— Я против, - говорю не задумываясь.

Муж вздыхает, поднимается и немного нервно расстегивает рубашку, стоя спиной ко мне. Я знаю, что дочь для него – все, и что после развода Оля поддержала его, а не мать, и, кажется, за одно это Олег заранее готов простить ей все фокусы. Но я не хочу ее видеть, потому что она будет ходячим напоминанием о том, с кем я попрощалась навсегда.

— Она очень изменилась, Даниэла. – Олег вздыхает и присаживается передо мной на корточки, поглаживает по спрятанным за толстым покрывалом коленями.

«Если бы Кай сидел так, он бы смотрел мне в глаза», - думаю я, почему-то чувствуя себя странно, даже не узнав, какого же он роста. Сто девяносто сантиметров? Нет, точно выше.

— Ты не представляешь, насколько. Работает, сдает хвосты в институте, ходит к психологу. Даже курить бросила.

Мне плевать, кем или чем стала Оля. Настолько сильно плевать, что как последней суке хочется рассмеяться прямо в лицо отцовской гордости Олега. Все, что меня интересует: до сих пор ли она – жена Кая? Но я спрашиваю совсем о другом.

— Почему она не может жить у себя?

— Потому что я нашел ее мозгоправа и поговорил с ним. Ей нужна поддержка семьи, а Нина свалила с новым хахалем на курорт и чихать она хотела на дочь, - злиться Олег.

Я не могу осуждать его жену. Может быть тот, новый и другой, ее таблетка от боли.

— Дани, родная, - Олег забирает чашку из моих рук, сжимает ладони в своих ладонях и целует костяшки. – Она не доставит хлопот. Это на время, пока Оля не встанет на ноги.

Кто я такая, чтобы становиться между отцом и его вставшей на путь исправления дочерью?

Глава девятнадцатая: Кай

— Да пошла ты! – ору я в черноту лежащего внизу города. – Трахайся с кем хочешь, срать я хотел на тебя и твои фокусы! Дура!

Я не вернулся на выставку. Позвонил Бессонову и сказал, что вышел покурить и какой-то урод на крутой тачке окатил меня из лужи. Не возвращаться же в зал на хрен мокрым. Да и не смог бы я там. Рванул бы, потому что разговор с Даниэлой превратил меня в килограмм отсыревшего динамита. Я бы сам себя не рискнул трогать, не то, что соваться в битком набитый зал. Зал, в котором среди сотни других запахов мой нос избирательно слышит только ее аромат. И он пробирает до печенок.

Хорошо, что я все-таки приехал на байке, хоть в костюме это было до чертиков неудобно. И хорошо, что никуда не вмазался, пока ехал сюда. А может, и не очень хорошо. Мысли о ней грызут мозг до такой степени, что я чувствую себя жертвой стоматологической ошибки: мне словно одним махом вырвали все зубы, а на оголенные нервы насыпали соли и крысиного яда. И эта гремучая смесь превращает меня в маньяка, которому хочется просто так, чтобы спустить пар, ввязаться в драку.

Поэтому и сбегаю от цивилизации, сюда, к черту на рога, на развалины какого-то незаконченного строительства, откуда открывается охуенный вид на ночную столицу. Курю. Много и быстро, пока в голове не начинает шуметь, и ноги не становятся ватными. К херам собачим рубашку – срываю ее и швыряю куда-то вниз. Жаль, что точно так же нельзя вырвать мысли о Даниэле и бросить их под наводненную машинами дорогу. Я доведен до той точки кипения, когда охотно бы согласился и на выборочную лоботомию, лишь бы стереть эту женщину из своей памяти.

Наверное, именно поэтому смотрю на тлеющий кончик сигареты и вижу в нем спасение. Я даже не чувствую боли, когда прикладываю его к тому месте на коже, где остался жадный след ее зубов. Разве что немного щиплет. И «отпускает».

Домой, где до сих пор живет ее призрак, я тоже не хочу. Поэтому заваливаюсь к Малине, как есть: полуголый, мокрый, весь в сигаретном дыму и со свежим ожогом на татуировке. Именно это Даниэла со мной и сделала: прострелила чертово крыло, когда я был почти готов взлететь.

— Ты мокрый совсем, - хлопочет славная зататуированная девочка и усаживает меня на стул в своей крохотной кухне. Прибегает с ворохом полотенец и начинает промокать мне волосы. – И холодный. Совсем дурак, в такую погоду без рубашки?

— Башка раскалывается, - говорю невпопад.

Она бросает в стакан пару больших таблеток и какое-то время звук их шипения в воде – единственный, который достигает моего сознания. Малина что-то говорит и говорит, наверное, продолжает меня отчитывать, но как только пытается сесть сверху, я сбрасываю ее руки, поднимаюсь и залпом выпиваю кислое лекарство, от которого тянет блевать.

— Оставайся, - предлагает она и без ложного кокетства стягивает с плеч майку, под которой только ее симпатичные сиськи с пробитыми сосками и набитая между ними ветка цветущей яблони.

И что у нас будет? Еще один обычный дружеский секс? Бля, я даже не помню, какими были предыдущие разы, потому что все они были пустыми фрикциями. С таким же удовольствием я могу кончить в собственный кулак.

