Айя Субботина - Бархатная Принцесса

Мы говорим о всякой ерунде, хотя «мы» здесь очень с натяжкой, потому что я скорее благодарный слушатель. Даниэла рассказывает о путешествиях, о странах, в которых побывала, об их обычаях и традициях. У нее неиссякаемый поток забавных историй, которые, похоже, с ней приключаются на каждом шагу. Я вижу, что ей до чертиков неловко, и болтовня – единственный способ как-то разбавить напряжение. Но она действительно жутко забавная, особенно ее мимика: яркая, настоящая, обжигающая, как солнечный зайчик. Что-то в ней совершенно не поддается логике, идет вразрез со всем, что я знаю о женщинах. По всей логике должна вести себя, как сучка, корчить из себя хозяйку мира и Богиню, а вместо этого рассказывает, как однажды проспала и выскочила из отеля в тапочках, и как потом купила грошовые босоножки в первом же обувном магазине, и до сих пор бережет их в коробке из-под туфель от Джимми Чу.

Она не из тех женщин, которые станцуют чечетку каблуками на мужских яйцах. Она та, рядом с которой хочется стать Королем.

[1]Тут играет мелодия James Newton Howard - Rue's Farewell (можно послушать у меня на странице в ВК, в записи от 29.06.2018

А потом ее взгляд случайно падает на часы – и моя Золушка вспоминает, что в полночь карета станет тыквой. И хоть полночь давно прошла, а она все та же роскошная женщина, от которой я дурею, как кошак, Даниэла все равно торопливо встает из-за стола.

— Спасибо, что пригласил.

Мы обмениваемся взглядами, прекрасно зная, что ничего более нелепого сказать было просто невозможно.

— Останься до утра, - говорю, совершенно не подумав. Но даже если бы подумал – все равно бы сказал что-то в таком духе.

— Мне давно пора домой, Кай. – И взглядом добавляет: «К мужу».

«Конечно, придурок, она поедет к мужу, - говорю сам себе, пока мы в гробовой тишине собираем и относим на кухню посуду. – Вероятно, она сразу прыгнет к нему в постель, чтобы «извиниться» за то, что так поздно вернулась домой. И, возможно, будет думать о тебе, когда он будет пыхтеть сверху, пытаясь продержаться подольше».

Эти мысли убивают во мне все живое. Выкашивают тепло, которое я украл из ее улыбки. Пытаюсь, так отчаянно сильно пытаюсь найти повод задержать ее еще хотя бы на пять минут, но ничего не получается. Я не умею умолять.

— Не нужно, с этим я точно справлюсь. – Отвожу ее руку, когда она пытается спрятать посуду в посудомоечную машинку.

Даниэла рассеянно кивает и убегает в прихожую, пока я, вцепившись в столешницу, пытаюсь взять себя в руки. У меня есть большая проблема – отсутствие внятной системы самоконтроля. Взрываюсь, если припекает, горю, если есть искра. Но сейчас, ради нее, пробую хоть как-то справиться с раздражением. Нахожу логические зацепки, которые должны бы успокоить мою беспричинную ревность. Она замужем, у нее есть муж, супружеский долг и прочая хуета, и будет странно, если она откажется от всего этого из-за одного ужина с «мальчиком». Господи, когда-нибудь я вытрахаю из нее это слово.

Я выхожу в коридор и застаю ее уже обутую. Она пытается заправить блузку в джинсы, но останавливается, заметив меня. Ее взгляд почему-то такой испуганный, как будто не она пять минут назад беззаботно смеялась в моей гостиной. Понятия не имею, что за Армагеддон случился в ее голове, но в моей точно происходит ядерный взрыв.

Сегодня, хотя бы сегодня, в эту ночь, старый хер ее точно не получит. Не получит ее мокрую от мыслей обо мне.

— Кай, - выдыхает Принцесса, когда я толкаю ее к двери. – Кай, отпусти...

Это не попытка убежать и не кокетство сучки, которая корчит из себя невинность, думая, что так не будет казаться сучкой. Это паника женщины, которая стоит на краю обрыва и вдруг понимает, что крылья у нее за спиной стремительно сгорают и, если она хочет перебраться на другую сторону, нужно лететь не мешкая, прямо сейчас.

— Назови мое имя еще раз, - требую я, медленно опускаясь на колени, задирая ее блузку до самой груди. – Давай, Принцесса, имя.

— Кай… - шепчет она, пока я прикасаюсь губами к ее животу. – Кай, боже…

Вот так, умница.

У нее такая мягкая кожа, что кажется, будто и правда целую чертов бархат. И живот дрожит от того, что я жадно провожу языком вдоль пупка. Моя Принцесса вытягивается в струнку, и приходится крепко держать ее за задницу.

— Только попробуй лечь сегодня с ним в постель, - зло, бешено рычу я, вгрызаясь зубами в кожу над правой тазовой костью. – Только, блядь, попробуй.

Она охает, цепляется пальцами мне в волосы, тянет, пытаясь оторвать от себя. Но мне плевать на боль. Я помечаю ее своими зубами и губами, оставляю ярко-красный след на белоснежной коже и тут же слизываю боль, чувствуя себя почти наркоманом от соленого вкуса. Знаю, что буду чувствовать ее всю ночь, катать языком во рту и хрен бы мне, а не спокойный сладкий сон. Надеюсь, что и она будет мучиться, думая обо мне.

