Линда Олссон - Астрид и Вероника

Он выслушал и молча кивнул.

Мы погасили свет и собрались спать. Я лежала на боку, лицом к окну. Было очень тихо. Позже, перевернувшись на другой бок, я увидела отцовскую спину под одеялом — он укрылся едва ли не с головой, только макушка виднелась. Дышал он легко, лишь иногда дыхание его сбивалось, замирало, следовал не то всхрап, не то всхлип. Я легла на спину. Мною вдруг овладела грусть — приглушенная, беспредметная, совсем не похожая на прежнюю острую душевную боль. Я свернулась клубочком. И впервые со дня отъезда из Окленда расплакалась.

Утром после завтрака мы рассчитались за номер и отправились смотреть водопады, а потом поездом вернулись в Токио.

…Наступил день отъезда, я собралась, приняла душ, оделась. Из Новой Зеландии я привезла отцу сувенир — маленький резной кусочек тамошнего нефрита — и вот теперь решила оставить подарок у него на ночном столике. И в этот самый миг заметила экземпляр своей книги — она виднелась из-под стопки деловых журналов. Я взяла книгу, повертела в руках. Потрепанная, размягченная, уголки страниц загнуты — похоже, ее неоднократно перечитывали, носили с собой. Я открыла титульный лист, прочла: «Папе, моему попутчику». Вернув книгу на место, я положила сверху маленький мешочек с нефритом.

Отец пытался было настаивать на том, чтобы лично отвезти меня в аэропорт, но я упорно отказывалась. Наконец мы договорились, что отец вернется с работы и отвезет меня на автовокзал. Я собралась и высматривала его в окно. Вот подъехала его машина. Я как раз запирала дверь квартиры, когда отец вышел из лифта и взял у меня сумку. Сдав багаж на автовокзале, мы решили перекусить в местном кафе, которое помещалось в своего рода крытом дворике под стеклянным куполом. Устроились за маленьким столиком, лицом к стеклянной стене. Сквозь стеклянный потолок лился ровный свет на садовую композицию из гладких гранитных валунов и высокой травы. Попивая шампанское с апельсиновым соком, мы ждали, пока подадут заказ.

— Жаль, что… — начал было отец и осекся, уставившись за окно, куда-то поверх гранитных валунов. Потом кашлянул и сказал: — Если тебе что понадобится, сообщи.

Тут появилась официантка с заказом, и мы приступили к еде.

Я уговорила отца не ждать, пока подадут мой автобус. Мы простились в вестибюле гостиницы. Отец обнял меня, погладил по плечу, задержал мою руку в своей, слегка сжал и выпустил. Потом направился прочь, но, прежде чем скрыться за углом, обернулся и помахал на прощание.

Я вылетела в Стокгольм, не зная, куда направлюсь дальше.

Домой Астрид и Вероника добирались в разгар дневной жары и порешили, что искупаться просто необходимо. Быстро заехали переодеться и вскоре уже катили к озеру.

На этот раз в тупичке дороги оказались припаркованы две машины, а на пляже шумно плескалась и гонялась друг за другом по воде компания подростков. Но достаточно было отойти чуть дальше и устроиться на песке, чтобы все-таки получилось некое подобие уединения.

Астрид улыбнулась и принялась снимать блузку и юбку. Раздевшись, она мигом утратила недавнюю уверенность в себе и неловко стояла на песке. Цветастый, кричащий купальник никак не сочетался с ее растерянным и даже испуганным лицом. Вероника отбросила шорты и протянула старушке руку.

— Идемте в воду, — сказала она и потянула Астрид за собой.

Вместе они вошли в воду, нарушив темную, ровную гладь озера. По прибрежной полосе мелкой гальки они ступали осторожно, но почти сразу под ногами началось плотное и ровное песчаное дно.

— Весь секрет в дыхании, — объясняла Вероника. — Да и вообще чаще всего весь секрет в чем-то самом простом. Фотографы и художники говорят, что главное — научиться видеть. А чтобы писать книги, надо уметь наблюдать. Техника — дело десятое. Но зачастую самое простое и есть самое сложное.

Она зачерпнула воды, плеснула себе в лицо.

— А секрет плавания — в дыхании, — продолжала Вероника. — Помните, что надо дышать.

Она присела в воду по самые плечи и поманила Астрид — мол, давайте, не бойтесь, делайте как я.

— Хорошо, правда?

Астрид кивнула, плотно сжав губы.

— Повернитесь ко мне спиной, — велела Вероника, и Астрид послушалась. — Теперь обопритесь мне на руку, так. Я буду держать вас под мышки, а вы вытяните ноги.

Старушка послушалась.

— Теперь раскиньте руки и посмотрите в небо. Позвольте воде держать вас. И дышите.

Понемногу Астрид, поддерживаемая Вероникой, расслабилась, и вот уже над темной гладью воды бледными грибами всплыли пальцы ее ног.

— О, — тихо вымолвила она. И больше ни слова.

Когда старушка освоилась в воде и задышала ровнее, Вероника постепенно ослабила поддержку и теперь едва касалась затылка Астрид, а потом и вовсе — только кончиков ее пальцев.

