Наталья Бочка - Барин

– Что же, отказываешь, что ли?

– Верно понял. И не приходи больше, не околачивайся. Не то вилы возьму.

Ушел Михаил расстроенный. Думал, с радостью девка за него кинется. За такого-то жениха. Не понял совсем, отчего отказала. И решил надежду пока не терять. Кто знает, может, одумается девка да спустя некоторое время сама прибежит, запросится. А если нет, то он снова попытается. На том и остановился.

Зима обычно тянулась в постоянных мучениях. Печурка, что едва согревала комнатушку, где спали работницы, почти не позволяла переставать дрожать. Зато летом можно было спать прямо на сеновале, что тут же, рядом со свинарником. Это спасало от жары и давало возможность хоть иногда почувствовать веяние чистого воздуха. Запах сена, хоть и не перекрывал остальных, но хотя бы смешивался с ними, и во время сна давал возможность забыться и почувствовать себя где-то в другом месте. Или даже на свободе.

Иногда во сне Люба видела маму. Где она теперь? Жива ли? Одинокая слеза катилась по щеке, и Люба начинала беспокойно ворочаться. Часто снился тот день, когда мать кричала и просила, просила.

Эти сны – нежеланные. Они тревожили душу и заставляли снова думать о злости и ненависти к хозяину. Столько лет Люба старалась, чтобы они не исчезли. Эти воспоминания. Она хотела поддерживать в себе эту злость, но иногда со страхом замечала, что уже не может ненавидеть так, как прежде. И опять вспоминала крики матери.

Дни шли за днями и мало чем отличались. Зимой одно, летом другое. Но всё равно – одно и то же.

Летняя ночь тихо опустилась на соломенные крыши и приглушила знойный день. Тёмная синева окутала небо. Кое-где редко видны точки звёзд. Тонкий месяц склонился над крышей в ореоле мягкого света. Тихо поют в траве цикады. Где-то рядом копошится ёж или мышь. Люба закрыла глаза, и чистый ночной воздух разлился по телу. Хорошо.

Посторонний шорох заставил вздрогнуть и присмотреться. Работники в эту пору уже спали усталым сном. По ночам здесь никто обычно не ходит. Если только зверь какой подкрадётся, степная лисица или ещё кто. Да ведь хищному зверю возле птичников интересней крутиться.

Шорох повторился, Люба привстала и осмотрелась. Темно. Но вот светлое пятно. Это рубаха. Кто-то приблизился. Светлые волосы. Мишка.

– Чего тебе? – недовольно протянула Люба.

Он присел к ней. Дышит часто. Запах сивухи из его приоткрытого рта. Пьян, видно.

– К тебе пришел.

– Зачем это?

– Хочу, чтобы ты моей бабой стала.

– Не бывать этому. Я не хочу. Уходи.

Он помолчал немного, а потом повернулся, глянул грозно и говорит:

– Ну так я хочу!

И повалил Любу на сено. Руки по телу бегают, край сарафана ищут. Любка выдирается, да силён Михаил, так просто не выбьешься. В лицо её, в губы целует, на груди рванул рубаху. Любка не кричит, тихо сопротивляется. Сильно бьётся в руках его, чувствует, сил уже нет, потянулась в последнем порыве, схватила палку, что рядом лежала, от зверья на всякий случай. Изловчилась, да саданула Мишку этой палкой по голове со всей силы. Он тихо застонал и обмяк. Выбралась Люба из-под него, на ноги встала. Смотрит, он лежит, не шевелится. «Ну, – думает девка, – убила мужика».

Чуток прошло времени, пошевелился Мишка. За голову схватился, стонет. Люба к нему. Он поднялся медленно, она встать помогла. Голову ему пощупала – шишка начала появляться.

– Сам виноват, – говорит Люба. – Я что сказала, не лезь ко мне. А ты зачем?

Отмахнулся Мишка и пошел шатаясь. Через мгновение скрылся в темноте

С утра Ивану Ильичу нездоровилось. Вечерняя попойка помнится смутно. Только как сапогом в Катерину кинул, и что-то бормочущую с укоризной смотрящую мать.

Голова, словно колокол, по которому бьют и бьют. Дурно, тошно. Прибежала Настя с компрессами, принесла настойку да рассолу на опохмел. Дёрнул стопку. Никак полегчало. От второй и вовсе хорошо стало. Вышел на двор. Прямо у крыльца нужду справил и в людскую поплёлся.

– Мишка! – кричит Иван Ильич. – Мишка!

Вышел Сергуня, второй охранник. Помятый несколько и недовольный, видно.

– Нет его. Спит после вчерашнего.

– А ты чего же? Никак, меня охраняешь? – усмехнулся барин, глядя на помятое лицо Сергуни.

– Так и есть, охраняю. Мишке хуже, пусть отоспится первый.

– От же балбесы. А ежели бандиты на меня нападут, что тогда? Кто меня защищать станет? Бабы, что ли?

– Не серчайте, барин. Вы же сами вчера состязаться приказывали, кто больше выпьет и не упадёт.

– Ну и приказывал, и что? Кто не упал?

– Мишка, – вздохнул Сергуня.

Засмеялся Иван Ильич:

– Значит, Мишка сильнее, чем ты, остолоп.

Сергуня обиженно скривил лицо.

– Как скажете, барин.

Развернулся Иван Ильич и в дом пошел. Потребовал накрыть ему, а то аппетит волчий проснулся после выпитых чарок.

Немного погодя сидит в столовой, холодную телятину поедает. Вошла Катерина, плотная, лицо недовольное.

