Наталья Бочка - Барин

Отошел Михаил в сторону, гостей впустил.

Осмотрел старичок Любу, послушал, пошептал что-то. Раны на теле оглядел. Достал несколько свёрточков из саквояжика и Михаила зовёт:

– Милейший, подойдите. Вот это – на раны мазать, – коробочку подал, затем бутылочку. – А это – внутрь потреблять, Сразу дайте на дне кружки, а потом ещё ближе к вечеру.

– Жить-то она будет? Не помрёт? – Михаил спрашивает.

– Да кто его знает, миленький. Как будет, так будет. Ты тоже не особо надейся. Глядишь, может, и поправится.

Ушли они. Михаил сделал всё, как сказал старик. Потом сел рядом с Любой. Смотрит. Если бы, думает, не эта порка, какую барин затеял, не видать бы Михаилу Любы. А сейчас она снова – только его и ничья больше. Вряд ли барин после того, что сделал, снова её в служанки возьмёт.

К вечеру все мечтания Михаила разлетелись в пух и прах. Когда он почти уже заснул на тюфяке у двери, за окном послышались шаги тяжелые. Скрипнула дверь, в комнату вошли двое. От яркого света фонаря Миша прищурился и только по сапогам понял, кто перед ним стоит. Хозяин склонился над Любой. Сдёрнул дырявое одеяло. На рубахе, что надета на Любу, пятна крови. На несколько мгновений он замер.

– Забирай её, – обратился хозяин к человеку, что держал фонарь. Лицо его в тени, не разглядеть.

Он поставил фонарь на уступ стены, в этот момент Миша узнал Сергуню – закадычного дружка. Тот подошел к девушке, хотел было уже подхватить её, но Михаил подскочил и встал между ним и постелью жены.

– Не трогай, – сказал он грозно.

– Бери её, – сказал хозяин и подошел ближе.

В свете фонаря их взгляды были настолько пугающими, что казалось, вот сейчас случится что-то страшное и непоправимое.

– Отойди, – выдавил хозяин, – если не хочешь в солдаты на двадцать пять лет.

Михаил опустил глаза и отступил. Сергей взял Любу и осторожно понес к выходу. Хозяин за ним. На пороге он обернулся, поднял фонарь, чтобы лучше разглядеть лицо Михаила, и сказал:

– Поутихни маленько. А не то – ты меня знаешь.

Утром вся семья за завтраком. Дети с замасленными ртами уплетают вареники, Ольга Филимоновна с шумом прихлёбывает чай. Катерина завозилась где-то по дороге к столовой, слышно, как даёт кому-то указания. Иван Ильич с удовольствием подъедает раковый суп, какой просит часто к завтраку. Для того и ходили мужики на ставок до самых холодов, чтобы барину к столу раков доставать.

В окна мягко светит утреннее солнце. Все довольны. Насыщаются на день.

– Это что ещё такое?! – послышалось рядом со столовой.

Катерина вошла в залу и возмущённо уставилась на мужа.

– Вы, Иван Ильич, из ума выжили совсем, что это задумали? Больную девку в дом притащили. А ну как заразная она, а тут детишки мал мала меньше. Вы, верно, батюшка, белены объелись? Детей своих под опасность подвергаете.

Медленно, с удовольствием Иван Ильич суп хлебает. Даже бровью не повёл на возмущённые слова жены.

– Нет, вы посмотрите, матушка, – обратилась Катерина к свекрови. – Совсем уже никакого внимания к моим словам нет. Разве я неправильно говорю?

Свекровь покосилась на Ивана, оценила его настроение, тут же решила, что в данный момент, когда он поглощает любимый суп, можно немного и пожурить сына.

– Правда, Ванюша, ты бы не рисковал так. Кто знает, что у неё за болезнь. Может, зараза какая, не приведи Господи, – она перекрестилась.

Иван потянулся за варениками, что в большой фаянсовой чаше источали невероятный аромат жареного лука. Он наложил себе полную тарелку, зачерпнул добрую ложку сметаны.

– Я чего-то не пойму. Вы в одной половине живёте, дети и вовсе в другой, а у меня комнаты и подавно в отдалении. В чём волнение ваше? Не будет ничего страшного. Успокойтесь.

Теперь уже и Катерина уловила благожелательный настрой мужа и не преминула этим воспользоваться.

– Несерьёзно вы, Иван Ильич, к здоровью своему относитесь. А ну как на вас болячка перекинется, что тогда? Ведь и вы не из железа кованы. Прикажите немедля унести больную из дома. Не то мне придётся вход к детям перекрыть, чтобы никто из одной половины в другую не перемещался.

Казалось, в это утро ничто не сможет нарушить душевное равновесие Ивана Ильича. Он был как-то слишком добр. К удивлению матушки и жены, не впадал в нервное состояние, в какое он в последнее время часто погружался без явных причин. А тут ровно ничего. Точно его подменили.

Но с другой стороны, так же хорошо понимали женщины, что, скорее всего, это его состояние напрямую связанно с больной служанкой, что лежит сейчас в его половине.

А ещё, от того, насколько благожелательна будет к хозяину эта служанка, зависит, сколь переменчиво будет его настроение. И конечно, влияние этого настроения на домочадцев нельзя недооценивать. От служанки зависело, испытают ли они несправедливые притязания Ивана Ильича, или его неожиданную милость.

Пришлось Екатерине уступить. Ведь понятно было с самого начала, вопрос в её пользу всё одно не решиться.

