Моих сил хватило лишь на то, чтобы безмолвно согласиться. Я пытался отдышаться после «пробежки» от площади до университета. Из-за непробиваемой пробки, собравшейся на главной улице, я был вынужден оставить машину на одной из парковок в центре. И именно из-за этой «пробежки» ступеньки амфитеатра стали сейчас для меня настоящим Эверестом.

Будучи студентом, редкий предмет мог заставить меня вот так, в два счёта, выскочить из тёплой постели, чтобы потом сломя голову, ёжась от утренней прохладной сырости, нестись по неприветливым улицам на занятие. Впрочем, и теперь дело обстояло вовсе не в лекции. По пути сюда, я всё размышлял, почему это так важно для меня — быть здесь, быть во время.

Во-первых, вчера, когда мы прощались с Дэниэль, она замешкалась в дверях трамвая, добавив ко всему прочему «до завтра». Не знаю, был ли этот жест проявлением её неосознанного французского этикета или же вполне осознанным желанием встретиться. Если всё же последним, то, таким образом, это накладывало на меня некие обязательства, ведь до сего момента я сам лично изъявлял желание прийти, ссылаясь на приглашение профессора.

Во-вторых, с возрастом я приобрёл черту характера, которую, не без основания, так любят приписывать всей нации в целом — пунктуальность. Пунктуальность, сила воли, обязательность, ответственность — эти четыре понятия со временем вошли в негласный кодекс моих принципов, став настоящим проклятием — распятием сознания. «Своего врага вы ищите, свою войну ведёте вы» — как нельзя более кстати вспомнились слова Ницше из вчерашнего разговора о «Заратустре». Нажить врага в собственном лице попахивает либо раздвоением личности, либо не слишком здоровым дуализмом. «И всё, что вы любите, вы должны сперва приказать себе». Я любил единство материального и духовного, а значит должен был следить за тем, чтобы натянутый между ними канат сохранял постоянство и не был бы перетянут на одну из сторон. Пока тело умоляло оставить его в сонном покое спальни, сознание уже проводило над ним обряд экзорцизма, тряся крестом из принципов. Тело поднялось позже положенного, поэтому пришлось восстанавливать баланс вот таким незамысловатым способом как бег. Однако опаздывал я вовсе не из-за заторов на дороге, а потому что проспал. Оставив свой телефон в вещах Ксавьера, я напрочь забыл о необходимости завести будильник иным способом.

— Я проспал, — честно ответил я на её честное приветствие и принялся рассказывать о причинах, предшествующих этому; хотел было сказать «о причинах, ставших виной», но опять засветился этот крест из принципов. Вина всё же моя.

Я рассказал, что едва успел переступить порог дома, как позвонил приятель. «Тот самый, который вытащил нас из парка несколько дней назад», — уточнил я. Он предложил встретиться; а встречи, подобные этой, всегда заканчиваются одинаково — на одной из городских спортплощадок. Конечно же, я выкинул из описаний событий дословное цитирование заманчивой формулировки предложения Майера: «Я привёз мяч нового сезона NBA, упругий, словно задница латиноамериканки: так и жаждет, чтобы его отшлёпали; даже площадка в нетерпении покрылась влажной похотливой испариной, ожидая услышать звонкий стук резины». Резонно заметив, что никакая это не испарина, а моросящий дождь, к слову, кажется, только начинающий набирать обороты, я отказался. Объяснив это тем, что уже десять часов, а завтра мне предстоит провести весь день в студии сводя треки, да ещё ждёт и ранний подъём. Естественно данный довод не возымел силу над Ксавьером, плюс я сам выставил себя не в лучшем свете. Услышав о моей животрепещущей необходимости явиться на лекцию выспавшимся, он отправил в мой адрес несколько неблагопристойных выражений, которые будто бы перенесли нас в школьные времена, сделав из меня эдакого очкарика-ботаника, а из него — задиру-капитана футбольной команды. Однако с его новым аргументом действительно было сложно поспорить. И, подбирая подобные слова, Майер был прекрасно осведомлён, что я изменю решение, ведь у нас с ним был общий страх — превратиться в домашних слизняков, выполняющих всё по расписанию. Я согласился встретиться.

Более одержимого спортом человека, чем Ксавьер, я ещё не встречал в своей жизни. После музыки это стало нашим вторым общим занятием. Каждый раз, когда он был в городе, мы непременно куда-то выбирались вместе: на баскетбольную площадку, футбольное поле, или же вовсе на пробежку. Причём для него не существовало ни временных рамок, ни климатических условий, ни «подходящих» ситуаций. На одной вечеринке рекорд лейблов в Штутгарте он устроил соревнование под названием «попади оливкой в декольте». Публика живо подхватила идею, а затем всё закончилось отжиманиями… с девушками, лежащими на спине. Майер насквозь был пронизан духом соперничества, что, безусловно, благотворно отражалось и на его карьере.

