Спор. В голове отчетливо прозвучал звук взведенного курка. Денис даже почувствовал холод металла, уткнувшегося в висок.

А может быть, и к лучшему. И это знак. И все правильно — раз об этом споре снова зашла речь. Да, точно, так и надо.

Он хотел уйти как привык, молча, по-английски. Нет, не получится. Уйдем громко, с шумом и безобразно. Зато Олька потом не будет сожалеть о том, что он исчез из ее жизни.

Значит, так тому и быть.

— Если ты заподозрила Самойлова в том, что он делает операции на время, то задела его за живое, конечно, — начал Денис медленно. Куда ему теперь торопиться? Хотя перед смертью, как известно, не надышишься. — А в том споре речь шла совсем о другом. Молодой и резвый Николай Глебович утверждал, что никогда не будет нуждаться в услугах уролога-андролога. На это я парировал, что рано или поздно он придет кланяться мне в ноги, а вот я к нему за помощью точно никогда не приду. Как видишь, я проспорил. Целый ящик темного пива.

— Придется отдавать, — ровно.

— Придется, — симметрично.

Ну давай, спрашивай, тебе же интересно. Ты не можешь не спросить.

Спросила, не подвела, умница.

— А почему ты решил тогда, что не придешь к нему за помощью?

Палец лег на курок.

— Николай — детский хирург. Он лечит детей. А у меня детей быть не может. Я бесплоден, Оля.

Бабах!

Он с удовольствием мазохиста наблюдал за ее лицом, ожидая увидеть там… что? Изумление, жалость, отвращение? И не увидел ничего. Оля смотрела на него так, словно он ей выдал длинную фразу на латыни. Озадаченно, непонимающе.

— Совсем?

Нет, наполовину! Только слева. Или только справа. Снизу!

Так, отставить истерику, это потом.

Никогда и никому он не признавался в этом. Но сейчас слова находились, словно давно их знал, готовился или репетировал.

— Преимущество быть врачом заключается в том, что ты начисто лишен иллюзий. И если тебе ставят диагноз, ты не совершаешь массы ненужных бессмысленных действий. Ты не заставляешь своих родных продавать машины и квартиры, чтобы поехать в какую-нибудь заграничную, якобы дающую тебе шанс на излечение клинику. Ты не даешь никому ничем не подтвержденных надежд. Почти… никому. Ты не обращаешься к колдунам и знахарям, которые обещают магическое исцеление. Ты точно знаешь, каковы твои шансы. Не просто цифры показателей. А принципиально — да или нет. У меня шансов нет. Прощай, Оля. И будь счастлива.

Он сел в машину и тронулся с места — спокойно, без пробуксовок. Без всяких этих мелодраматических жестов. Мелодрама — дерьмо.

Как и его жизнь.

Глава 11. Exitus letalis[35]

Сколько она простояла тогда на парковке? Минуту? Две? Четверть часа?

Оле казалось — вечность. Навсегда отпечатался в памяти его удаляющийся силуэт. Быстрый шаг. И как сел в машину. И как уехал, не оглядываясь.

Вот и все.

А она стояла, пока не вздрогнула от громкого звука клаксона. Совсем рядом. Оказывается, Оля загораживала собой выезд. Пришлось отойти в сторону. Сделать шаг. Первый шаг новой реальности.

Ну, вот тебя и оставили, Бэмби. И даже прощальный подарок подарили.

Уже потом, дома, прокручивая в голове весь разговор и отматывая дальше, еще дальше — в осень, проживая снова все встречи и сказанные слова, перемалывая их в себе, разглядывая под микроскопом, трактуя по-другому, по-новому, она вынесла беспощадный приговор.

ЛОЖЬ.

ВСЕ ЛОЖЬ.

И это открытие — как удар в солнечное сплетение, после которого невозможно сделать вдох.

Тогда зачем… зачем ты так переживал о неиспользованном презервативе в сауне, Денис, если…?

О, как великолепно ты вел свою роль! Браво! И я тебя успокаивала, говорила, что все в порядке.

А Никита? Ты же видел, как мальчик потянулся к тебе. Захотелось поиграть в семью? Поиграл?

НАИГРАЛСЯ?

Свободные отношения двух взрослых людей… Нет, доктор Батюшко. Это я так думала.

А у вас все было по-другому.

Оле казалось, что дышать свободно она еще долго не научится.

Никита обрадовался новой повязке. На следующий день в больнице врач помог зафиксировать руку.

Всю дорогу до дома сын рассказывал, как ему сейчас удобно и наверняка перелом теперь срастется правильно и быстрее. А с той, неудобной, могло быть и неправильно. А когда кости срастаются неправильно, их снова ломают, и это очень больно.

— Мам, откуда ты узнала про такую хорошую повязку? Денис рассказал?

— Да.

Разговаривать Оля тоже вдруг разучилась. Обходилась односложными словами и кивками.

Заставить же себя произнести вслух его имя…

Ложь. Все ложь.

Оле казалось, что никогда в жизни ей не было так больно. Даже когда осталась одна с ребенком на руках. Юности присущи максимализм и вера в торжествующее добро. С годами эта вера проходит.

