– Да как ты смеешь! Как смеешь упоминать этого человека в моем присутствии!

– Этот человек не сделал ничего дурного. С позиции их традиций и религии пообедать с девушкой вполне допустимо. Но он уважал наши традиции и нашу религию и сделал все, чтобы меня не скомпрометировать.

– Я не верю, что ты моя дочь…

– Да почему же? Почему вы все смотрите на меня как на прокаженную? Что я сделала? Папа, мне двадцать два года! Я хочу быть хоть немного счастливой! Вместо этого меня сажают в клетку и только твердят о том, что я должна, должна, должна!

– Иди в свою комнату, – тихо сказал отец. – Я не могу больше разговаривать с тобой.

– Папа… Но ведь мы должны поговорить! Прости, я нагрубила тебе, я сорвалась. Пожалуйста, пожалей меня хоть немного.

– Ты не раскаиваешься, я хорошо это вижу. Ты опозорила своего мужа, опозорила свою семью и даже не чувствуешь своей вины.

– Неправда! Я чувствую себя очень несчастной и очень виноватой. Я… не хотела, чтобы все так случилось.

– Ты жалеешь о том, что все открылось, но не о том, что ты сделала.

– Я просто не могла поступить иначе, – прошептала Мона. – Прости меня, отец.

– Иди в свою комнату, – повторил он.

– Папа, но как же… хорошо, я уйду, но послезавтра мне надо на работу…

– На работу? К своему иноверцу? Ты смеешься надо мной? Неужели ты думаешь, что я позволю тебе туда вернуться?

– Но… папа…

– Иди в комнату и не смей выходить оттуда. Завтра состоится твой развод. Поскольку ты опозорила себя и свою семью, Ахмед не станет выплачивать тебе муахр. Я подтвержу, что получил деньги, и мы оформим все бумаги. Я так решил.

– Но, папа. – Мона подумала об отступных при разводе, которые ей бы очень пригодились. – Почему?

– Ты еще спрашиваешь? Тебе что, мало позора? Хочешь требовать с мужа деньги за то, что он не желает терпеть твои измены? Пока я жив, этого не будет! Ахмед имеет полное право развестись с тобой, Мона. Любой на его месте именно так бы и поступил.

– Но он должен выплатить муахр, если сам подает на развод. У него ведь нет доказательств моей измены, – упрямо повторила она.

– Формально – да. Но я не позволю тебе брать с него деньги, потому что хочу сохранить хоть крупицу достоинства. Это мое последнее слово.

Мона хотела что-то добавить, но, увидев выражение его лица, осеклась. Не удержавшись, она громко хлопнула дверью и побежала в свою комнату.

Через час пришла Линда. Отца не было дома, и никто не мешал им общаться. Подруги долго сидели обнявшись и тихо разговаривали. В душе Моны крепла отчаянная решимость.

– Мне придется уйти из дома. Отец не оставил другого выбора.

– Ты уверена? Я понимаю, в каком положении ты оказалась, но подумай еще раз. Обратного пути уже не будет.

– У меня нет выбора, – повторила Мона. Что ты предлагаешь? Сидеть дома взаперти до конца своих дней?

– Уверена, со временем твой отец смягчится…

Мона пожала плечами:

– Но работать он мне никогда не разрешит. Отец по-прежнему считает, что женщина должна сидеть дома, а работа разрушает ее семью, – и наша с Ахмедом ситуация отлично вписывается в эту схему. Хорошо, пусть папа разрешит мне выходить из дома. Дальше что? Все соседи уже в курсе, что муж вернулся раньше срока и сразу же развелся со мной. Деталей никто не знает, но мало кто сомневается в том, что я ему изменила. А еще окружающие уверены, что я бесплодна, – впрочем, на фоне всего остального это так, цветочки. Такие вещи у нас никогда не прощают и не забывают, – значит, моя репутация безнадежно испорчена, и замуж мне уже не выйти. Родные будут твердить, что я должна полагаться на Аллаха и замаливать свои грехи… Линда! Мне двадцать два года! В чем заключается мой грех? Неужели я не заслужила хоть немного счастья?

– Бедная моя девочка, – прослезилась Линда.

– Я не могу позволить себе потерять работу, – продолжала Мона, не слушая ее. – Это мой единственный шанс. Плохо то, что все мои накопления остались у Ахмеда, и вряд ли он отдаст мне эти деньги. Честно говоря, я даже не осмелюсь просить его об этом. На муахр тоже рассчитывать не приходится. Скажи, я могу пожить у тебя какое-то время? Я что-то придумаю, клянусь! Мне нужно всего несколько дней!

– Ну конечно, приезжай, – пробормотала Линда. – Я сделаю для тебя все, что смогу. Тем более что Мизу сейчас в командировке… Но ты же понимаешь, что рано или поздно родные узнают, где ты, и им это сильно не понравится.

– Понимаю. Я постараюсь уехать до того, как вернется твой муж. Спасибо тебе, Линда.

– Пока что не за что. Когда ты переедешь?

– Завтра ночью.

– Ночью? Ты хочешь уйти тайно?

– Иначе меня просто не выпустят. Придется бежать, причем срочно. Через два дня начнется рамадан…

– Ходят слухи, что в рамадан в Каире снова станет опасно. Мизу уже предупредил, чтобы я постаралась как можно реже выходить из дома, особенно без него. Ты не боишься начинать новую жизнь в такой ситуации?

– Как будто у меня есть выбор. Если честно, то больше всего я боюсь остаться запертой в этом доме до конца своих дней. Даже перспектива оказаться в самом центре бойни на Тахрире не пугает меня так сильно.

– Ох, Мона. Ты уверена?

