Эльвира Барякина - Белый Шанхай

То счастье тоже было внезапным, и точно так же Нина забыла о своих планах и убеждениях. Просто попросила Клима остаться. «Я же говорил тебе, что будет хорошо, – смеялся он. – А ты не верила».

Кто бы мог подумать, что их ждет…

Наученная горьким опытом, Нина инстинктивно оглядывалась по сторонам, пытаясь предугадать, с какой стороны ждать беды. Следователь пригрозил Климу депортацией, а генерал Глебов, хоть он и выжил после покушения, мог заподозрить его в связях с большевиками. Казаки – народ горячий…

– Я смогу постоять за себя, – пообещал Клим, когда Нина рассказала ему о своих страхах.

Но она сама решила кое-что предпринять.

Дом Тамары стоял тих и черен – электричества нет. Прислуга с тысячами извинений упорхнула бастовать:

– Мистер, мисси, все ушли, вся улица ушла. Мы – тоже…

Монашенка-кореянка, которую Тони пригласил в помощь жене, не могла оставаться на ночь, и после ее ухода Тамара и дети сидели одни при свечах и ждали возвращения Олмана. Он служил в волонтерском полку и вечерами патрулировал город.

В Американских Штатах судили учителя Джона Скоупса – за то, что он преподавал в школе теорию эволюции.

В Японии для мужчин ввели всеобщее избирательное право.

В Германии вышел первый том книги бунтовщика Адольфа Гитлера «Майн Кампф».

Нина Васильевна приехала – серьезная и деловитая. Принесла керосинку:

– Я так и подумала, что у вас даже чайник вскипятить не на чем.

Она ловко управлялась с кастрюлями и ложками. Мальчики смотрели на нее во все глаза: оказалось, они ни разу не видели, чтобы белая женщина сама готовила еду.

– Это что же, гречневая каша? – удивилась Тамара. Запах стоял необыкновенный – из детства.

– Через пять минут будет готово, – объявила Нина Васильевна. – Томас, неси тарелки.

Пир во время забастовочной чумы.

Мальчишки хихикали. Для них все происходящее было приключением. В школе не работал звонок, и с уроков их отпускали пораньше. На учебу детей доставлял автобус: возить каждого по отдельности – непозволительное баловство.

– А все-таки жизнь не лишена иронии, – сказала Тамара. – Белые люди назначили себя хозяевами Китая, но на свете нет более жалкого зрелища, чем хозяин, брошенный слугами. Грузчики в порту, наверное, до сих пор не могут опомниться: столько лет пытались изгнать иностранцев из страны, а оказалось, все, что требуется, – это не разгружать их корабли. Они сами уплывают, если товар в трюмах начинает гнить.

Нина Васильевна смотрела на нее, улыбаясь. Мысли ее были далеко.

– Что-то случилось? – спросила Тамара.

Она кивнула:

– Я помирилась с Климом.

Это была новость поважнее всеобщей забастовки.

– А как же Даниэль Бернар?

– Я подумала, что не хочу повторять ошибки Эдны. Она выбрала самый большой бриллиант, украсилась им, но потом оказалось, что таскать его неудобно: шею оттягивает. Да и боязно: вдруг украдут, вдруг потеряешь?

Вот как, теперь Нина Васильевна на свой лад повторяла Тамарины слова.

Когда-то Тамара в шутку поучала ее: влюбляться надо в умного, талантливого, сильного духом и некрасивого. Во-первых, на него никто не польстится – а это важно, когда тебе не двадцать лет. Во-вторых, ему в голову не придет самому за кем-нибудь приударить – он с детства привык, что девушки не обращают на него внимания. А в-третьих, если ты станешь его лучшим другом, он не будет представлять жизни без тебя. Он многого добьется и сложит все трофеи к твоим ногам. Мужчинам по большому счету нужно только одно: чтобы их ценили и уважали.

Тамару очень интересовал Клим Рогов: все, что Нина Васильевна рассказывала о нем, выдавало человека незаурядного. Но та опять отказалась привести его в гости.

– Почему? – удивилась Тамара.

– Я боюсь. Слишком хрупко все, понимаете?

Тамара понимала: когда-то давно она испытала подобное чувство. После долгих месяцев истерики («Как так, я не смогу ходить?») она вдруг успокоилась. Внутри словно перекрыли вентиль, и сердце перестало кровоточить. Странное, противоестественное ощущение, когда ты за один день становишься кем-то другим. Тамара в ужасе оглядывалась назад, в дни черной, беспросветной тоски, и ей было страшно, что чье-то слово или взгляд столкнет ее обратно. Шаткое, случайно найденное равновесие на острие иглы.

– А что сказал мистер Бернар, когда узнал, что у вас есть муж?

Нина Васильевна пожала плечами:

– Я не знаю. Даниэль опять уехал.

Олман влетел в дом – и сразу запахло конюшнями, кострами и сладкой помадой для усов.

– Здравствуйте, леди! Держите печенье: благотворительницы из антизабастовочного комитета сегодня одаривали всех волонтеров.

Он переоделся к ужину, вышел весь свежий и благоухающий; разложив салфетку на коленях, отведал гречневой каши.

– Китайцы бастуют во всех крупных городах – от Гонконга до Пекина, – делился он новостями. – Врываются на иностранные предприятия и ломают оборудование, так что, мисс Нина, готовьте новые подразделения своих бойцов.

