знаю, просто зависаю в своих мыслях, а они все об одном. Вернее, об одной. Только теперь окрашены не только потребностью брать, но и отдавать. Сделать для неё что-то настоящее. Бабло – это так, херня. Мне реально чего-то хочется, чтобы поняла, насколько мне небезразлична.

Поднявшись с лавки, снова иду в чёртов подъезд, даже не входя внутрь чувствую запах его – противный, сладковатый, гнилой. К горлу тошнота подкатывает, но это побочное. Пока не дождусь Тоню возле её двери и не заберу с собой, хер отсюда уеду.

В лифт войти – сил нет. Иду по лестнице, хотя один чёрт – и там вонища и серые унылые стены, которые только тоску навевают, ничего кроме.

Ступенька, вторая, третья. Снова ступенька. Чёткий ритм словно бы помогает выстроить в голове мысли в нужном порядке, пока в них не врывается звук, который на мгновение вводит в ступор. Возню и всхлипы слышу этаже на седьмом, безошибочно понимая, откуда они доносятся.

Сука…

Осознание, что именно происходит, бьёт по нервам, понуждая меня замереть на месте. Всего на долю секунды, но её хватает, чтобы сдержаться и не взреветь от чёрной ярости. Оставшиеся пару пролётов пересекаю в несколько огромных шагов. Застываю на площадке, когда взгляд выцепляет того мужика в капюшоне, который вжимает Тоню собой в грязную стену. И взгляд её – полный такого отчаяния и страха, что кровь в венах леденеет.

Хватаю мужика за шкиряк и спускаю с лестницы.

– В квартиру пошла, быстро!

Выходит грубо и тихо, но Тоня, всхлипнув и отерев каплю крови с губы, ретируется за дверь. Я не знаю, сколько мне нужно выдержки, чтобы через десять минут не начать вызванивать адвоката с признанием в убийстве и требованием вытащить мою задницу из-под сто пятой1. Слетаю вниз по ступеням, пока эта сука в чёрном неловко поднимается на ноги. Вновь роняю на бетонный пол, всё без лишних звуков и угроз. Когда ярость настолько ослепляет, нет сил ни на слова, ни на бесполезные выкрики. Только желание разорвать, расхерачить морду так, чтобы кулаки до костей содрать. Чтобы морда его в кровавое месиво превратилась.

Бью долго и со смаком. Хруст, хлюпанье – шмотки плоти с алыми каплями на бетон падают. Была бы под рукой арматурина – приложился бы от души. Удар пропускаю, он в висках болью отзывается, но сейчас мне это даже нравится. Чтобы не просто так душу из этого гондона вытрясти, а получить в ответ, потому что это разозлит ещё сильнее, а недодать ему нельзя. По полной должен получить, чтобы больше не имел права моё трогать. Даже дышать рядом с Тоней не мог бы. Физически – в первую очередь.

– Пошёл на х*й отсюда, и чтобы дорогу сюда забыл, сука.

Слова тихо произношу, с таким придыханием нехорошим. Не потому, что устал, а потому что злость всё ещё в венах вскипает. Но знаю – если не остановлюсь, прикончу тварину к чертям.

Не знаю, откуда он силы берёт, чтобы подняться, да мне на это и насрать. Сам встаю следом, смотрю, как мужик этот пошатываясь вниз спускается. А сам возвращаюсь наверх. Сейчас главное – понять, что с Тоней всё в порядке, остальное – неважно.

С остальным мы как-нибудь разберёмся.


Дверь в квартиру Тони приоткрыта. И это порождает ощущение ледяного озноба, пробегающего по позвоночнику. Толкаю рукой кажущуюся хлипкой преграду, и она распахивается, являя моему взору сидящую на полу Тоню. Прижимает колени к груди, дрожит всем телом, но глаза сухие. Наверное, это даже плохо – когда баба рыдает, значит, можно справиться с её истерикой.

Взгляд на меня переводит, когда в квартиру вхожу. Всё тот же – испуганный, когда глазами своими огромными на меня смотрит. Только теперь это ни черта не заводит, а злостью по нутру разливается.

– Ты почему, не заперлась?

Выходит тихо и угрожающе. Дёргаю её на себя, поднимая с пола, обхватываю за плечи и встряхиваю.

– Ты какого хера не заперлась?

Она вцепляется в мою одежду, всхлипывает – судорожно, рвано, будто кислорода глотнуть не может.

– Я… я… тебя ждала…

Ждала она меня, б*дь. От слов этих злость испаряется, замещаясь какой-то уродливой эйфорией. Вроде мою женщину только что едва не насиловала какая-то коллекторская сука, а я рад по уши, что Тоня меня так рада видеть, что держится за меня, будто за спасательный круг.

– Со мной нормально всё, – заверяю её, хотя морщиться хочется от того, как костяшки саднит. Впрочем, это всё ерунда. Отстраняю от себя Тоню, поворачиваю её лицо к свету.

– Ударил?

– Несильно.

Сука. Надо было ему нос в затылок воткнуть, чтобы не то, что трогать Тоню, рядом с ней дышать бы не смел.

– Иди в ванную, я сейчас.