Я не знаю, почему даю ей уйти. Почему не валю на пол, не срываю одежду.

Я уже вообще ни хрена не понимаю.

И когда Даниэла в слезах выскальзывает за дверь, больно, до хруста, врезаюсь кулаком в стену.

Только когда ее шаги стихают на лестнице, понимаю, что совершил самую большую ошибку в своей жизни, позволив Даниэле прийти в мой дом. Потому что она ушла, но осталась. И это никакая не чертова шарада – это моя долбаная реальность. Принцесса повсюду: ее запахом пропитались даже стены, я весь в ней. Жадно, как умирающий, сцарапываю зубами ее вкус со своих губ, а потом иду в ванну, чтобы выполоскать рот. Чищу зубы раз десять, извожу почти половину нового тюбика зубной пасты, но Даниэла все равно там, на кончике языка.

Она преследует меня: безмолвным призраком ходит по квартире, напоминая о себе то улыбкой, то беззвучным вздохом. И я все время думаю о том, доехала ли Даниэла домой и рискнет ли залезть в постель к мужу с моей меткой на теле.

Что-то выгрызает меня изнутри. Черпает глубоко, выкорчевывает пофигизм ржавым ковшом. И можно до усрачки говорить себе, что Даниэла – просто одна из множества остановок, которые были, есть и будут в моей жизни, но все это какое-то убогое дерьмо. Потому что она хватко держит меня своими серебряными глазами: не дает ни вздохнуть, ни выдохнуть. Это какая-то непрекращающаяся ковровая бомбежка, и единственный способ от нее избавиться – сбежать от себя самого.

Переодеваюсь, хватаю ключи и вылетаю на улицу. Льет как из ведра: прямо за шиворот, холодным августом по коже. Сажусь на байк – и понимаю, что никуда не хочу ехать. Что единственное место, где хочу сейчас быть – подальше от Даниэлы, там, где не будет слышно запаха ее духов, где я смогу послать на хуй даже свои мысли о том, как она, скорее всего, ложится на живот, когда старый мудак Никольский взбирается на нее для нелепого акта супружеского долга. Но такого места просто не существует.

— Кай!

Я оборачиваюсь на знакомый голос, киваю и бросаю в лужу раскисшую сигарету.

Малина живет в соседнем доме, и я иногда подвожу ее после работы. Сегодня она тоже просила прихватить ее на обратном пути, но я отказался, потому что специально справился с делами пораньше, чтобы успеть заехать в супермаркет.

— Ты чего мокнешь? – спрашивает она, становясь так близко, чтобы прикрыть меня своим прозрачным зонтом.

Ее губы – произведение искусства салонной красоты. Но целовать их не хочется от слова «совсем», хотя яркая помада наверняка будет хорошо смотреться у меня на члене.

— Плохой день, - отмахиваюсь от дежурного вопроса. Мы не в тех отношениях, чтобы изливать друг другу душу.

Малина наклоняет голову набок, отводит в сторону мое колено и практически втискивает себя мне между ног. От нее пахнет красками для татуировок, добровольной болью и почему-то жженой резиной. То, что нужно, чтобы на резком контрасте вытравить из себя аромат жасмина и ирисов.

— Пойдем трахаться? – спрашивает меня в губы, улыбаясь собственной откровенности.

У нее вообще нет комплексов. А у меня нет запасного сердца, чтобы проигнорировать спасительное для меня предложение.

Я сворачиваю с дороги после третьего квартала, когда чуть не врезаюсь в заграждение из мусорных баков. Не потому, что неаккуратно вожу – я с двадцати лет за рулем – а потому что даже на залитом дождем лобовом стекле мне мерещится Кай. И дворники словно нарочно смазывают его лицо, показывая то широкую открытую улыбку, то хмурый взгляд, то прожигающее насквозь желание. Он словно клеймо у меня на сердце: горит сумасшедшей незнакомой болью.

Кладу руки на руль и беспомощно роняю на них голову. Дышу часто и глубоко, как загнанная лошадь, которая в забеге на благоразумие пришла к финишу первой, но вот-вот свалится и умрет в судорогах собственного сожаления.

Я неосознанно забираюсь рукой под блузку, прикладываю пальцы к месту укуса – и так ясно слышу его слова: «Только попробуй лечь сегодня с ним в постель…» Нелогичная просьба человека, который не имеет на меня никаких прав, кроме тех, которыми сам же себя и наделил. Но она торчит во мне, словно сломанная кость: мешает дышать и связно думать, мешает отыскать себя-прежнюю среди хитросплетений лабиринтов, в которые меня втянул Кай. Хотя, кого я обманываю? Я сама хотела заблудиться.

Домой приезжаю около трех ночи. Нет сил даже создать видимость попыток скрыть позднее возвращение. Наверняка охрана отрапортует Олегу, в котором часу я вернулась, но сейчас мне плевать на перспективу серьезного разговора.

Наша комната пуста. Где бы ни был мой муж – он, как и я, сегодня совсем не торопится домой. Я несколько раз порываюсь включить телефон, но в конце концов забрасываю его в ящик стола с формулировкой «разрядился аккумулятор». Я слишком хорошо выучила повадки Олега, чтобы не знать: если он захочет узнать, где я и почему не беру трубку, то узнает это за пятнадцать минут. Скорее всего, начальник охраны уже с ним связался.