Стемнело; день подходил к концу. Мона слышала, как отец и братья пришли с работы; из столовой донеслись соблазнительные запахи. Она вспомнила, что за весь день не смогла проглотить ни крошки, и вдруг почувствовала зверский голод.

– Сумайя, ты не могла бы поговорить с отцом? Скажи ему, что я хотела бы поужинать вместе со всеми.

– Я попробую, – кивнула та и исчезла за дверью.

Через пять минут Сумайя вернулась и покачала головой.

– Он еще злится. Потерпи немного, дорогая. Сегодня тебе лучше поужинать здесь.

– Хорошо, – Мона пожала плечами. – Тогда принеси мне, пожалуйста, еду.

После полуночи обитатели квартиры стали отходить ко сну. Мать заглянула в комнату, чтобы пожелать дочерям спокойной ночи; Моне пришлось надеть ночную рубашку и лечь в постель. Больше часа она лежала, прислушиваясь к каждому звуку, пока не убедилась, что все спят. Подождав еще немного, Мона встала, быстро оделась, подхватила сумку и вышла из комнаты.

Путь до входной двери показался ей нескончаемым. Выложенный плиткой пол никогда не скрипел, но Моне постоянно чудилось, что ее шаги звучат слишком громко. Вот и тумбочка: она принялась отчаянно шарить по ней руками в поисках ключа, стараясь делать это бесшумно. Ключа не было.

Мону прошиб холодный пот. Пытаясь взять себя в руки, она несколько раз глубоко вздохнула и включила фонарик на телефоне, чтобы еще раз внимательно все осмотреть.

«Что же случилось? – отчаянно размышляла Мона. – Неужели отец что-то заподозрил? И как мне теперь поступить?»

В панике она принялась освещать пол и стены. Куда же они могли положить ключи? Если отец унес их с собой в спальню… нет, она ни за что не решится зайти туда. Вдруг свет фонарика выхватил неприметный гвоздь, вбитый в стену рядом с входной дверью, и висящую на нем связку ключей.

«Господи! Они и не думали прятать их от меня, – поняла Мона. – Должно быть, ключи давно перестали класть на тумбочку, а я просто не обратила внимания».

Она нашла нужный ключ и, стараясь действовать максимально тихо, вставила его в замочную скважину. Один поворот, затем второй… Сердце Моны отчаянно стучало; она прислушивалась к тишине, пытаясь разобрать, не разбудила ли родных.

«Комната родителей в другом конце дома, – убеждала себя девушка, – так далеко, тем более за закрытой дверью, они ничего не смогут услышать. Надо взять себя в руки».

В последний момент она вспомнила о письме.

«Надо было оставить его в комнате. Ладно, пусть будет здесь». – И Мона положила исписанный лист бумаги на тумбочку.

Дверь была открыта, Мона подхватила сумку и острожно вышла за порог. Не выдержав, она обернулась и в последний раз взглянула на отчий дом, но тут же одернула себя.

«Нет времени на сожаления. Я все решила, и да поможет мне Аллах».

Тихо прикрыв за собой дверь, Мона надела никаб, быстро спустилась по лестнице и вышла на улицу. Половина третьего ночи – детское время для Египта, тем более летом, но в их деревне большинство людей ложились спать рано. На улице почти никого не было; правда, некоторые кофешопы еще работали, и сидящие там мужчины пили чай-кофе, играли в нарды или шашки, курили шишу. Мона старалась держаться от этих заведений подальше – она шагала по улице, опустив голову, и торопилась выйти к автостанции. Маршрутки до Каира еще ходили, и она надеялась, что успеет сесть в последнюю машину. Так и вышло; однако там Мона столкнулась с семьей знакомых и в очередной раз похвалила себя за предусмотрительность: если бы не никаб, скрывший ее лицо, неизвестно, к чему могла привести эта встреча.

По дороге она размышляла о том, как станет жить без помощи Ахмеда и родителей. В голову совсем некстати полезли мысли об очередных народных волнениях, которые уже начались в Каире. Мона по-прежнему мало интересовалась политикой, но находиться в это время в Египте и не знать о готовящихся выступлениях было невозможно: политика была главной темой для обсуждений всех ее египетских знакомых, а СМИ только и писали о возможных сценариях развития событий и перспективах Мурси потерять власть этим августом. Моне оставалось надеяться, что новая волна забастовок пройдет быстро и относительно бескровно, а офис их компании продолжит работу в обычном режиме; ведь во время первой революции большинство учреждений в Каире оказались в лучшем случае закрыты, а в худшем – разграблены мародерами.

К ночи Каир освободился от пробок; Мона быстро доехала до конечной и принялась ловить такси, но свободных машин долго не было. Опасаясь стоять на одном месте, девушка шла вдоль дороги, поминутно оглядываясь.

«Как назло, – сердилась она. – Когда такси не нужны, они всегда тут как тут. Ну почему же сейчас никто не останавливается?»

Наконец ей удалось поймать машину; она быстро села на заднее сиденье и назвала адрес Линды. Напряжение потихоньку отпускало ее. Машина летела по пустым улицам, Мона вдыхала запах свободы и старалась не думать о том, что скажут родители, узнав о ее побеге.