Сил волонтеров и десанта точно не хватит, чтобы охранять каждую фабрику. Забастовщики требуют наказания полицейских. Возможно, сейчас, пока Хью Уайер занят спасением собственной шкуры, как раз удобный момент, чтобы подать прошение насчет лицензии в Международном поселении.

– Я хотела поговорить с вами на эту тему, – отозвалась Нина. – Вы можете свести меня с председателем Муниципального совета?

– Со Стерлингом Фессенденом? Дело можно решить гораздо проще – с начальником департамента.

– Я хочу предложить Фессендену соглашение. В городе тысячи русских, которым плевать на китайскую забастовку. Им не давали работать, потому что это позор для белых – горбатиться в цехах. Но сейчас у Международного совета нет других людей для обслуживания электростанции и водопровода.

Тони отложил салфетку:

– А вы уверены, что сможете быстро их собрать?

– Я не смогу, но полковник Лазарев сможет – он знает очень многих русских.

– Взамен вы хотите потребовать у Фессендена лицензию?

– Не только. Я хочу, чтобы из полицейского архива исчезло дело моего мужа. И еще мне необходимо американское гражданство.

Олман вскочил из-за стола, подлетел к Тамаре и поцеловал ее в щеку:

– Дорогая, нам надо срочно переговорить со Стерлингом. Томас, присмотри за мамой, мы скоро вернемся!

В полиции Международного поселения объявили мобилизацию. Рук не хватало, сто с лишним констеблей-китайцев уволили – в связи с забастовкой они отказались выходить на службу. Начальство вновь принялось тасовать отделы.

Джонни Коллор явился к Феликсу в кабинет, сел на край стола:

– Ну, брат, опять нам работать вместе: будем вылавливать большевистских агитаторов. Что у вас слышно?

Феликс думал, что уже никогда они с Коллором не будут говорить по душам. Но как-то само получилось: он рассказал ему историю с отравлением генерала Глебова.

– Подло это, понимаешь? – воскликнул Феликс, разгорячась. – Генконсулу Озарину было подано прошение о принятии «Монгугая» под советский флаг. Пока Глебов лежал при смерти, они устроили торжественный митинг и уплыли в Россию. Под крики «ура!»…

Коллор все понял как надо. Потрепал Феликса по плечу:

– Что Глебов, выжил?

Феликс кивнул:

– Я ему хотел табаку послать – не знал, что еще сделать… Он не принял: теперь с любой стороны ждет подвоха. Казаки затаились: никого, кроме доверенных людей, к себе не пускают.

– Кого они винят в отравлении? – спросил Коллор. – Твоего агента?

Феликс пожал плечами:

– Не знаю.

– А где он сейчас?

– Нигде. Уайер вчера меня вызвал – вместе с его делом. Велел уничтожить все бумаги: нет больше Рогова и никогда не было.

Джонни молчал. Феликс сам не знал, чего ждет от него: совета? доброго слова? Он извел себя: ему все чудилось, что он мог вовремя разгадать планы Уайера и не допустить случившегося.

– Джонни, – тихо позвал Феликс, – как служить в полиции, если твой начальник заодно с красными? Если он твоими руками убивает твоих же боевых товарищей? Получается, я продал себя за паршивое жалованье!

– Ты славный парень, Феликс, – сказал Коллор, вздохнув. – Не вини себя. Впредь будь осторожнее и умнее. Пошли работать: китайцам нельзя потрафлять. Мы, брат, тут как в осажденной крепости: чуть брешь в стене образуется – почитай, пропали.

«Славный парень»… Коллор там, в своем отделе, за опиумом охотился, а Феликс им торговал, да еще помогал Лемуану с переправкой оружия. А кто знает – куда оно шло? Может, китайцам-забастовщикам, а может, Теодору Соколову.

После провала дела Нины Купиной Лемуан смотрел на Феликса с едва скрытым презрением.

– Что ж ты даму мою начальству выдал? Ведь просили тебя обстряпать все потихоньку, чтобы Уайер ничего не пронюхал о налете фашистов! Теперь мне перед людьми краснеть по твоей милости.

Лемуан держал Феликса на крючке: одно слово – и его посадят, если не казнят. Феликс оправдывался, извинялся, перекладывал вину на кого-то другого. Не расскажешь же, что он струхнул тогда, в кабинете у Уайера. Что кругом был виноват – не продумал, как сделать все шито-крыто, а потом замотался… Уайер смотрел на него змеиными глазами, орал так, что на улице было слыхать, а у Феликса все поджилки тряслись: «Если уволит – куда мне? В налетчики или воры?»

– На этот раз я тебя прощаю, – сказал Лемуан. – Ты молодой и глупый. Но если это повторится – пеняй на себя.

Феликс сидел перед ним как оплеванный.

Положи хорошее яблоко в корзину с гнильем, оно тут же плесенью покроется. Надо уходить из полиции – а куда уйдешь?

Ну, богат дом у Роберта Уайера!

Феликс и Коллор хоть и напустили на себя равнодушный вид, а все равно поглядывали на портреты, на бронзы. Стол в гостиной – резной, с цветными вставками – небось из Европы. На столе две вазы с лошадиную голову – серебро. Ковер от стены до стены – ноги по щиколотку утопают.