Пока думаю, стоит ли подняться на эти несколько ступеней и зайти в квартиру, дверь в которую так и осталась незакрытой, случается то, чего никак не ожидаю. На лестничную клетку выбегает Тоня – такая испуганная, ставшая словно бы прозрачнее и меньше за эти краткие пару минут. Бросается ко мне, рвано вдыхает одно-единственное слово – моё имя.

– Кир…

– Что?

А она только рот открывает и закрывает, будто выброшенная на сушу рыба. И сейчас во взгляде боль – её так много, целый океан боли, в которой задохнуться могу даже я.

– Что случилось?

Встряхиваю её будто куклу тряпичную, послушную моим рукам. И у самого вдоль позвоночника ужас морозный ползёт. А сам понимаю – почему. Понимаю даже раньше, чем Тоня произнесёт два слова, от которых у меня к горлу тошнота подкатывает, замешанная на облегчении. Таком остром, что оно похоже на чувство, которое долго и прицельно калечили.

– Папа… умер.


Прижимаю Тоню к себе, а в голове звучат два слова, как на репите – «Папа умер». Никогда не верил в возмездие или даже справедливость, но сейчас словно озарение пришло. Так и должно было быть, иначе Тоня никогда не смогла бы стать свободной.

– Я сейчас. Ты меня тут стой и жди, окей?

Сжимаю плечи Тони ладонями, и так хочется просто спуститься вниз по лестнице, посадить её в тачку свою и увезти отсюда, на этот раз навсегда. Но знаю – сейчас это последнее, что мне можно будет сделать.

Она кивает, скорее инстинктивно, чем осознанно. Всхлипывает и зажимает ладонью рот. Только истерики мне сейчас не хватало. Нет, я всё понимаю – отец, этого не отнимешь, но рыдания в данный момент совсем ни к чему. Соседи наверняка себе уже перелом глазного нерва заработали, прильнув к глазкам, а если сейчас какая-нибудь тётя Дуня из квартиры напротив вылезет, Тоню точно прорвёт на поплакать. Потому надо действовать быстро – удостовериться, что алкаш точно помер, с остальным уже попроще.

– Я очень быстро. Полминуты. И на воздух пойдём.

Говорю с ней словно с ребёнком, хотя она только и может делать, что кивать покорно и сдерживать рыдания. Вбежав в квартиру, прохожу туда, где видел отца Тони в последний раз. Так и есть – старый хрыч сдох прямо в той же позе, в которой я его и оставил несколько минут назад. Или прошёл целый час? А может даже больше – неважно. Важно, что у нас теперь минус проблема.

Возвращаюсь обратно, попутно набирая номер скорой, чтобы прислали труповозку. Подхватываю с пола в прихожей сумку Тони и выхожу из квартиры, заперев за собой дверь.

– Он… он… он же сказал, что ему плохо. Ему плохо было, а я не поверила, – шепчет Тоня, когда мы с ней спускаемся вниз по лестнице. – Я даже ехать не хотела ведь… Не хотела.

– Теперь это неважно уже.

– Нет… Я ему смерти желала, понимаешь?

Срывается на сиплый шёпот, разворачивается ко мне лицом и впивается пальцами в одежду, когда оказываемся на площадке второго этажа. Глаза лихорадочно блестят – это видно даже в тусклом свете чудом сохранившейся в патроне лампочки. Она не задаёт очевидных вопросов, получив которые, я буду вынужден врать. Просто ей сейчас важен вот этот момент, когда понимает, что свершилось то единственное, что способно было скинуть с её плеч груз проблем, навешанных её супер-родственничком.

– Тонь… всё, слышишь? – притягиваю к себе, и она так доверчиво прижимается, всхлипывает. А я глажу её по волосам и чувствую себя подонком. Который при этом до усрачки счастлив. Потому что она – рядом. И потому что теперь всё может быть совсем иначе. – Теперь всё. Теперь неважно всё, что ты говоришь. Потому что желала ли ты ему смерти или нет, всё там сверху решили без тебя.

Даже гадать не хочу, причастен ли я к тому, что произошло, и не откинул ли старый хрен копыта от моей проникновенной речи. Это ведь тоже, по сути, неважно совсем. Да и если даже так – у меня вообще ничего бы в душе не дрогнуло, ведь тварь эту лично задушить был готов.

Я просто в себя Тоню вжимаю, чуть покачиваясь, как будто ребёнка баюкаю. И она успокаивается – слышу, как всхлипы всё тише становятся. И такую волну эмоций эту внутри поднимает – до боли в груди, где царапается что-то, жжётся, словно уголь горящий прямо под кожу засунули. Прямо в аорту.

– Мы сейчас вниз идём. Ты садишься в машину и меня ждёшь, – говорю веско, отстраняя от себя Тоню и запрокидывая её лицо, чтобы на меня смотрела. – Всю эту хрень на себя беру – если будешь нужна, к тебе спустятся. Окей?

– Не могу больше туда, – кивает она на дверь.

– И не надо. Просто ждём. Я уверен, быстро всё сделают.

Конечно, уверен. Не зря пару минут назад цедил в трубку всё, что я думаю об их «ждите к утру». К утру, б*ядь! Как будто в кайф рядом с трупом сидеть. Но это всё неважно.

Спускаемся к машине, закидываю сумку Тони в багажник, её в салон сажаю, а сам жадно курю, пока дым всё нутро не пропитывает. Не знаю, почему, но испытываю уродливую эйфорию. Она рядом, пусть вот так, когда зависит от меня – но ведь разве раньше так не было?

