Наталья Бочка - Барин

– Куда идти? – тихо спросила она Митьку.

– На свинарник, знамо, куда же ещё. А ты думала что, тебе тут маслом помажут? Раз такое дело, барину не угождаешь, так иди с глаз долой и работай там до скончания своих дней. Не хотела быть, как пава, перед хозяином прогибаться, так иди теперича, куда послали. Дура ты, девка. У тебя такое было в руках, что не у каждой дворовой за всю жизнь появится. А ты. Тьфу. Дура.

Он шел вслед за ней и говорил, говорил.

И тут Люба вдруг остановилась. Она повернула назад и побежала ко двору, туда, где ещё стоял на пороге барин. Подбежала к крыльцу и кинулась ему в ноги.

– Не губи, не губи, батюшка! Прости дуру окаянную, прости, не посылай! Буду служить, буду, как скажешь! Всё сделаю, всё стерплю, только не губи!

Посмотрел Иван Ильич на Любу сверху вниз, где она у ног его голову склонила.

– Будешь, значится, служить?

– Буду, хозяин! Христом Богом клянусь, буду!

– Люба, Люба, что же ты, истязаешь мое сердце так жестоко? Что же мучаешь уж сколько дней?

Одинокая свеча бросала неровные тени на стены и потолок спальни. Словно призрачные создания суетились в непроглядной темноте окон.

– Люба, Люба, – повторял Иван, осыпая поцелуями нагое её тело. – Как жестоко ты поступаешь со мной. Больше не делай так. Никогда не делай.

Сумрак окутал спальню, когда последние вспышки свечи дёрнулись и погасли. Тишина окружила комнату со всех сторон, но тут – тихие звуки. Прерывистое дыхание Ивана и тихий, едва слышный стон Любы.

Всю ночь он цеплялся за неё, как за что-то последнее в его жизни. Он обнимал, укутывал и баюкал. Он вздрагивал от её сонных движений и старался рассмотреть в непроглядной темноте её черты.

– Люба, – иногда звал он, но она не просыпалась, а мерно дышала, запрокинув голову на бок.

Светлое, детское счастье в его лице. Иван будто проснулся от глубокого сна и теперь видел мир по-новому. Он прикасался ко всему словно в первый раз. Смотрел на окружающих и радовался. Почти восторженно разговаривал с женой и матерью, выполнял все их поручения и просьбы. Он играл с детьми. Стал обучать старшего некоторым секретам торгового дела. Он ездил в деревню и облагодетельствовал несколько семей.

Немудрено и то, что все вокруг понимали, все эти изменения благодаря внезапно проснувшейся благосклонности Любы. Так же понимали, что если, не дай Бог, она снова заартачится, то и барин снова впадет состояние гневное и яростное. Никто не желал этого, оттого и старались прежде всего Любе угождать.

Даже старая барыня Ольга Филимоновна непривычно мила стала:

– Ты, Любушка, ежели чего нужно, говори, не стесняйся. Может, ситчику на блузку, или на юбку шерсти, так ты говори.

Улыбалась Люба по-доброму:

– Благодарствую, барыня. Есть у меня пока.

– Так может, чего ещё надумаешь, белила или ленты. У меня этого добра – дарить не раздарить.

– Хорошо, спасибо. Ежели понадобиться, попрошу.

– И то ладно.

Сложно давалось Катерине осознание того, что муж в служанку влюблён. Она хоть и рассуждала здраво, но ревность тайную никто из сердца не вырвет. Сидит она внутри и к каждой сопернице зорко присматривается. Когда муж со служанкой Настей якшался, не было у Катерины той тревоги, какая сейчас появилась. По-другому всё. Тогда муж трезвости ума не терял и про Настю только ночью вспоминал. А то, бывало, не вспоминал вовсе.

А тут совершенно другая картина вырисовывается. Другие манеры муж позволять стал. Слишком уж непривычно и пугающе добрый.

У Ивана Ильича на уме и вправду одна доброта. Насмотреться на Любу свою никак не может. Приказал ей трудных работ не выполнять. От дома далеко не отходить. Вдруг понадобится, а её рядом нет. Не дело.

Потребность в её ласках у него теперь постоянно была. Порой даже среди дня в спальню потащит. А что? Барин на то и барин. Как охотка приходит, тут же Любу зовёт.

Она же покорно во всём подчиняется. Только вот не совсем понятно было, как она сама всё это дело воспринимает. То ли рада хозяйскому вниманию, то ли нет. Если и спрашивал Иван Ильич её о чём, то всегда односложно отвечала:

– Воля ваша, барин, как прикажете.

Примерно через месяц домашней идиллии, нарушаемой иногда шалостями детей, никто уже не ожидал перемен к худшему. Настолько всё складно в доме и хорошо. Но с недавнего времени стала замечать старая барыня грусть в глазах Любы. Обратится к ней хозяйка, а та будто из задумчивости выйдет, да ещё и переспросит, что приказывали. Обеспокоилась барыня этой Любиной печалью. Стала расспрашивать, как да чего. И докопаться сумела до самой сути.