Поздно вечером в доме тихо. Слышно, как мелкими каплями стучит по стёклам дождь. Что-то грюкнуло в какой-то из дальних комнат, и снова тишина. Иван у кровати сидит, смотрит на распростёртое в забытьи тело Любы. Рядом у окна на лавке мерно посапывает Маринка, что за Любой уход ведёт. Иван Ильич приказал поспать служанке, умаялась она за день возле больной.

Обернулся к Маринке, спит.

Смотрит Иван на Любу. Встал перед кроватью на колени. Руку Любину взял, к лицу своему приложил, к губам. Прижался к ладони и отодвинуться не в силах. Потом посмотрел на больную, та крепко спит, дышит отрывисто. Положил свою руку ей на шею, по груди провёл, по ноге, смотрит на тело её в полутьме, насмотреться не может. Так и заснул у кровати, на полу сидя, к Любиной руке прижимаясь.

Утром Маринка за плечо его потрусила.

– Барин, барин.

Он вскочил на ноги, глаза протёр.

– Что такое?

– Заснули вы, – служанка говорит.

– А, да, – глянул на Любу, та спит ещё. – Как она?

– Да вроде уже не трясёт её, знать, на поправку скоро.

– Это хорошо, – развернулся и пошел к себе.

Пролетела неделя. Тихая, без суеты. Если, конечно, не считать детскую беготню и покрикивание Катерины. Иван с утра в кабинете работал с бумагами и счетами. Иногда приезжал управляющий, и они с хозяином подолгу о чём-то спорили. Но споры эти не были слишком жаркими.

К концу недели Люба совсем поправилась. Она уже не лежала, и пыталась прислуживать, но слабость ещё давала о себе знать. С Иваном Ильичом служанка сталкивалась иногда, но всякий раз он спокойно, порой даже равнодушно проходил мимо. Люба стала думать, что он оставил её в покое. Что после случившегося хозяин переменился и несколько охладел к ней. Но, как оказалось, это не так.

Как-то вечером, когда она укладывалась спать, послышались шаги. Осторожные, нерешительные, но было понятно, чьи они. Люба прислушалась и глянула в тёмный проём. Всё затихло. За стеной скрипнула половица и снова пара шагов.

– Иван Ильич, – Люба сказала это так тихо, как могла, но когда произнесла, он тут же вошел.

Распахнутая на груди белая рубаха, тёмные штаны и сапоги. Волосы его торчали в разные стороны, будто он взъерошил их, перед тем как входить. А может, спал одетым, потом встал и пришел сюда. На пороге он остановился, посмотрел в сторону Любы, она в ночной рубахе сидит на кровати. Подошел, сел рядом. С минуту они молчали. Потом он повернулся и осмотрел Любу. Она опустила взгляд.

– Ты на меня не серчай, – начал было он. – Я же ведь не со зла.

– Я не серчаю.

– Скажи мне, отчего ты такая упрямая? Ты же будто кость поперёк горла мне стоишь. Как вижу тебя, так всё забываю. Только тебя одну и вижу. Что ж это? Откуда такое?

– Не моя в том вина.

– А чья же, если не твоя? Тогда чья? Это ведь с того дня и длится, как тебя увидал. Разве не лучше тебе здесь? Всё сделал, чтобы тебе на тяжелой работе не трудиться. И где благодарность?

– Я к вам в служанки не напрашивалась, это вы по своей воле. Сами так захотели.

– Захотел. Отчего я так сделал? Оттого, что красота твоя на меня действует. А ты могла бы быть поласковей со мной. Неужто я тебе чего плохого желаю. Ведь со всей душой к тебе.

– А если я не желаю этого, что же, плетью меня пороть?

Барин замолчал, потёр лицо, будто снимая с него маску, и повернулся снова к Любе.

– Послушай, вот сейчас спрашиваю тебя один всего раз и больше не спрошу. Будешь ты со мной жить, в моей спальне спать? Ежели будешь делать, как я велю, станешь для меня царицей. Ежели откажешь, – он запнулся. – В общем, отвечай сейчас, что решила.

Потупила взгляд Люба. Такой вопрос не ждала она и ответила то, что сразу на ум пришло:

– Вы уж не серчайте, барин, не стану я с вами в одной кровати спать. Нехорошо это.

– Как знаешь, – он резко встал и вышел.

Рано утром проснулась Люба от шума. В комнату вошел барин с Митькой и приказал тому собрать Любины вещи. Слуга суетливо подгрёб, что лежало на лавке, и вопросительно уставился на Ивана Ильича.

– Одевайся, – обратился барин к Любе.

Она быстро встала, натянула юбку. Намотала онучи, завязала лапти. Взяла у Митьки салоп, надела его, накинула шаль и посмотрела на барина. В глазах его она не заметила ничего кроме равнодушия. Пустота.

– Пошли на двор, – произнёс он грубо.

На дворе сияющее голубизной небо выбрасывало на землю стаи снежинок. Они укрыли всё, и кое-где грязные лужи ещё были видны тёмными островками. Холодом пахнуло в лицо Любы, она сжалась от страха и неизвестности. Что ещё придумал этот человек ей в наказание? Как поступит он теперь?

Она спустилась с крыльца и остановилась. Митька следовал за ней, подтолкнул и сказал:

– Иди, иди, чего встала.

И она пошла. Обернулась на крыльцо, там в накинутом на рубаху кафтане стоял барин и смотрел ей вслед.