Спохватившись, она набрала номер Линды и менее чем через полчаса уже входила в ее квартиру. Подруга встретила ее в дверях.

– Как все прошло? – тихо спросила она.

– Более или менее. Ушла незаметно, но страшно перенервничала.

– Представляю. Меня саму всю трясет.

– Мизу ничего не знает?

– Нет. – Линда заметно погрустнела. – Я не стала ему говорить.

– Прости, что так получилось. Я не хочу доставлять тебе неприятности. Обещаю, что не задержусь надолго; если повезет, никто не узнает, что я была здесь.

– Мона, ты же знаешь, как я к тебе отношусь…

– Конечно, знаю. Но Мизу сильно не понравится, что я у вас, и в общем, его тоже можно понять. Я постараюсь найти квартиру как можно скорее.

– Ладно, давай спать, уже очень поздно.

Моне показалось, что будильник прозвенел, едва она закрыла глаза. Спросонья девушка не сразу поняла, где находится.

«Я у Линды. Мне наконец удалось сбежать, и сегодня – первый день моей новой жизни», – напомнила она себе.

Дорога до работы заняла довольно много времени, и Мона едва не опоздала. В офисе ничего не изменилось, но она все равно ощущала неловкость. Ей казалось, что все знают о случившемся и смотрят на нее искоса; Моне приходилось постоянно одергивать себя и сдерживать разыгравшееся воображение. За время ее отсутствия накопилось много дел, но сосредоточиться на работе не получалось: все мысли были направлены на то, чтобы решить свой жилищный вопрос. К обеду Мона осмелела настолько, что решилась попросить взаймы у Иман и еще одной знакомой, но обе с видимым сожалением отказались дать ей деньги, сославшись на собственные финансовые трудности. Эта неудача совершенно выбила Мону из колеи; вечером она осталась сидеть за своим рабочим столом, имитируя трудовую деятельность, – на самом деле ей просто не хотелось идти обратно к Линде. Она понимала, что ставит подругу в сложное положение перед мужем, и очень рассчитывала съехать как можно скорее, но теперь совершенно не представляла, что ей делать. В своих планах Мона обычно не забегала мыслями дальше побега из дома: отчего-то она была уверена, что стоит ей уйти, и дальнейшие проблемы должны разрешиться сами собой. Теперь же в голову некстати полезли воспоминания о том, что когда-то сказала ей Линда.

«Она оказалась права, – подумала Мона. – Меня воспитали так, что все проблемы должен решать мужчина. Сначала папа, потом Ахмед… Хоть я восставала против этого порядка и стремилась к самостоятельности, на самом деле у меня не получается даже снять квартиру. У кого попросить денег? Да и как их потом отдавать?»

В отчаянии она вновь и вновь перебирала варианты. Связь со старыми подругами практически потеряна с тех пор, как Мона вышла замуж; а уж после ее скандального развода те точно не станут с ней связываться. Семья наверняка не хочет ничего слышать о блудной дочери. В офисе близких друзей у нее нет – она уже попросила у всех, у кого могла, и получила отказ.

«Какая же я была дура, что не забрала деньги у Ахмеда, – корила себя Мона. – Даже шкатулку с драгоценностями оставила… Ну не идиотка? Ведь это нужно было брать в первую очередь».

В отчаянии Мона решила оценить те драгоценности, что были на ней: серьги, браслет и кольцо. «Возможно, этого хватит на первый взнос за квартиру», – решила она. Ей дали телефон риелтора, но она решила не звонить ему до тех пор, пока не добудет деньги.

«Другого выхода у меня нет, – поняла Мона. – Если не решу свои финансовые проблемы, то скоро буду ночевать под мостом. Попробую продать то, что есть».

Она мельком взглянула на обручальное кольцо и вдруг почувствовала безмерную усталость. В памяти всплыла картинка, как они с Ахмедом покупали махр накануне свадьбы. Казалось, с тех пор прошла целая жизнь. Мона вдруг ощутила себя такой безмерно жалкой, что из глаз хлынули слезы.

Истерика закончилась минут через пять; она взяла себя в руки и пошла умываться. В этот момент ее телефон завибрировал, оповещая о новом сообщении. Она несколько раз перечитала текст, пытаясь вникнуть в суть. Линда сообщала, что отец знает о ее местонахождении и приехал забрать дочь живой или мертвой.

«Господи, что же это такое? – Мона была в каком-то странном оцепенении. – Почему они не могут оставить меня в покое? Неужели не понятно, что я и так в отчаянии, раз решилась на этот шаг?»

Она без сил опустилась на стул и попыталась оценить ситуацию. К Линде возвращаться нельзя. Еще повезет, если удастся тайком забрать свои вещи, – разумеется, не сегодня. Но куда же ей идти прямо сейчас? В этот момент телефон вновь завибрировал – звонил Сергей. Они уже разговаривали сегодня утром, и Мона обещала перезвонить, но забыла это сделать. Сейчас на нее накатило огромное облегчение: должно быть, Сергей – последняя соломинка, за которую она может ухватиться.

– Привет.

– Привет. Как твои дела, Мона? Почему ты не перезвонила?

– Потому что новостей нет. В смысле, хороших новостей.

– Что-то случилось?