Впервые слово это сам с собой произношу, и вроде просто так оно говорится. Люблю. И ведь реально люблю – ни с чем это чувство не спутаешь, когда оно есть. Когда понимаешь, насколько оно отличается от всего, что раньше чувствовал. А вместе с ним снова агрессия. Звериная. Моё тронули, и сейчас самое важное не думать о том, что и как с этим самым «моим» происходит. Потому что сорвусь и натворю дел.

– А если он тебя… убьёт?

– Кто? Папа твой?

– Да…

– Значит, убьёт. Мне насрать, вот правда. Нет, не потому что я там подохнуть готов на ровном месте.

Снова лицо ладонью растираю в бесплодной попытке хоть каплю трезвости словить, а сам не пойму, что сказать дурёхе этой, чтобы поняла. Да и надо ли… Впервые у нас с ней такой разговор – когда вроде обо всякой ху*не, но при этом откровеннее ни разу не говорили.

– Подохнуть я как раз не готов.

К окну отхожу и снова смотрю на эту вереницу людей, что с высоты кажутся букашками. Каждый куда-то спешит, чего-то желает, что-то есть у него там, вне этой улицы. Дома. И у меня тоже было – вот такое близкое, родное, когда от грёбаных простых вещей крышу сносило.

Было…

– Но если вопрос встанет такой, чтобы Тоню вернуть, я даже задумываться ни о чём не стану. Потому что без неё и жизнь не жизнь. Так, существование.

– А я ведь для тебя на всё готова была.

– Я в курсе. Ты уже говорила.

– Зря говорила, видимо, если ты не понял, о чём я.

– Понял. Но мне это не нужно.

– А мне нужно!

Она опять на крик срывается, всё же подскакивает ко мне и хватает за одежду, а в глазах такая безнадёга, наверное, как и у меня сейчас. Зеркалим друг друга, только ни у меня, ни у Лены потребности в этом нет. И если она пока не поняла этого, когда-то ведь поймёт.

– Мне это нужно! Горский, если ты такой тугодум, то я тебе переведу на язык, который ты понимаешь – успокойся сейчас, пережди, слышишь? Он сам тебе её вернёт. Трахнет пару раз и вернёт! А дальше забирай и люби её хоть до усрачки.

Слова её словно бритвой по нервам. Уже знаю, что сделаю, когда Лена уйдёт – наберу Илью, потребую, чтобы дал мне хоть какие-то крохи инфы. Сорваться готов прямо сейчас куда скажет. Лишь бы только не видеть картинки того, как Ларин «трахает Тоню пару раз».

– Я же сказал, Лен – мне насрать. На себя насрать. Не пережидать, ни успокаиваться я не буду. Точка. Ты вкуриваешь, или перевести на язык, который ты понимаешь?

Отталкиваю жену от себя, не сильно, но ощутимо. Делает шаг назад, а у самой на лице такое выражение, что хоть некролог с неё пиши. Но быстро в себя приходит. Сначала вздрагивает, как от удара, потом улыбается – криво, болезненно, уродливо.

– Я поняла тебя. Сделаю что смогу.

Это всё, что говорит напоследок прежде чем развернуться и выбежать из квартиры. Я не знаю, что она имела ввиду, да это и неважно. Справимся и без сомнительной помощи Лены, которая подосрать может точно, а вот сделать что-то полезное – вряд ли. Но я ей благодарен. Она как лакмусовая бумажка, даёт понять то, до чего я сам дошёл бы не сразу.

Теперь бы дождаться звонка Ильи.


– Значит, первое. Ларин помогает Тоне с покупкой однушки в жопе мира. Мурино знаешь?

Илья, разложивший передо мной несколько фотографий и список адресов, что-то сосредоточенно ищет в ноутбуке, параллельно рассказывая факты о своём «расследовании». В снимки всматриваюсь жадно, и вроде кислород начинает в лёгкие поступать, когда вижу Тоню, живую и здоровую, а с другой стороны – снова на грудную клетку тиски невидимые давят.


Потому что она с этим старым сучонком, которого хочется удавить за один его вид. Вот он помогает ей выйти из машины, а вот они заходят в дом, который вижу впервые в жизни.

– Знаю. И она там хату берёт?

– Да. Ту трёху, в которой с отцом жила, продали.

– Вот как?

– Угу. Это важно?

Илья вскидывает на меня пристальный взгляд, чувствую себя так, будто что-то намеренно утаил, и вот теперь это всплыло на поверхность.

– Нет. Неважно. Для дела точно. Дальше что?

– На работе она не появляется несколько дней. Есть ещё адрес, откуда Ларин её регулярно забирает. Я его тебе накидал – это на Серебристом.

– Кто там живёт?

– Вроде подруга её. Стрёмная бабёнка.

– Так. Что ещё?

– Завтра они в Мариинку идут.

– Ларин с Тоней?

– Да.

Зашибись, у нас культурная программа. Семейная, я бы даже сказал. Покупка квартиры, поход по театрам. А может, я тут зря жилы из себя тяну и задницу рву? Может, Тоня именно этого и хочет? Ходить с Лариным по всяким ресторанам и спектаклям, помощь от него принимать – ведь она же слабая такая, хрупкая, несчастная.

Мать его…

– Во сколько?

– К семи вечера.

– Окей.