Она плакала. Постоянно. В самых неподходящих местах — у себя в кабинете, на улице (проходя витрину с мужскими галстуками), в больнице. Дома просто ревела. Перед домашними держалась, а ночами, когда Никита уже спал, не сдерживалась.

Наигрался? Понравилось?

— Мам, а почему к нам Денис больше в гости не приходит?

— У него много работы. Вечерние операции, дежурства.

— Он мне раньше писал. Я вот ему после ужина тоже напишу.

— Не надо, сынок. Он сейчас очень занят. Не отвлекай.

Никита грустно уставился в свою тарелку. На ночь он читал подаренную Денисом книгу. Уже по третьему кругу.

Как ты мог?

* * *

У него сегодня еще прием. Четверо, кажется. Или пятеро. Достаточно для того, чтобы занять голову. И Денис занял.

Был крайне внимателен к любым, даже самым мелким проблемам своих пациентов, обо всем выспросил, все обговорил. Да вот только, как назло, у последнего диагноз — бесплодие. И все вернулось. И от хоровода воспоминаний, пока возвращается домой поздней и почти пригодной для езды Москвой, никуда не деться.

Никому не рассказывал о своей беде — отец не в счет, от него утаить шанса не было. Валентин Денисович держался за надежду дольше сына. Еще два года после того, как узнал про диагноз, он периодически заводил разговор о консультациях у медицинских светил, поездках за границу, показывал ссылки на какие-то новейшие исследования в данной области. Денис отмахивался. Он все для себя решил — быстро и сразу. Единственное, что вынес из череды затеянных отцом обследований, что второе мужское сердце у него работает исправней исправного и компенсирует атрофию в другом месте. И вообще, все остальное в сложном механизме мужской репродуктивной системы функционирует как надо. Создавая иллюзию. И с внешней точки зрения Денис был более чем в порядке, ни с качеством, ни с длительностью эрекции проблем не было. Пользуйся — не хочу.

Сначала было как раз «не хочу». Полгода аскезы, а затем маятник качнулся в обратную сторону. И Дэн пустился во все тяжкие. Соблазнял, брал, бросал. От него рыдали, про него рассказывали гадости, пару раз схлопотал по лицу. И была даже одна шустрая, которая утверждала, что беременна от Дениса. Он хохотал так долго и громко, что друзья стали коситься.

Со временем стало потихоньку отпускать. И годам к двадцати пяти Денис Батюшко, свежеиспеченный уролог-андролог, сформулировал свое жизненное кредо.

Он не может дать женщине главного — ребенка и семью. Но все остальное он будет давать с избытком. И свое решение Дэн воплотил в жизнь. Женщины не перестали от него плакать — но теперь это были слезы благодарности или удовольствия. Впрочем, бывало, что не от радости, а совсем наоборот — при расставании. Но он старался до этого не доводить. С годами техника расставаний стала идеально выверенной, и выработалось точное чутье на момент ухода.

С Олей что пошло не так?

Все.

Все с ней было не так с самого начала, с первой встречи. Он же всегда умел, если надо, обаять в полминуты, а ей — нахамил. А потом она оказалась дочерью его пациента, а потом она оказалась такой забавно неумелой в постели, а потом у нее оказался Никита, а потом…

А потом — суп с котом. А Денис уже въезжает во двор своего дома.

Как-то особенно темно на улице, и даже окна светятся тускло, как будто прикрытые огромной марлей. На улице холодно, но и дома… тоже нет тепла. Он впервые понял это.

Поставил чайник, достал лимон. Оля любит чай с лимоном. Думать о ней. Лучше о ней, чем о…

Она справится. Она умная и сильная девочка, она выдержит. А Никита?

Денис прижался лбом к стеклу. Женщин он бросал. Ребенка — никогда. Какая злая ирония: ему, бесплодному, выпала такая «честь» — сожаления о том, что бросил ребенка. А ведь это чужой ребенок, и его один раз уже бросили. А теперь — ты. Выдержит он второе предательство?

Дэн резко развернулся, открыл холодильник и посмотрел на стоящую в дверце бутылку водки. И так же резко захлопнул. Отец никогда не учил его специально азам профессии, если только к случаю приходилось. Но одно Валентин Денисович повторял регулярно и настойчиво: «У хирурга не должны трястись руки». Завтра две плановых. А напиться хочется смертельно.

Вместо этого пошел на балкон, вытащив по дороге из стола пачку сигарет. Можно же и так, без алкоголя. Как на кладбище. Куртку не надел, и под рубашку холод пробрался очень быстро. Но Дэн упрямо стоял и курил, глядя на окна дома напротив. Огней уже меньше. Время скоро десять, кто-то уже лег спать. Дети, скорее всего. Так, не начинай, Батя, не на-чи-най.

Он прикурил вторую и отвернулся от чужих окон. С кирпичной стены собственного дома смотрела на него призрачная старуха в низко надвинутом на лоб темном платке. Смотрела сурово и неодобрительно. А ему так же стыло и одиноко, как там, у деревянного креста. Кажется, сейчас услышит воронье карканье…