Мы встретились около одиннадцати часов. К тому времени, дождь закончился, толком-то и не успев начаться. Несколько таких же полуночников, как и мы, бегали по площадке. Мы предложили им разделиться на команды и сыграть пару игр. Через час ребята разошлись по домам, а мы задержались, соревнуясь в том, «кто больше забросит трёхочковых». Домой я вернулся в два часа. Сил хватило только на душ. Про будильник я успешно забыл, обессилено свалившись в кровать и заснув без задних ног.

— Невероятно, — улыбнулась Дэниэль.

— Что именно?

— Ко мне судьба не столь благосклонна и куда более скупа на чудеса. Я бы точно проспала! — грустно усмехнулась она, достав из рюкзака две коробочки апельсинового сока. — Угощайся, — опустив пластмассовую столешницу парты, поставила она одну упаковку передо мной. — А я всё же пробежала вокруг парка вчера. Освещение вдоль дорог лучше, чем внизу.

— Нужно было забежать на площадку к нам.

— Будто бы я могла знать, — Дэни, вероятно, поняла мои слова по-своему, не углядев в них шутливого контекста.

— Может, сегодня там встретимся? — спросил я, решив, что за сослагательным наклонением скрывалась готовность принять моё предложение.

Обхватив губами пластмассовую соломинку и неторопливо потягивая сок, она свела брови и хмуро посмотрела на меня, не спеша с ответом. А затем, уже который раз подряд, её тело и сознание приняли разные решения: тело пожало плечами, разум же заставил её произнести, что это «не самая хорошая идея».

Вот именно о подобном я надеялся прочитать тогда в её дневнике. Хотя я вовсе не считаю женщин вконец нелогичными созданиями. Разница состоит в скорости, с которой мы делаем логический вывод из ситуации или даём логичный ответ или поступаем логично.

Что касается Дэни, что-то явно было не так с её весами, оценивающими реальность, раз чаши никак не могли найти равновесие. Что-то вызывало дисбаланс. Полагаю, это «что-то» было той же самой причиной, таившейся за Краеугольным Вопросом.

Задумавшись над этим, я упустил из виду появление профессора и его приветственной реплики. Уверен слово «умы» прозвучало и в этот раз, так как сейчас он вновь открывал лекцию афоризмом одного из «великих»: «Публика любит, чтобы с нею обходились как с женщинами, которым говори лишь то, что им приятно слышать».

— Штэф! — укоризненно толкнула меня Дэниэль, из-за слишком громкого смешка, тотчас же вырвавшегося из меня, после произнесённых профессором слов Гёте.

Открыв свой сок и засунув трубочку в рот, я в очередной раз попытался сохранить серьёзность лица, как хотела того Дэниэль. А профессор, как и в прошлый раз, ожидал услышать предположение, о чём именно сегодня пойдёт разговор от своих «светлых умов». Получив «нужные» ответы, он занял место за кафедрой и, раскрыв книгу, принялся зачитывать «Фауста»:

«Мне угождать толпе, хоть и не новый труд,

Но все ж меня берёт невольное сомненье:

Прекрасного они, конечно, не поймут…».

Никак не объяснив только что зачитанное, он раскрыл другую книгу:

— А теперь, Фридрих Ницше: «…Заратустра снова посмотрел на народ и умолк. «Вот стоят они, говорил он в сердце своем, — вот смеются они: они не понимают меня, мои речи не для этих ушей…» Несмотря, на весьма категоричный отзыв Ницше о «Фаусте»: «Фауст» трагедия познания? В самом деле? Я «смеюсь» над Фаустом», — повысив голос, процитировал он Ницше и продолжил: — они оба начинают свои произведения с главного вопроса: готов ли читатель услышать их? Именно это, дорогие мои, и является камнем преткновения всей литературы. Именно об этом мы побеседуем с вами.

И после этого я словно провалился, выпав из прозаичной реальности на липкую паутину собственных мыслей, сотканную из новоявленных проблем. Нет, на самом деле, нет никаких проблем. Я сам их и выдумал, чтобы занять себя. И сам же придумал эту игру. И сам же попался на собственный крючок.

— «…Какой-нибудь Гёте, какой-нибудь Шекспир ни минуты не могли бы дышать в этой атмосфере чудовищной страсти и высоты, Данте в сравнении с Заратустрой есть только верующий, а не тот, кто создаёт впервые истину…» — подытоживал профессор то ли какую-то определённую часть своего рассказа, то ли всю лекцию целиком.

Впрочем, я успешно прослушал и одно, и другое, прямо как в былые времена.


23


Когда твой мозг занят размышлениями о мнимых проблемах, довольно сложно сконцентрироваться на фактических. «Убавить басы, добавить клавиши — нет, снова не то», — уже несколько часов подряд ломал я голову над элементарной задачей, которая сейчас давалась с неимоверным трудом. Отдельно трек звучит гармонично, но совместно с остальными композициями — как бельмо на глазу. Дожил… не получается свести альбом гаражной группы.

— По-моему, ты засиделся, — похлопал меня по плечу подкравшийся откуда ни возьмись Ксавьер, и положил рядом с пультом мой телефон. — Ты время видел? Девять часов, — не дожидаясь ответа, сказал он. — Мы договаривались на восемь, а ты всё ещё в студии торчишь.