Она чувствует. И тянет вниз молнию на моей толстовке, чтобы прижаться губами к ямке в основании шеи. И выше, до самого кадыка, облизывая его с жадностью самки, пока я совершенно бесконтрольно хриплю:

— Хочу, хочу, хочу…

Мне кажется, что сейчас я – ее игрушка. Измазанное кошачьей мятой большое и податливое лакомство, и наслаждаться мной куда приятнее, чем съесть. Во всяком случае на моей шее и груди не осталось места, где бы не побывали ее губы, и я весь незримо истекаю кровью в том месте, где она оставила следы зубов. У нас словно запретная зона: ниже груди нельзя, табу. Тормоза скрипят в голове, когда я слышу, как моя Принцесса стучит зубами.

Нечеловеческим усилием воли отрываю ее от себя, запахиваю поплотнее куртку и нахожу варежки.

— Совсем со мной как с ребенком, - говорит она, пока заставляю ее выпить горячий чай из термоса. Хорошо, что, когда мы приехали домой, Ляля ускакала в душ и у меня было время сделать все это незаметно и облегчить себе жизнь отсутствием назойливых вопросов.

— Снова хочешь поднять тему возраста? – Мой голос звучит угрожающе, потому что, правда, я сорвусь к херам собачьим, если она скажет это еще хоть раз. Но Даниэла энергично мотает головой и зарывается носом в шарф.

Я должен вернуть ее в больницу. Мы оба знаем, что эту ночь мы украли только потому, что судьба расслабила булки и следила за нами в пол глаза. От мысли, что она снова будет там, в белой клетке, ждать, когда муженек с утра пораньше ее навестит, становится тошно, но реальность для нас именно такая: разбегаться по углам к чужим людям. Никогда не думал, что доживу до дня, когда буду увиваться за чужой женой. Смазанным взглядом скольжу по безымянному пальцу: кольца я давно не ношу, но оно все равно висит там, пусть и невидимое, и тянет к земле, как гиря на ноге утопленника.

Уже почти два часа ночи, и на улице так стремительно холодает, что я выжимаю газ чуть больше, чем планировал. Даниэла прижимается сзади, крепко держит меня за талию, словно девчонка – любимую куклу, которую боится потерять. И мне хочется, чтобы случилось какое-то замыкание в нашей матрице, и дорога обратно зациклилась сама в себя. И мы бы провели жизнь вот так: на байке, среди машин и редкого снега, в холодном ноябре.

— Я могу дойти сама, - бормочет Даниэла, пока я паркую мотоцикл у обочины.

Вместо ответа просто беру ее за руку и веду между соснами, туда, где открыто окно ее личной клетки. Это противоестественно – собственноручно возвращать ее в ту жизнь, где она снова перестанет быть моей, но я, блядь, ничего не могу с этим сделать.

Я подсаживаю ее на окно, и Принцесса влезает обратно. Стаскивает мою куртку и – как будто я этого не замечу – напоследок втягивает запах с воротника. Моей канарейке в клетке так идет румянец и распухшие губы, и хочется смеяться от того, что у нее на щеках остались следи моей щетины. Провожу рукой по небритым щекам, но извиняться не собираюсь. Сегодня мы оба что-то оставили друг на друге, совершили наш маленький ритуал клеймения.

— Когда я тебя увижу? – спрашиваю, начихав на все правила и запреты.

Мы оба и так сильно подставляемся, но я не представляю, как смогу уйти опять в неизвестность, где буду существовать в надежде, что сучка-судьба подкинет новую возможность или случайную встречу. Я так больше не могу. Я согласен на роль любовника, на что угодно, лишь бы видеть ее хоть иногда. До того, как ее беременность станет слишком очевидной, чтобы отмахиваться от нее, словно от назойливой мухи.

— Завтра меня выписывают, - отвечает она, а я слышу: «Завтра я снова буду рядом с мужем».

Кажется, еще немного, и я морально созрею, чтобы убить его.

— И? – тороплю с ответом.

— У меня есть квартира. – Она называет адрес, и я улыбаюсь, потому что это совсем неподалеку от Белой башни, где я работаю. – В среду. Уйду из студии пораньше. Около трех.

Тянусь, чтобы взять ее за кофту на груди - и Даниэла послушно наклоняется через окно. Наши рты близко, но мы сдерживаем поцелуй, иначе я просто плюну на все и влезу в палату и все-таки трахну ее, вопреки запрету, и тогда Даниэла может потерять ребенка. И эта невидимая могила ляжет между нами на всю оставшуюся жизнь.

— Я вырвусь с работы, - почему-то шепотом обещаю я. – Вряд ли больше, чем на час.

Серебряные глаза вспыхивают сумасшедшим огнем, и мне пиздец, как греет душу знать, что это из-за меня она оживает, улыбается, так сумасшедше сексуально краснеет и переминается с ноги на ногу.

— Даже если на пять минут, - отвечает моя Принцесса и трется щекой о мою щетину. – Не брейся, мне нравится.

Я впервые в жизни сбегаю от женщины. Просто тупо со всех ног, даже не оглядываясь. Потому что одна эта фраза превращает меня в подожженную бочку тестостерона. Я не сдержался бы, задержись у того чертового окна еще хоть на секунду. И меня бы не остановили ни больничные стены, ни больничная койка.