Она слушается беспрекословно, направляется по коридору влево, где расположены две двери, а я иду осмотреть квартиру. Не то что страдаю излишним любопытством, просто важно вдруг становится всё – понять, как живёт здесь Тоня, какие вещи её окружают, даже вид из окна интересен. Что это? И сам не знаю.

В крохотной, – метров шесть, не больше – кухне обнаруживается початая бутылка дешёвого коньяка, которую прихватываю с собой. Всюду бедненько, но чистенько, хотя порой и проглядывают следы присутствия неряшливого мужика, который наверняка срёт сразу, стоит только его дочери прибраться. На одном из стульев – грязный носок, в раковине – пара окурков.

Сам источник дерьма в жизни Тони обнаруживается в одной из комнат. Спит так, что от храпа едва стены не дрожат, а выхлоп изо рта почти что с ног сшибает. Нехорошее чувство внутри рождается – желание убить. Просто выдернуть подушку из-под головы Тониного отца и накрыть морду эту ненавистную. Подержать минуту, чтобы больше в такую хрень дочь свою не втягивал.

– Кир! – будто прочитав мои мысли, зовёт меня Тоня, и я поспешно выхожу из комнаты. В ней как раз такой беспорядок, который наверняка был бы везде в квартире, если бы этот хрен жил один. Впрочем, ему и предстоит остаться одному.

– Я здесь, – вхожу в ванную и киваю на бортик. – Садись.

Она уже успела стереть с губы кровь – в раковине лежит испачканное красным полотенце. Интересно, сможет кто-нибудь выяснить, из какой именно конторы приходил сегодня этот коллектор? Наведаться бы туда и спалить там всё ко всем чертям.

– Пей.

Протягиваю Тоне бутылку коньяка, которую она забирает дрожащими руками. Её колотить начинает – я знаю это состояние, когда напряжение отпускает, и невозможно справиться с крупной дрожью. Сомневается, но я настойчиво подталкиваю к ней бутылку:

– Пей!

Жадно глотает коньяк, но тут же начинает кашлять и задыхаться. На глазах слёзы выступают, но почти сразу дрожь стихает.

– Он тебя не тронул? Ну, в другом смысле…

Сам не знаю, как мне удаётся задать этот вопрос спокойным тоном. Наверное, потому что отгоняю от себя картинки, что перед глазами мелькают.

– Не успел.

– Хорошо.

Тоня голову опускает, и я сажусь перед ней на корточки. Ноги обхватываю ладонями, чуть сжимаю – потребность вот так трогать её, знать, что она реальная – зашкаливает.

– Я тебя забираю сегодня.

– Куда?

Снова на меня смотрит… на меня так никто и никогда не смотрел. Это даже словами не описать – просто прочувствовать нужно, также остро, как и я чувствую. Только тогда понять можно, что именно во взгляде этом кроется.

Как будто я для неё – это всё. И мне даже сомневаться не нужно, что она искренна, в каждом движении ресниц, в каждом выдохе своём.

– К себе.

– Куда – к себе? Втроём жить будем?

Она усмехается, болезненно, будто горечь на губах у неё, а Тоня изо всех сил делает вид, что не ощущает этого вкуса.

– Я помню про то, что женат, если ты об этом. И нет. Жить втроём мы не будем. Пакуй барахло, а лучше – бросай всё здесь. Завтра купим тебе, что нужно. И отпуск возьмёшь, пока передохнёшь, потом подумаем, что со всем этим делать.

Молчит, а я себя неуютно под взглядом изучающим чувствую. Что она увидеть хочет? Прочесть по моему лицу? Что это всё, что я пока могу ей предложить? Или обещания какие-то нужны, которые дать не готов, потому что не уверен в том, насколько быстро смогу их выполнить?

– Я… Я не могу уехать отсюда.

– Почему?

– Здесь же отец. И это дом мой.

– Отец твой довёл до того, что тебя мужики ждут возле квартиры твоей, чтобы трахнуть во все щели. Это тебе нравится? Так хочешь дальше жить?

– Нет! – выкрикивает это слово, а сама пятнами вся идёт. – Нет… я же почти всё решила.

Решила она, ну-ну. Так «решила», что губа вон опухать начинает на глазах изумлённой публики.

– Тонь… Я тебе честно скажу – то, что я так спокоен… ты не представляешь, чего мне это стоит. За шкирку тебя готов отсюда выволочь и увезти. Но мне не хочется завтра сидеть в офисе и гадать, осталась ты дома у меня или помчалась к отцу. Поняла?

– Да.

– Хорошо. Тогда мы делаем так, как я сказал. Если хочешь – будет у тебя отпуск. Возьму тебя на гостевой режим. – Растягиваю губы в улыбке, хотя мне совсем не до веселья. Потому что, сука, меня всё это злит. Но доводить Тоню своими взбрыками, весьма, кстати, оправданными, точно не собираюсь. – А если ты не хочешь… я просто встаю и уезжаю. И можешь дальше барахтаться в этом дерьме сколько влезет.

Её взгляд меняется – отголоски того, каким был только что, меняются. Сначала в глазах удивление плещется, следом – испуг. Только знать бы, чего боится – меня потерять или один на один со своим ворохом проблем остаться?

– Я сейчас тогда… соберусь только. Я быстро.