– Другого выбора просто нет, – упрямо повторила она. – Кстати, у меня к тебе еще одна просьба. Ты не могла бы прийти завтра днем и принести мне никаб?[23]

– Это нужно для побега? – спросила Линда, понизив голос.

– Да. Мало выбраться из дома, надо еще доехать до Каира. Вдруг кто-то на улице меня узнает? Я не хочу рисковать – второго шанса у меня точно не будет. Извини, что обращаюсь к тебе, но, сама понимаешь, больше не к кому.

– Хорошо, я приду завтра и принесу тебе никаб. А что Сергей?

– Ну а что он может сделать? Я просила его не звонить. Переживает, предлагает помощь. Но я постараюсь выкрутиться сама. Брать деньги мне неудобно, а жить у него я не могу. – Мона нервно засмеялась. – Надоела эта конспирация. Не дай бог отец узнает, что мы еще общаемся. То от Ахмеда скрываться, то от папы… До чего же я устала… Пришлось удалить его номер, всю историю звонков и переписки.

– Как же ты ему звонишь?

– Номер я давно помню наизусть. Жду, пока дома никого не окажется, набираю по памяти и тут же стираю информацию о вызове. После того как свекровь залезла в мой телефон, я уже никому не доверяю.

– Да тебе уже можно работать в разведке, – усмехнулась Линда.

Весь день Мона пыталась улучить минуту, чтобы связаться с Сергеем, но дома постоянно кто-то был, и она не решалась позвонить. Временами ею овладевало странное спокойствие, и она подолгу сидела у окна, ни о чем не думая. Но апатия отступала, и Мона принималась вышагивать по комнате, переставляя вещи с места на место и разговаривая сама с собой. Отец и братья к ней не заходили; мать и Сумайя пытались успокоить Мону и уговорить смириться со своим положением.

– Время все лечит. Доверься Аллаху и не спорь с отцом, – убеждала ее мать.

– По району уже ползут сплетни, – грустно сообщила Сумайя, – хотя толком никто ничего не знает. Какое-то время тебе лучше пересидеть тихо. Со временем все устаканится и отец позволит выходить из дома.

Выходить из дома! В душе Моны все бунтовало при одной мысли о том, что право покидать квартиру еще нужно заслужить. Раньше тюремщиком была свекровь, теперь – ее собственные родные, и от этого Моне было еще сложнее смириться со своим положением. Все твердили, что необходимо терпеть и ждать, но Мона не чувствовала за собой никакой вины, не собиралась тратить время впустую и совершенно не хотела терять работу.

«Они меня не понимают, – с грустью думала Мона, глядя на родных. – Мы как будто говорим на разных языках».

Если раньше сама мысль о том, чтобы порвать с родными, казалась ей кощунственной, то теперь Мона рассуждала об этом спокойно и отрешенно. Она знала, что будет скучать по родным, но понимала, что никак не может остаться с ними. Приняв решение жить отдельно и независимо, она старалась быть как можно более внимательной по отношению к матери и сестре.

«Если Аллах захочет, когда-нибудь они поймут и простят меня, – уверяла себя Мона. – Возможно, не сразу, а со временем… Но даже если придется заплатить за свою свободу полным разрывом отношений с родными… я готова и на это».

Только на следующее утро Моне удалось связаться с Сергеем. Она сразу поняла, что разбудила его, но также почувствовала, что Сергей рад этому звонку.

– Мона! Я уже начал волноваться. Ты просила не звонить, но я подумал…

– У меня все в порядке. Ну, более или менее. Послушай, сегодня ночью я решила уйти из дома. Завтра с утра мне нужно быть в офисе, иначе меня уволят, а я не могу позволить себе потерять эту работу.

– Где ты будешь жить?

– Пока что меня приютит Линда. Потом будет видно.

– Если тебе нужны деньги…

– Будет видно, – повторила Мона. – Прости, я не могу больше говорить. Если все пройдет благополучно, то я позвоню завтра по дороге на работу.

– Если тебе удастся уйти, позвони ночью. Хотя бы отправь эсэмэс.

– Хорошо.

– Удачи тебе, Мона.

– Спасибо. Она мне пригодится.

Стоило Моне положить трубку, как в комнату заглянула мать.

– Собирайся, Мона. Поедете с отцом оформлять твой развод.

У этой тягостной процедуры оказался только один плюс – она не заняла много времени. В присутствии юриста Ахмед заявил о своем желании развестись. Отец Моны сухо сказал, что бывший зять выполнил все финансовые обязательства перед его дочерью, включая выплату муахра. Мона стояла опустив глаза в пол; сразу после подписания бумаг они уехали. По дороге к нотариусу и обратно отец не сказал ей ни слова; она также не решилась нарушить молчание и по возвращении домой тихо ушла в свою комнату.

День тянулся невыносимо медленно. Не в силах усидеть на месте, Мона ходила из угла в угол и обдумывала планы своего побега. Сумка с самыми необходимыми вещами была собрана и спрятана в шкафу; оставалось дождаться того момента, когда родные уснут. Сложнее всего оказалось обмануть Сумайю – ведь они жили в одной комнате, но Мона знала, что у сестры очень крепкий сон. Ей запретили выходить, но комната никогда не запиралась, а ключи от входной двери всегда лежали на тумбочке в прихожей, так что план Моны был прост: дождаться, пока родные заснут, тихо выскользнуть сначала из комнаты, а затем из квартиры, выйти на улицу, сесть в одну из последних маршруток до Каира и приехать к Линде. В последний момент она решила написать родным прощальную записку. Линда, как обещала, пришла днем и тайком передала Моне никаб, так что теперь она надеялась доехать до Каира никем не узнанной.