Было, и мне удовольствие это доставляло. И будет доставлять впредь. А остальное мы обязательно решим.

Вместе.


Никогда не верил в бога. Существование какой-то там силы, которая смотрит на нас сверху, не вязалось у меня с тем, что видел вокруг себя. И уж тем более, не вязалась уверенность некоторых, что бог нас любит. Даже если существует, скорее ржёт, не переставая. Ну или отлюбливает во все места, но не любит.

Никогда не верил в бога, а сейчас, когда Тоня третий день была рядом со мной, вдруг показалось, что это не просто так. Даже не стечение обстоятельств, а чей-то промысел. Всевышнего, может, хрен его знает.

Все эти три дня я от неё не отходил, и хотя мы в основном молчали друг с другом или переговаривались о бытовых вопросах, я знал, что она в эти минуты моей была. Целиком и полностью. И не верил её словам теперь, что она на лестнице мне сказала. Впрочем, пока не время было выяснять отношения, хотя я и планировал вернуться к этой теме позднее.

– Тонь, мясо в морозилку класть?

– Не надо. Я приготовлю через пару часов.

– А зелень убирать?

– Да. В ящик для фруктов.

Обычный диалог. Для кого-то. Для меня – как другая вселенная. Когда радуешься как ребёнок тому, что раскладываешь в холодильнике продукты, которые вы только что привезли из магазина с женщиной, которая живёт с тобой под одной крышей. И которую ты хочешь так, как никогда и никого не желал.

Даже самообманом в такие моменты накрывало, что всё реально может быть так и дальше. Знал ведь, что не может, и что в ближайшее время обязательно выльется на голову очередной ушат дерьма, но накрывало – и ничего не хотел с этим делать.

– Я в душ, ты не против?

Тоня появляется на пороге кухни, прижимает к груди полотенце, словно защититься от меня хочет. И не зря – кажется, готов забыть о своих намерениях не трогать её до того момента, пока она не придёт в себя. А может, он настал уже, этот момент? Или настанет, когда Тоня снова окажется на своём законном месте – в моей постели.

– Я не против. Но если будешь и дальше в таком виде щеголять, в душ мы отправимся вместе.

Вижу по взгляду её, на дне которого тьма полыхает – всего на мгновение – что мои слова достигли цели. Знаю, что тоже хочет меня, хоть и вынуждает себя это скрывать. Цепко смотрю за её дальнейшей реакцией, но этот чёрный всполох гаснет слишком быстро. А потом Тоня разворачивается и быстро уходит. Сбегает. И я едва сдерживаю смачное ругательство, готовое вырваться изо рта.

Я никогда не обладал этой добродетелью – терпением. Но похоже, теперь придётся научиться делать вид, что обладаю.


Знание, что всё катится в чёртову пропасть, появилось давно, но ощущение, что это случилось не просто так – нарисовалось в тот вечер, когда Тоня сама позвонила мне и сказала, что вечером задержится в салоне, и не знает, когда точно сможет приехать. Произнесла несколько слов ровным спокойным тоном, а у меня от безразличия в голосе сердце зашлось в бешеном темпе как ненормальное.

Перед глазами кровавой пеленой встали картинки. Много картинок. Ларин, Тоня, они вместе. Старый хрен, который трахает мою женщину.

Уверенность в том, что она мне лгала, когда говорила, что быть рядом больше не хочет, вдруг какой-то глупой показалась, детской даже. И осознание, что почти ничего о ней не знаю – словно стрелой в лоб, которая прошила голову навылет. Всё, на что меня хватило, что-то ответить в трубку и отключить мобильник.

Чёрт!

Ведь знал же, что обязательно случится что-то подобное, а почему-то ни черта не сделал. Да и что мог, по сути? Уволочь её, едва похоронившую отца, куда-то, даже не имея под жопой подушки безопасности? Послать на хер должность, жену, её влиятельного отца. Отрезать пути отступления не только для себя, но и для человека, ответственность за жизнь которого я взял бы?

Да… Да, б*я! Именно это мне и нужно было сделать, чёрт бы всё побрал.

Выбегаю из квартиры, подгоняемый ощущением, что если прям сейчас не подорвусь – упущу что-то очень важное. Оно колотится в висках, разрывает на части голову. Оно пульсирует где-то в грудине, с левой стороны, а оттуда разносится по венам. И оно – то единственное, во что сейчас верю.



Приезжаю вовремя. Как раз чётко в тот момент, когда Тоня выходит из своего грёбаного салона. Осматривается, словно боится увидеть рядом кого-то, кого лицезреть хочет в самую последнюю очередь, и, передёрнув плечами, подходит к машине… Ларина.

На моих губах помимо воли усмешка расползается. Даже не знаю, чего в ней больше, если со стороны посмотреть – горечи или боли. Тоня сама, по собственной воле, пошла к нему. Или потому что он её у меня перекупил – один хер. Тоня села в его машину не насильно. Сама.

Это, б*ядь, бьёт наотмашь похлеще прямого удара в челюсть. И почву из-под ног выбивает, словно чистый нокаут.

Наблюдаю за тем, как Ларин отъезжает от салона. Не сразу – через пару минут. Словно они там переговаривались всё это время. Или что там ещё между ними происходить могло? Целовались, обговаривали, куда трахаться поедут?