Она вскакивает с бортика, и я поднимаюсь на ноги тоже. Начинает лихорадочно хватать с полки всякое бабье барахло – тушь, расчёску, щётку зубную. Завинчиваю пробку на бутылке и возвращаюсь в кухню, давая Тоне время на сборы.

Отсюда вид у неё классный – залив видно, немного, краешек, но этого хватает, чтобы залипнуть на том, что вижу. И «тарелка» стадиона нового – в тумане кажется, что действительно над землёй зависла. И тишина такая в квартире, что кажется мёртвой. Даже храп больше не слышен, только шорох, когда Тоня что-то там берёт из вещей.

– Я готова, – говорит шёпотом минут через пять.


Киваю и забираю у неё полупустую сумку, с каждым мгновением ощущая, насколько острой становится потребность немедленно покинуть эту чёртову квартиру. Кажется, даже дышу в ней в четверть силы – просто нет возможности жадно кислород в лёгкие втягивать.

И только когда сажаю Тоню в машину и устраиваюсь за рулём, понимаю, что в голову ударяет, словно только что в себя спиртного опрокинул. Срываю тачку с места и выезжаю на шоссе. Сам не знаю, куда еду – просто покататься по городу хочется.

Тоня рядом, хоть и молчит, вцепившись в сумочку пальцами, будто соломинка это, а она тонет. Из динамиков – едва слышная музыка, а под колёсами – лента дорог, с пробками, спешащими куда-то пешеходами, которых пропускаем на переходах. И больше ничего. И в этом я счастлив. Здесь и сейчас. Хотя бы на пару часов, пока будем колесить по вечернему Питеру.


Весь следующий день смотрю на стрелки часов. Бесконечно. Пока это не становится настойчивой идеей. Минута, минута, минута… ещё одна… пока не превращается в час, пока не понимаю, что близится конец рабочего дня.

– Кирилл Дмитриевич, я могу сегодня уйти раньше?

В кабинет заходит секретарша. Или у меня со зрением пи*дец, или на ней и впрямь юбка, которая едва прикрывает задницу. И вихляет она пятой точкой так самозабвенно, что сомнений в том, на что направлены эти телодвижения, не остаётся.

– Ты можешь уйти хоть раньше, хоть позже, – лениво откидываюсь в кресле, вертя в пальцах карандаш. – Или теперь на это нужно моё разрешение?

– Всегда было нужно.

Секретарь присаживается на край моего стола, юбка-карандаш сползает наверх, обнажая бедро. В любой другой ситуации я бы повёлся, но не сейчас. В данный момент отчётливо понимаю, что именно – вернее, кто – за этим стоит.

– Уходи. Раньше, позже – мне насрать, – подаюсь к ней, произнося эти слова заговорщицким тоном. Даже улыбка на губах играет, хотя знаю – она искусственная напрочь.

Секретарша сомневается от силы пару секунд, после чего поднимается с края стола и выходит из кабинета.

Б*я… это что – такая проверка имени Елены Горской? На тему – поведусь я или нет? Кстати, это вполне в стиле моей бесценной жёнушки. Вот только не могу понять, чего именно она ждала от меня. Что брошусь на свежее мясо и забуду о той, кто кажется ей реальной угрозой?

Всё ху*ня. Такая нелепица, что даже думать об этом стрёмно. И в то же время понимаю – за этим поведением Лены стоит отчаяние. Такое острое, что она готова пойти на всё на его поводу.

С трудом досиживаю до конца рабочего дня, беспрестанно смотря на часы. Кажется, стрелки замедлили свой ход – как бы ни старался подогнать их, ни черта не получается. А в голове снова мысли. О ней. О Тоне. Дома ли она? Если да – чем занимается? Отдыхает, вышла в магазин, смотрит телевизор? Мне по херу, что именно узнаю, если наберу её номер, но жажда услышать голос Тони, понять, что она всё ещё со мной и в моей квартире – острая, почти на грани попытки сделать новый вдох.

А я ведь держусь. Потому что не хочу тревожить – это первое. И не хочу прогибаться – это второе. И думать хочется, что она и вправду в моей квартире – убирается, готовит, в общем, делает что угодно, лишь бы не сбежала в этот её клоповник, один на двоих с отцом.

Когда подходит время ехать домой, понимаю, что придётся снова звонить Лене. И снова врать. Хотя чувствую – она всё знает и без того, и все объяснения будут больше похожи на театр одного актёра. Но мне сейчас снова насрать – пусть думает что хочет, я всё равно вернусь к Тоне и буду ночевать в нашей с ней квартире.

Нашей с ней. Как это странно – думать о безликом жилище именно так. Ведь и квартира эта с обоями, которые клеили по указке дизайнера, и мебель, в которую не вложил ни капли души, – всё связано с нами. Уже сейчас. Со мной и Тоней.

– Кирилл Дмитриевич, к вам посетитель, – доносится из селектора голос секретаря. Собрана и спокойна. Отлично. Не придётся искать на её место кого-то другого, по крайней мере, сейчас.

Хотя, не помешает поговорить с Леной о том, что не стоит лезть в то, что её совершенно не касается.

– Проси…

Я едва успеваю произнести это слово, когда дверь в кабинет распахивается. Наверное, это инстинкты были – когда отвечал на слова секретарши, будто чувствовал, что не просто так рядом со мной нарисуется посетитель. Ларин собственной персоной.

