Наталья Бочка - Барин

Иван Ильич потянулся было закрыть окно, и тут взгляд его остановился. Всклокоченные волосы девицы, разбросанные по плечам, красивое лицо, измазанное в яичной жиже, совсем не казалось испуганным. Взгляд смелый и даже дерзкий. Казалось, будто до ругательств хозяйки девице всё равно. Странное это поведение удивило Ивана Ильича и он, закрыв окно, какое-то время ещё понаблюдал за крестьянкой. А она, то стояла ровно, то старалась укрыться от толчков барыни.

Про план поездки Иван Ильич позабыл, он видел, как ушла жена и разошлись крестьяне. Некоторое время стояла девушка посреди двора и с какой-то отчаянной гордостью смотрела во все стороны. Подошел Михаил, взял её за руку и повёл туда, где стояла бочка с дождевой водой. Он умывал девице лицо и заглядывал ей в глаза, точно собачонка. Говорил что-то часто и улыбался невпопад.

Смотрел на это Иван Ильич и вдруг пришла к нему новая мысль. Отчего он не видал этой девицы никогда раньше? Да – оттого, вспомнил он, что Мишка её со свинарника привёл и в жены себе взял. Вот отчего лицо крестьянки незнакомо.

И в последний раз посмотрел в окно Иван Ильич, когда Мишка с девицей этой со двора пошли. Глянул – и что-то необычное почувствовал. Какой-то странный укол в сердце. Отчего это вдруг? Нужно бы разобраться.

В кухне, где Люба служила, от печей всегда жаром пышет. Разгоряченные летним зноем и огнём кухарки, чуть не в исподних рубашках на людскую готовят. А если рубаху простую оденешь, вся потом изойдёшь. Иной раз и юбку Люба подденет, чтобы не болталась да ходьбе не мешала.

Так и застал её барин Иван Ильич.

С того дня, как она на дворе упала, мысли его часто к тому случаю возвращались. Тревожили и не давали покоя. Эти Мишкины перед ней заигрывания, и какая-то даже его принизливость никак из головы не выходила. И решил Иван Ильич посмотреть на девку ещё раз, поближе. Долго не стал тянуть, в другой день и подался на кухню к чернавкам.

И вот стоит Иван Ильич на пороге жаркой кухни, а перед ним девка в исподней рубахе с голыми руками. Волосы к шее прилипли и на грудь падают, что вся на просвет видна. Ноги голые до самых бедер. Вся как есть девка жаром пышет.

Ох и пропотел тогда Иван Ильич. Из кухни вышел на двор, идёт, ворот расстегивает. Дышать что-то трудно стало. А как пришел в дом, так и началось у него буйство фантазии. Смотрит по сторонам и ничего толком не видит. Говорит, а с кем и о чём, не помнит. Вот тебе и на.

Многое изменилось. За те годы, что Екатерина детей рожала, сильно охладел Иван Ильич к её ласкам, да и к красоте её уже не так тянулся. Тем более после всяческих изменений, которые красота эта претерпела.

Так и жена не слишком мужа ублажать стремилась. Вполне устраивало, что служанка эту обязанность супружескую вовремя исполняет. Иногда, конечно, изредка совсем просыпалась в Катерине подстёгнутая природой охотка, но заглядывать к мужу в спальню не решалась, оттого как снова боялась отяжелеть. Ещё одно дитё не хотелось заводить. С этими справляться не успевала. От того и тушила Катерина свой пыл как-то иначе, но не у мужа в постели.

К служанке ревновала, конечно, но, глядя на мужа, понимала, что ему она только для ноченьки годилась. По дню больно грубо он с Настей обращался. Да и не та уже Настя раскрасавица, что была в пору, как Катерина только в доме объявилась. И тогда он к жене лишь охотку имел. Так что вместе со служанкой старились, и теперь у каждой свои обязанности. Одна за детьми да домом – барыней называется, другая – в прислужницах да по ночным утехам, у хозяина под рукой.

Но однажды или не то сделала служанка, или сказала не так, только саданул Иван Ильич бабёнку сапогом, да ещё и плетью хлестанул. Кричал тогда больше в доме не показываться. Плакала Настя навзрыд, весь двор слыхал. Падала в ноги к барину, чтобы не прогонял со двора, да только всё напрасно. Иван Ильич непреклонен был. Приказал мужикам больше её не впускать, а послать в бараки к полевым крестьянам.

А как обмолвилась Катерина про служанку, хотела узнать, отчего так сталось, сказал:

– Старая уже Настёна. С обязанностями не справляется возложенными. А мне зачем нерасторопная служанка в доме?

– И то верно говоришь, – согласилась Катерина. – Пришлю тебе паренька Ваську в услужение. Он-то парень шустрый.

Усмехнулся Иван Ильич:

– Ты сдурела, что ли? А в кровать мне тоже паренька пришлёшь?

От таких слов глаза у Катерины выпучились на мужа, и, возможно, впервые в жизни она на мать стала похожа. Хотела что-то сказать, да он опередил сердито:

– Девку мне! Да не абы какую! Поняла? – он вплотную приблизил своё лицо, в выражении которого не намечалось ничего хорошего. – Паренька! Ишь чего надумала.

И он вышел из комнаты.