Узнала Ольга Филимоновна, грустит Люба о матери, что у прежнего барина осталась. Мать не молодая и кто знает, жива ли она ещё. Подумала барыня, покумекала, да решила к сыну с этим вопросом подступиться. Что ж он для Любы такой мелочи не сделает, как старую мать из неволи выкупить. Тот барин-то не сильно стариков чествует. Да где их вообще чествуют. Работники с них никакие, только и всего, что даром хлеб едят. Решила она, что хлопот вовсе не будет, не станет прежний барин отпираться. Продаст старуху, и дело с концом.

Этими мыслями поделилась барыня с сыном. И, понятно, намекнула на то, что Люба по этому поводу грустит очень.

– Может, узнал бы, что там с её матерью, а, сынок? Авось жива, так попроси Хромова продать тебе старушку.

– Да сколько лет уже прошло. Там никто и не помнит наверняка ничего. Где мне искать эту старуху?

– Сынок, как же так получилось, что Люба без матери к нам попала?

Нахмурился Иван.

– Да не хотел я стариков за собой тащить. А потом, что с ними делать, только знай хоронить за деревней? Я не на то людей покупал, чтобы их по старости кормить. Работников покупал да детей. С них хоть какой прок, а со стариков что?

– Да, ты прав, – пригорюнилась Ольга Филимоновна. – Но может, всё же попытаться хоть отыскать Любину мать, а?

– Что вы, матушка, новых хлопот ищите? Ну что так не живётся? – недовольно покривился Иван.

– Смотри сам, я тебе Любину грусть-печаль передаю, а там уже, как знаешь. Я своё слово сказала.

Подействовал разговор с матерью нескоро. Долго отмахивался от надоедливых мыслей Иван Ильич. Но, как видно, не суждено было напрочь о них забыть. А однажды как-то глянул на Любу. Он тогда за столом бумаги перебирал и случайно глаза поднял, а она у окна стоит, смотрит вдаль куда-то и слеза по щеке катится.

Но не слеза так озадачила Ивана Ильича. Совершенно для себя неожиданно он в луче света, падающего на профиль девушки, узнал ту девчонку, что когда-то бросилась на него с кочергой. Он узнал её по упрямому взгляду. И в то же почти мгновение перед глазами встала сцена, когда старая крестьянка ползала под его ногами и просила с кем-то не разлучать. Он вспомнил, как равнодушно и холодно отстранился тогда от женщины. Даже вспомнил брезгливость, с какой потом рассматривал сапоги, не испачкались ли в слезах.

Этой догадки Иван Ильич испугался. А вдруг она здесь для мести? Специально в дом втерлась, чтобы его наказать. Она что-то задумала, несомненно. Это видно по её холодности, по взглядам, порой таким отрешенным. А её поступки, это же и есть поведение преступницы, что затеяла совершить преступление. И как он раньше этого не понял, как не догадался сразу?

Ведь он сам лично забрал её со свинарника и заставил прислуживать. О, как он ошибся. Как мог проглядеть такое зло? Ведь это же – настоящее зло, которое он сам впустил в дом.

– Это ты! – он встал из-за стола, исподлобья глядя на Любу.

– Я, – кивнула она.

– Я понял, кто ты. Что тебе нужно?

– Что ты понял? – она усмехнулась.

Казалось, будто она хозяйка положения, а вовсе не он. Ивану Ильичу вдруг стало не по себе, и он машинально потянулся к шкафчику стола, где лежал нож для бумаги.

– Чего тебе нужно? – Иван достал нож и положил его перед собой на стол.

Люба посмотрела на нож.

– О чём ты? – она скрестила на груди руки, присела на подоконник.

– Ведь ты проникла сюда, чтобы убить меня? Это так?

Она усмехнулась:

– Отчего же раньше не убила?

– Ты ждёшь случая.

– У меня было много случаев. Отчего же я не воспользовалась?

– Этого я не знаю. Видно, план твой другой. И состоит он в том, чтобы я твою мать у Хромова выкупил? Так? А как выкуплю, и убьёшь сразу. Так?

– А потом на каторгу? Нет уж, увольте.

– Так ты хочешь, чтобы я мать твою выкупил?

Она подошла к столу, тронула пальцами край, глянула в глаза барина и произнесла:

– Иван Ильич, очень вас прошу матушку мою выкупить. Очень прошу.

Слова Любы, простые и искренние, как то сразу в одно мгновение остановили поток подозрений. Иван, как только услыхал её просьбу, тот час же решил сделать, как она хочет. Тот час же. И не думать ни о чём другом. Вся эта картина, что представилась ему до того, отчего-то вдруг стала неважна. Он почувствовал, если и таится в Любе где-то внутри злость на него, то она настолько старая и совсем перегоревшая, что вспоминать о ней Любе и вовсе не хочется.

Оправдываться Иван не привык, и тем более объяснять кому-то свои поступки. Он никогда не делал ничего того, что самому ему было невыгодно. Вовсе не стремился искать оправданий. Рассудив, что Люба считает его виноватым в том, что разлучил с матерью, он решил сделать наконец доброе дело и привезти Любе её мать.

Утром он отослал со слугой письмо к помещику Хромову. В письме указал фамилию крестьянки и просил уведомить, жива ли она, а если жива, то какую цену просит за неё Хромов. Посыльный должен был вручить письмо лично и получить ответ. Возвращаться сразу без промедления.

Через четыре дня посыльный вернулся, привёз весточку от Хромова. Иван Ильич распечатал письмо в кабинете и стал читать.