Встав на ноги, Астрид погладила Веронику по щеке прохладными пальцами, кожа на которых сморщилась от влаги.

— Спасибо, — сказала она и неуверенно побрела по воде к берегу.

А Вероника вошла поглубже в золотисто-коричневатую воду и нырнула. Наплававшись, она вышла на берег и обнаружила, что Астрид сидит на песке в своей излюбленной позе — вытянув ноги. Она успела надеть выцветшую панаму и очки и читала какую-то книжечку.

— Давно я не перечитывала ее. — Старушка показала Астрид обложку. — Это Карин Бойе. Садитесь, я вам прочту одно стихотворение.

Вероника опустилась на подстилку, обхватила колени руками и сощурилась на сверкающее озеро.

— Называется «Min stackars unge», «Бедное мое дитя». — Голос Астрид чуть дрогнул, но она продолжала читать:

Бедное мое дитя,

Так боишься темноты,

Там, средь духов в ризах белых,

Злые лица видишь ты.

Убаюкаю тебя

Песней ласковой своею,

Ран твоих не бередя,

Просто пожалею.

Злых та песня не зовет

Каяться, а добрых — в битву.

Соприродно все на свете,

Как слова одной молитвы.

По единому закону В рост идут цветы и травы,

Ветви тянут к небосклону,

Поднимаясь ввысь, дубравы,

Осенью роняют листья,

Чтобы вновь воспрянуть к лету.

Точно так же наши жизни,

Помни ты об этом:

Как живицы сок, таится

В человеке каждом

Та мечта, что пробудится

Ото сна однажды.

Дочитав, она сняла очки.

— Это стихотворение я всегда любила. «Убаюкаю тебя песней ласковой своею». Какая прекрасная строка…

Вероника протянула руку, Астрид вложила в нее раскрытую книжечку.

— Никогда раньше не слышала это стихотворение, — сказала Вероника, водя пальцем по строчкам. Помолчала, читая, потом признала: — Да, прекрасно написано. — Сжала книгу в ладонях и вновь стала смотреть вдаль.

На обратном пути в машине открыли окна, и ветер щекотал лицо. Когда Вероника затормозила у ворот дома Астрид, старушка повернулась к ней и сказала:

— Пожалуй, буду считать, что и у меня сегодня день рождения. Так что приходите вечером, отметим наш общий день рождения.

Она тронула Веронику за руку и направилась к дому.

Вероника вышла из душа. Обнаженная, вся покрытая капельками воды, она протерла запотевшее зеркало над раковиной и вгляделась в свое отражение.

«А ведь я давным-давно не рассматривала себя в зеркале», — подумала она.

Вероника пристально изучала свое лицо, большие зеленые глаза в обрамлении черных ресниц, четкий рисунок темных бровей, длинный нос, широкий рот. Ей показалось, будто она похудела. Лицо вроде бы слегка осунулось, щеки чуть впали. А может, это просто следы времени, возраста. Вероника приподняла волосы. Рассмотрела свой подбородок. Прикоснулась к грудям, взвесила их в ладонях. Кажется, и груди уже не те. Провела ладонями по предплечьям, животу, бедрам. Какая гладкая кожа.

Она натянула джинсы и белую рубашку, налила себе стакан белого вина и вышла посидеть на крыльце. Дневной жар еще не спал. Вероника запрокинула голову, посмотрела в небо — такое высокое, и вдруг что-то сдвинулось, переменилось. Мгновение назад все было иначе, и вот — необратимая перемена. Расцвет лета закончился, оно пошло на спад.

Еще на подходе к дому Астрид сквозь приоткрытое окно до Вероники донеслась музыка. Играла та самая соната Брамса, и напряженные звуки лишь усугубили то чувство утраты, которое настигло Веронику. Ей все сильнее казалось, что время на исходе и чему-то настает конец. Вероника остановилась, не сводя глаз с освещенного окна кухни, за которым маячила Астрид, и вдруг в памяти у нее всплыла одна картинка из детства. Она стояла тогда под окном и видела, как внутри, в доме, целуются ее родители. И сейчас Вероника осознала — да ведь это единственное ее воспоминание о хоть каком-то свидетельстве их взаимной привязанности. Наверно, она была тогда совсем мала, лет пяти, не больше, но, во всяком случае, уже достаточно большая, чтобы ее выпустили одну в сад, да еще и в темноте.

Вероника вошла в кухню. Астрид хлопотала у плиты. На столе уже стояло блюдо с тонко нарезанным маринованным лососем и маленькая мисочка с горчичным соусом. Рядом — корзинка с ржаным хлебом, бутылка хорошего французского шампанского и два узких высоких бокала — настоящий хрусталь, с золотым узором. Прочая сервировка была того же тонкого фарфора, что и в прошлый их праздничный ужин. Астрид так и сновала между столом и плитой, и подол красной юбки вился вокруг ее ног. Она сменила белую блузку без рукавов на кофточку из кремового шелка. Широкие рукава закатала до локтя. Заметив, как пристально рассматривает ее Вероника, Астрид смущенно пожала плечами.