Всё внутри сжимается, когда наблюдаю за тем, как он подходит к моему столу. Как на край его присаживается, и улыбка на его лице появляется. Нехорошая такая, с оттенком угрозы.

– Борис Анатольевич, – киваю я ему, пытаясь понять, зачем он здесь. Вроде бы необходимости никакой не было, чтобы вот так лицезреть собственного тестя. И дела все в порядке – комар носа не подточит – и фирма его под контролем.

– Не удивлён вижу, – ухмыляется он в ответ.

Бабло из барсетки достаёт – несколько пачек пятитысячных купюр. И на стол передо мной кидает. Дурное предчувствие меня охватывает – дерьмовое такое, с которым не знаю, что делать. Вроде понимаю, к чему Ларин ведёт, а поделать ничего не могу. Прежде всего потому, что на дочери его женат, и это вроде клейма.

– Не удивлён, – соглашаюсь, судорожно прикидывая в уме возможные причины этого визита помимо самой очевидной. – Вы фирму свою навестить можете в любой момент.

Беру паузу будто передышку, перевожу взгляд с Ларина на бабло и обратно. А он, сука, выжидает. Как зверь, который за жертвой наблюдает и ждёт, когда та неверный шаг сделает. Только х*й я ему такую возможность дам.

– Здесь три с половиной ляма, – наконец не выдерживает Ларин. – То, что Антонина у тебя заняла для решения своих проблем.

Эти слова – как удар поддых, мне даже супергероя из себя строить не стоит – состояние, в котором пребываю, на поверхности.

– С чего вы взяли, сколько и куда взяла Тоня? – выдавливаю я из себя.

– Потому что я, сука, знаю всё. Всё, Кир.

Он придвигается ко мне молниеносно – вроде только сидел в полуметре от меня, как уже нависает сверху. Обхватывает ладонью шею, пригибает мою голову вниз. И я помимо воли морщусь, потому что пальцы впиваются в затылок.

– Ты думал, сучонок, что меня можно на х*ю вертеть? Что можно меня посмешищем считать? Так вот знай – это я вас всех верчу как мне надо.

Он схаркивает на пол – смачно так, не заботясь о том, что на напольном ковре появится мерзкое пятно. Меня мордой едва ли не в бабло вжимает, что на столе рабочем пачками лежит. И в этот момент впервые чувствую себя так – зависимым от того, что Ларин сделает в следующий момент.

– Тоню я у тебя покупаю. С долгами её всеми. С баблом, которое тебе задолжала. Понял?

– А не пошли бы вы?..

Он наклоняет мою голову к купюрам. Впервые банкноты кажутся мне настолько мерзкими, будто дерьмо, в которое меня будут макать раз за разом. А главное – я вообще не пытаюсь протестовать.

– А не пошёл бы я… Слушай сюда, Горский…

Ларин наклоняется ко мне, к самому уху, чтобы я слышал всё. А я сижу, нелепо растопырив руки на поверхности стола, чтобы этот гондон меня не приложил о полированную поверхность.

– Так вот Тоню я у тебя покупаю. Я человек чести – мог бы взять, что хочу, но мне не впадлу заплатить. Тут долг её с процентами. А если ты или она против будете – ты знаешь, чего ждать. И ей донеси, если возможность будет. Хотя, думаю, она девочка умная, поймёт. Будет себя хорошо вести – волос с её головы не упадёт. А нет – пусть на себя пеняет.

Отпускает меня, и я распрямляюсь, глядя на Ларина.

Может, самым верным было бы его на хер послать со всеми его ультиматумами, только я слишком хорошо знаю отца Лены. Если он всё это обозначил – не отступит, хоть ты башку себе расколоти – ничего не изменится.

Смотрю за тем, как он, ухмыляясь, покидает кабинет. Растираю шею – до сих пор на ней клеймо горит от цепкого прикосновения Ларина. Значит, эта сука решила пойти ва-банк. И Тоня теперь не просто товар, но та, что может огрести, если Борису Анатольевичу покажется, что она действует не так, как ему нужно.

Сука!

Нет, я зря считал, что способен дойти до предела злости, когда видел, как какая-то падла едва не насилует Тоню. Именно сейчас я переступил грань, за которой нет ничего – только белая пелена ярости, которая ослепляет сходу, с одного вдоха. И сейчас мне предстоит понять, что делать дальше. С желаниями Тони – в первую очередь.


***


Она никогда не чувствовала себя в такой безопасности. Даже когда была жива мама, и всё, как казалось Тоне, было у них хорошо. Это потом она начала анализировать прошлое, когда стало слишком поздно. Тогда поняла, что просто отмахивалась от мелочей – таких, как ссоры родителей, когда папа отправлялся ночевать в гостиную. Вроде бы обычная, ничем не примечательная деталь. В школе у подруг дома ещё не такое творилось. Но то, что у других было нормой, в семье Тони являлось чем-то из ряда вон выходящим.

Несколько раз она видела, как мать плачет украдкой в кухне. То ли не хотела вешать на ребёнка взрослых проблем, то ли привыкла осмысливать и сражаться со всем одна… Наверное, было бы правильнее, если Тоня была бы в курсе происходящего. Затяжная болезнь и смерть матери сейчас ей самой казались следствием того, насколько мать переживала тогда.

Если бы только у неё был хоть один шанс на то, чтобы знать, насколько её мир хрупок и призрачен…