Видимо, сегодня как раз тот день, когда ей трах нужен больше, чем мне, потому что, когда я подхожу и не слишком аккуратно натягиваю на Малину майку, она отбивается от моих рук, раздраженная.

— Найди себя парня, - говорю я, почему-то чувствуя себя пиздец, каким старым.

И сваливаю под аккомпанемент разбившегося о дверь пустого стакана.

Моя жизнь превращается в череду оторванных листьев календаря. Сменяются даты, дождливые среды перетекают в ветреные четверги и пропахшие туманом пятницы. Я работаю, берусь за все, что предлагают, и весь наш офис знает, что я официально провожу на работе двадцать пять часов в сутки. Через неделю лечу на выставку в Вену, в конце октября – в Париже, откуда привожу кучу фоток и кольцо из салона «Картье» с не очень большим, но настоящим бриллиантом. Чувствую себя идиотом, потому что для той, на чей палец хочу его надеть, я был всего лишь эпизодом в жизни. И не самым приятным, видимо.

А в первых числах ноября Ляля снова появляется в моей жизни. Возвращаюсь с работы в первом часу ночи и застаю ее, сидящую на ступенях возле моей квартиры. Она спит, уложив голову на перила, но почти сразу просыпается, когда я прохожу мимо и неосторожно бряцаю ключами. Вскакивает, растирает веки, смотрит с глупой улыбкой.

Надо же, трезвая. И одета не так, что тоска для воображения. И почти без косметики.

— Привет, - говорит вкрадчиво, пытаясь привести в порядок примятую прическу.

— Завтра, - бросаю я, переступая порог квартиры.

— Кай, погоди!

— Завтра у меня есть два часа после обеда, пойдем писать заявление на развод.

Мне правда давно и глубоко плевать на все, что она скажет. И в нашем прошлом было достаточно примеров того, во что обычно перерастали наши вот так ни о чем начавшиеся разговоры: сначала секс, потом – ругань. Я сыт этим по горло. У меня теперь пожизненная прививка от мажорок.

— Кай, пожалуйста! – Ляля почти молит.

И я останавливаюсь, удивленный новыми интонациями в ее голосе. Чтобы Ляля – и вдруг молила? И еще в придачу этот щенячий взгляд?

— Нам нужно поговорить, - голосом отличницы у доски говорит она. – Разреши войти.

Я пожимаю плечами и захожу в прихожую. Ляля просачивается следом и с тихим щелчком прикрывает дверь.

Она все равно ведет себя, как хозяйка жизни, хоть в этот раз, возможно, совершенно ненарочное. Снимает обувь и, ощупывая взгляд каждый угол, идет в гостиную, хоть я ее туда не приглашаю. Вообще думал, что мы обсудим все прямо тут и дальше прихожей Ляля не пойдет, но она решила иначе и не стала спрашивать, а чего вообще хочу я, хозяин. В этом вся суть мажорок: даже в платьице с бантиками они никогда не изменятся.

Иду следом, пытаясь перебрать в уме причины внезапной смены имиджа. Такие, как Ляля, не становятся прилежными девочками, если нет острой необходимости. А какая необходимость у доченьки богатея корчить из себя первоклассницу?

Ляля садиться на диван, собирает колени в кучу и смотрит на меня снизу-вверх, взглядом предлагая сесть напротив.

А меня, словно на шоковой терапии в дурке, шарахает током в виски: она сидит там же, где сидела Даниэла. И с тех пор в моей квартире не было ни одной женщины, хоть прошло уже больше двух месяцев. Два месяца, за которые я динамил и продолжаю динамить Малину. Два месяца, за которые у меня всего пару раз был секс, да и то в клубе, случайный трах в туалете, и оба раза мне хотелось отмыться от этого дерьма.

— Какого… - скриплю зубами, сдерживая мат, - ты пришла?

Ляля морщится и начинает просто выбешивать своим этим «я невинная овечка и ничего, что просила отыметь меня в задницу, как шлюху».

— Хватит корчить из себя отличницу, - шиплю я, очень радуясь, что между нами стоит кофейный столик, а то бы я просто вышвырнул Лялю на хер, и пусть бы шла жаловаться своим папочке… и, блядь, мамочке! – Говори, что хотела, и уебывай.

— Я хочу помириться! – на одном дыхании выпаливает она. – Я хочу, чтобы мы попробовали стать нормальной семьей.

Это такая феерическая поебень, что первых несколько минут я просто тупо снова и снова прокручиваю в голове ее слова, потому что реально не понимаю, либо это я жутко туплю, либо сука пришла поиздеваться.

— Кай, пожалуйста… - Она скребет на коленях брюки и этот звук так раздражает, что я в два счета оказываюсь рядом, прижимаю ее ладони к коленям и очень медленно мотаю головой. Ляля смотрит ошарашенными коровьими глазами, но понимает, что лучше просто даже не шевелиться. И снова говорит, только получив мой такой же медленный кивок. – Я люблю тебя, Кай. Я правда так сильно тебя люблю! Я всегда делаю так много глупостей, потому что просто не умею по-другому. Но, когда ты выгнал меня… в тот раз… - Ляля начинает шмыгать носом.

— Увижу слезы – выгоню, - предупреждаю я. – Будешь давить на жалость – выгоню.