Я катаюсь по ночному городу еще примерно час. Отрезвляю себя морозным воздухом, успокаиваюсь под мерный рокот мотора и только потом возвращаюсь домой. В окнах не горит свет, но, когда я закрываю за собой дверь и прохожу в гостиную, загорается ночник - и Ляля, красная от злости, ехидно интересуется:

— Где ты был?! С кем трахался на этот раз?!

— Не с тобой? – издеваюсь я, но она бешено бросается на меня и пытается ударить. Легко перехватываю ее кулаки и толчком аккуратно «роняю» обратно на диван. – Сделаешь так еще раз – пойдешь на хуй из моей квартиры.

— Кай! – орет Ляля мне в спину, но я запираюсь в ванной и лезу под горячий душ.

А когда выхожу, Ляля спит под дверью с моей курткой в руках.

Нужно заканчивать этот цирк.

Глава двадцать седьмая: Даниэла

Вторник и понедельник я не живу – я существую.

Олег забирает меня домой в воскресенье после обеда и с загадочной улыбкой говорит, что у него для меня сюрприз.

«Еще одно дорогое эксклюзивное украшение?» - вертится на языке неуместная грубость, но я только улыбаюсь и очень стараюсь изобразить заинтересованность и нетерпение.

В моем мире больше нет красок, пока рядом нет Кая. Эта простая формула настолько очевидна, что я принимаю ее как данность. Я делаю видимость, что живу: говорю, шевелю руками и ногами, а в голове просто тикает обратный отсчет до среды.

Сюрприз Олега – это ремонт в нашей спальне. Он нанял жутко дорого дизайнера, чтобы визуально разделить комнату на две зоны: для нас и для детских принадлежностей. Я улыбаюсь и даже говорю, что это именно то, чего я хотела. Муж обнимает меня, и мы стоим посреди совершенно пустой комнаты с ободранными обоями, и я чувствую себя точно такой же: ободранной изнутри ложью, запретными чувствами и страшной тайной.

И все же, понедельник и вторник – это просто сорок восемь часов, и даже если они текут убийственно медленно, жизнь все равно идет своим чередом.

А в среду утром, пока Олег в душе, у него снова звонит телефон. Мы временно переехали в другую комнату и розетка только с моей стороны, поэтому муж кладет телефон заряжаться на мою прикроватную тумбочку. Я пытаюсь игнорировать звонок, но после короткой паузы телефон снова разрывается. Наощупь беру телефон, хочу отключить, но не успеваю вовремя закрыть глаза и снова вижу это имя – Эльвира. Палец зависает над красным кружочком, но я не отключаю, а выжидаю, пока ей надоест. Машинально тянусь, чтобы проверить, кто звонил минуту назад и почти не удивляюсь, что это тоже была она.

И телефон звонит опять. В третий раз. И снова то же имя.

Я никогда не следила за своими мужчинами, потому что это унижало бы в первую очередь меня. Рыскать, как мышь, в карманах, проверять украдкой воротники рубашки, чеки в портмоне, читать сообщения – эта грязь пачкала бы в первую очередь меня. И даже сейчас, когда загадочная назойливая женщина звонит ему и днем, и ночью, я все еще сомневаюсь, стоит ли открывать эту дверь или все же ограничится простым подглядыванием в замочную скважину.

«А что ты хотела? – гаденько спрашивает внутренний голос. – Сама бегаешь за мужем своей падчерицы, а Олега хочешь поймать на горячем?»

Я ничего не хочу, просто сказать этой Эльвире, что он занят - и я обязательно передам, что она пыталась с ним связаться. Но женский заплаканный голос на той стороне связи даже не дает ничего сказать. Едва нажимаю на кнопку «Ответить», как из трубки раздается:

— Олег?! Олег, слава богу! Катюша в реанимации!

— Это не Олег, - на автомате отвечаю я. – Он сейчас…

Гудки в трубке «запикивают» мои слова.

Я все еще сижу с телефоном в руке, когда муж выходит из ванной. Он даже не обращает на меня внимание: ходит, энергично вытирая полотенцем волосы, бросает рассеянный взгляд в зеркало, пробирая пальцами седину и, подмигивая моему отражению, говорит:

— Говорят, в мужской моде снова красить волосы.

Я даже не могу ему ответить, потому что последние пару минут перебирала в голове все возможные варианты того, кем может быть эта женщина, кто такая «Катюша» и почему она в больнице. Одно могу сказать точно: это точно не сотрудница, или я ничего не смыслю в женских слезах.

Только когда я не отвечаю, Олег замечает замешательство на моем лице и опускает взгляд на телефон, который я теперь держу двумя руками. Несколько секунд мы просто смотрим друг другу в глаза через зеркало, и я пытаюсь поймать в его взгляде хоть что-то, что даст мне подсказку. Но взгляд Олега абсолютно ничего не выражает.

Он поворачивается, забирает телефон из моих оцепеневших пальцев и быстро просматривает список последних звонков.

— Она звонила постоянно, - говорю, не дожидаясь его вопроса. Мне не за что извиняться, поэтому в моем голосе нет сожаления, лишь растерянность.