Мы молчим. Илья на всякий скидывает мне на флешку всё то, что смог накопать, я же судорожно строю план дальнейших действий. То, что не оставлю всё вот так, как есть – не обсуждается. Даже если Тоня оказалась продажной сукой, которая перепрыгнула с моего члена на Ларинский потому, что ей так удобнее – я хочу в этом убедиться лично. Благо и возможность у меня такая будет уже завтра.

– Что-то ещё нужно от меня?

Илья протягивает мне флешку и захлопывает крышку ноутбука. Смотрит вопросительно, а я не знаю, есть ли что-то, в чём он мне может помочь. Ну не просить же его завтра Тоню в мою машину возле Мариинки насильно усаживать?

– Неа. Пока не нужно. Спасибо.

Вытащив из ящика стола пухлый конверт, кладу перед Ильёй, но он отрицательно мотает головой.

– Я с Персидским сочтусь. У нас с ним свои дела.

Персидский Вадим – мой давний приятель, который и отправил ко мне Илью, когда я позвонил ему и попросил о помощи.

– Бери. Насте морса купишь. Фуру. Скажешь – от дяди Кира.

Илья улыбается, и после пары секунд сомнений всё же забирает деньги и кладёт во внутренний карман куртки.

– Ладно, если что, набирай меня сразу. Чем смогу – подсоблю.

– Договорились.

Жмём друг другу руки и Илья уходит, прихватив с собой свой ноутбук, а я въедливо смотрю на разложенные на столе фотки. Или мне кажется, или так оно и есть на самом деле, но на них Тоня какая-то не такая. Черты лица – с печатью усталости, заострившиеся и сделавшие её старше лет на пять. Но она всё равно моя. Та, от одного взгляда на которую всё внутри в узел завязывается.

Не хочу верить в то, что она с Лариным по собственной воле, и наверное, это последнее, что мне стоит делать. Потому… завтра мы увидимся. Я заставлю её рассказать мне всё – пусть силой, но заставлю. А дальше будь что будет. Даже если Ларин мне этого не спустит с рук.

А он точно не спустит.


У Мариинки помпезно. Театр весь подсвечен так ярко, что даже глаза начинают слезиться. А может виной тому – сигаретный дым. Им дышу, заполняя ту пустоту в лёгких, которая всё это время жаждет кислорода. Горько, до оскомины на зубах, но это единственное, что позволяет мне отвлечься. Потому что трясёт. Руки ходуном ходят, так, что когда подкуриваю очередную сигарету, удаётся сделать это едва ли не с пятой попытки.

Машину Ларина узнаю сразу – мерс паркуется прямо напротив входа, и время останавливается. Только в голове – где-то в затылке – бешеная пульсация. Наверное, это бьётся моё сердце.

Выскакиваю из тачки, так и не заглушив мотор. Дверца нараспашку – так проще будет стартануть, когда заберу Тоню. Хотя, сильно сомневаюсь, что Ларин устроит гонку по вечернему Питеру, но подстраховаться не мешает. Особенно если учесть, что моя жизнь сейчас – сплошной винегрет из индийского кино, доморощенных детективных сериалов и Санта-Барбары.

Они не спешат выходить, и это даёт мне определённое преимущество. Распахиваю дверцу мерса со стороны пассажира, и натыкаюсь глазами на взгляд Тони. Сначала в нём сквозит удивление, после – всего на долю секунды, радость – её тут же сменяет ужас.

Если я думал, что она боится меня, когда мы только начали наши недоотношения, я жестоко ошибался. Она боится сейчас, в эту самую секунду. Не меня… Я надеюсь, не меня. Но боится так, что даже меня прошибает ледяной пот. Впрочем, сейчас последнее, о чём мне стоит думать – сиюминутные реакции.

Хватаю её за руку и выволакиваю из тачки Ларина. Тащу за собой, как на буксире, чувствуя, что упирается.

Это злит. Это, сука, так злит, что прибавляет сил. Когда по венам – волной – чистый адреналин.

Когда к херам хочется послать всё, когда едва удерживаюсь, чтобы не вернуться и не дать Ларину в морду пару раз. Пока этот старый хер ступени Мариинки зубами не пересчитает.

Впихиваю Тоню в свою машину и перед тем, как захлопываю её дверцу, цежу со всей злостью, на которую способен:


– Только попробуй…

Ей не надо объяснять дважды, должна понять, если не дура. И понимает. Когда обхожу тачку и сажусь за руль, почти сразу срываясь с места, она ни звука не произносит. Влетаем на перекрёсток с визгом шин. А в салоне духами её пахнет, теми самыми, которые явно копейки стоят, но от которых башню напрочь сносит. Может, она их в каких-то лавках скупает, где афродизиаками торгуют?

Эти идиотские неуместные мысли возникают в голове взамен тех, которые реально должны бы там рождаться. Хочется заглушить то состояние, в котором я способен совершить непоправимое. Хоть чем-то. Хоть как-то.

Хоть на время, мать его!

– Кирилл… это ошибка, – наконец тихо выдыхает Тоня, и я рявкаю, что есть сил:

– Молчать!

Она вздрагивает – мне даже видеть это не нужно, чувствую нутром. Самого колотит так, что до сих пор тело ходуном ходит. И ликование внутри, больше похожее на уродливое выдуманное счастье, в которое сам верю, хотя оснований, мать его, нет. Она рядом. И на этот раз я наизнанку вывернусь, но так и останется.

Доезжаем до спального района. Мне посрать, какого именно. Может, даже до Мурино этого Тониного, где она себе новую хату купила. Сейчас вообще ничего перед собой не вижу – только пелена, на которой, словно черти, чёрные точки пляшут.