– Ты, Иван Ильич, вчера сильно детей напугал своими игрищами, а Дусенька даже плакала. Думала, что папаня её помирает, так вы корчились. Не дело это, Иван Ильич. Если уж с мужиками выпиваете, то хоть не на подворье. В деревню идите и там, что хотите, делайте, хоть на голове стойте, и то можно.

– Катюша, ты же пойми, мой друг, если уж компания собралась неожиданно, то перемещаться далеко от бутылей несподручно, и от закуски тоже. Не стану ведь я по деревне с бутылем ходить. Или желаешь, чтобы слуга за нами закуску таскал?

– Отчего же нет? И пусть таскает, на то он и слуга, чтобы за барином вещи таскать.

– Мой свет, не серчай. А хочешь, поезжай родителей навестить. Набери у отца в лавке ткани и украшения, какие пожелаешь, а я вот скоро поеду, всё до копейки ему завезу. Только пусть скинет, по-родственному.

Катерина обрадовалась этому предложению и тут же заворковала:

– Ну хорошо, съезжу, раз ты просишь. Возьму Дусю и Васеньку, а то когда всех беру, у матушки от них голова раскалываться начинает. Говорит, ты хоть по двое привози, не всех четверых сразу.

– Так и сделай, мой друг, – Иван Ильич отхлебнул холодного кваса и от удовольствия улыбнулся.

В дверях показался Михаил, и Катерина быстро удалилась. Пока Иван не передумал, побежала собираться в дорогу.

– Проходи, – мотнул головой барин. – Ну? Как здоровье?

Вид у Мишки был, прямо скажем, не ахти. Голова на сторону перекошена, лицо одутловатое. Что-то не припомнит Иван Ильич, чтобы Мишка после пьянки так выглядел.

– Эко тебя перекосило, неужто от сивухи, – засмеялся Иван Ильич. Он налил чарку и протянул Михаилу. – На-ка, выпей.

Тот молча подошел, принял налитое и залпом выпил. По щекам потекли капли. Он отерся рукавом и в глазах его сразу загорелся озорной огонёк.

– Как? Получше уже?

– Получше, барин. Благодарствую.

– Что-то, Михаил, в последнее время замечать я стал грусть-печаль твою. Откройся, может, помогу твоему горю.

Мишка переминался с ноги на ногу. Видно было, неловко ему перед барином открываться, но другого выхода не было, и он заговорил:

– Да люба мне, барин, одна девка из крепостных твоих. Ой как люба.

– Так за чем дело, бери в жены. Разрешаю.

– Только ведь я ей не люб.

– И что с того? Если прикажу, сразу люб станешь.

– Не знаю, барин.

– А чего тут знать? Я сказал, бери в жены – позволяю.

Мишка как-то невесело это разрешение барина воспринял. Иван Ильич, переспросил:

– Так ты хочешь жениться, или нет?

– Тут такое дело – норовистая она. Вчера по голове меня огрела. Как же я могу на ней жениться. Она и убить меня может, ежели сильно налегать стану. Я уже и так и эдак. Да она всё ни в какую.

– Ну хорошо, завтра пошлю слугу, чтобы ей официально объявили, что она вскорости станет твоей женой. А будет фордыбачить, я её на каторгу в Сибирь сошлю. Так ей слуга и скажет. Сам понимаешь, ей лучше за тебя замуж, а не в Сибирь.

Эти уже слова Мишку очень порадовали. Он засуетился и сразу повеселел.

– Вот спасибочки, Иван Ильич. Я вам по гроб жизни благодарен за такое. Вот спасибочки.

– Ну-ну, ничего, ничего. Ты мне давно верой и правдой служишь, могу и я для тебя что-то хорошее сделать. Ты же скажи хоть, к какой девке слугу посылать?

– Да к Любке, что на свинарнике за свиньями ходит.

– К Любке, так к Любке. Иди, Миша, отдыхай пока.

Михаил ещё долго кланялся, а когда вышел, усмехнулся Иван Ильич и снова за квасом потянулся.

– Барин, дозвольте на кузню по дороге завернуть. Обод маленько погнулся, нужно бы сделать. Не то потом вкругаля только за этим ехать, зря лошадей гонять, – обернулся Гришка кучер к Ивану Ильичу.

– Делай, – задумчиво кивнул тот.

Солнце уже к горизонту клонилось, когда к кузне подъехали. День заканчивался, Ивану Ильичу страсть как домой хотелось. После недолгой поездки возвращался. С коляски не стал выходить. Обод быстро поправили, и Григорий уж на козлы запрыгнул. Повернули к дороге. Медленно пошли лошади.

Вечерняя прохлада окутывала и погружала Ивана Ильича в упоительное состояние задумчивой полудрёмы. Догорающее солнце уже дрожало меж высоких трав луга, и последними лучами озаряло его будто волшебными дорожками. Любоваться этим, чуть приоткрыв глаза, – одно удовольствие.

Но внезапно внимание привлекла одинокая фигура посреди луга. Там, среди трав, что почти до пояса достигали, Иван увидал силуэт девушки. Распущенные волосы лёгким ветерком развивались и падали. Казалось, это луговая фея решила пройти и глянуть на свои владения. Иван Ильич потянулся, чтобы получше рассмотреть её лицо, но поворот дороги резко прервал созерцание девы. Иван заёрзал и попытался выглянуть в заднее оконце, но там уже ничего не было видно. Девушка исчезла, будто и не было её никогда. Будто всё это только в воображении.