А Катерина крепко задумалась. А что она могла? Если её тело уже не годится, если та, что ублажала, тоже со двора пошла, придётся, коли муж требует, привести в дом новую девку. Как ни крути, всё одно будет, как он говорит. Не то ей же, Катерине, хлопот полон рот. Лучше уж сделать, как он хочет. Сколько потребуется, столько и будут ему девок водить. Он – хозяин.

Пригляделась Катерина к дворовым, привела девку пригожую. Палашку, из прачечной. Упругая, статная и на лицо смазливая. Крутится Палашка по дому, барину во всем угождает, да только через неделю отчего-то и она на прежнее место вернулась.

Привели другую – Аграфену. Та хоть и не смазлива, но сочна и аппетитна, вот только волосы рыжие, а вообще ничего, годится. Так с неё Иван Ильич с неделю смеялся. Как войдёт девка в комнату, так и начинает барин смеяться. А потом как погнал её, что она визжала точно поросёнок от его щекотки. Нахохотался тогда вволю.

– Не знаю, Иван Ильич, чем ещё могу вам угодить. Вы точно сбесились, не пойму. Что ни пришлю вам девку в служанки, всё не нравится. Где же я могу столько девок вам незамужних понабирать, вас хоть как-то уважить. На вас, Иван Ильич, не напасешься, – возмущалась Катерина через месяц неудач.

– Так если замужние есть, отчего их не попробовать? – подмигнул Иван жене.

– Вы, верно, шутите?

– Ничуточки.

– А что же их мужья скажут, как женка у барина прислуживать пойдёт? – нахмурилась Катерина.

– А я у крепостных спрашивать разрешения не должен. Или вы забыли – эти люди моя собственность.

– Об этом я как раз помню. Но ежели бы вам просто в услужение, так ведь вам и для других надобностей.

– Одно другому не мешает.

– Ну ежели так, подберу служанку из замужних, – недовольно дернула плечами Катерина.

– Сделайте милость, – а ему всё весело.

Матушка барыня тоже не слишком была довольна поведением и запросами сына. Ведь есть некоторые стороны, какие не стоит и затрагивать. Она как мать сына понимала, но как женщина считала его запросы дурными капризами. Поделать ничего не могла, так же, как и Катерина. Уж больно сынок разгорячался, как тема затрагивалась. Ссориться не хотелось. У сына характер, чем дальше – тем круче. Так что посоветовала Катерине слушаться мужа и не перечить ему ни в чём. Бабье дело маленькое – служить сыну да мужу и в тряпочку помалкивать. Он и сам, ежели что, разберётся.

В кухне Груня тесто месит. Щёки её раскраснелись. Любка у корыта, посуду перемывает. Дело у них спорится, всё ладно да складно. Гришка кучер у стола сидит, похлёбку холодную подъедает, хлебом остатки из чашки вымакивает.

– Ох и хороша, Груня, у тебя похлёбка. Жаль, тебя в женки не взял, когда свободная была.

Груня смеётся:

– Так ты сейчас бери.

– Как же, про муженька своего, что ль, забыла?

– А! Какой такой муж? Лучше два!

Гришка оскалился:

– А что, я могу. Только боюсь, Степан мне потом все косточки пересчитает.

– Так чего вякаешь, тогда. Я ж ведь и поверить могу, и согласиться, – заулыбалась Груня и к Любке обернулась. Но потом уже серьёзно спросила: – Ты вот, Гришка, мне скажи, ты с барином по разным сторонам ездишь, что там вообще происходит, как живут в других городах, деревнях?

– Да как живут, так же, как и мы с тобой. Всё то же.

– И что, конца края такому житью нет?

– А кто его знает, Груня. А тебе никак плохо живётся? При кухне-то?

– Да я вообще.

– А, вообще? – Гришка огляделся и понизил голос. – Сказывают, будто в соседней губернии народ восстает, крестьяне уже несколько баринов-помещиков порешили, и семьи их, и детишек, и дома попалили. Вот, что люди сказывают.

Гришка снова осмотрелся и значительно мотнул головой. Груня и тесто месить перестала:

– Это отчего же?

– Как отчего? От барских, стало быть, требований. Отчего же ещё народу в недовольство входить, коли барин лютый, да с крестьян три шкуры сымает. Вот тогда и недовольство выходит, – он уже почти на шепот перешел.

Доел Гришка похлебку, вытер усы и говорит:

– Только чтобы тихо, я вам ничего не говорил.

– Чего уж там. Молчим как рыбы, – Груня кивнула Гришке.

Тот вышел, а Груня Любке и говорит:

– Вот оно как. А наш барин всё не уймётся, всё ему служанки не те. За цельный месяц пять девок с порога прогнал.

Люба повернулась и поставила на полку стопку глиняных мисок.

– Чего ж ему надобно? – спрашивает.

– А пёс его знает, – ругнулась Груня. – Всё ему не то. Настьку-то прогнал – по старости. Уже, видать, не так хороша для него. А ей сколько? Так сколько и мне – около третьего десятка годков. Она ж ведь ещё старого барина ублажала. А тут, вишь, уже и непотребная стала. Хорошо, если какой вдовый мужик в деревне приберёт её. А так, жить ей теперь в бараке до конца жизни и на поле управляться. Знать, сильно прогневался на неё барин, раз при дворе не оставил.

– Ну, с Настей-то понятно, а другие чем не угодили, ведь молодух вроде присылали?

– Да кто его разберёт, чего ему надобно. Знать, не то что-то, у него свои, видать, вкусы, особые.