Елена Шолохова - Белый танец

В этот раз Катька подхватила в садике ветрянку. Ну какая тут картошка? Мать в записке так и написала. Впрочем, Раечка не прибегала проверять. Может, в кои-то веки поверила.

Закрыв за мамой дверь, я пошла поднимать Катьку. За две недели, пока болела, мелкая привыкла вставать поздно и сейчас хныкала и цеплялась за одеяло: спать хочу! В ванную её пришлось буквально на руках тащить. От холодной воды её жалобное хныканье взвилось в полноценный плач на весь дом. После умывания одеть её и заплести две жидкие косички – плёвое дело. Но в садике Катька снова капризничала, не давала себя раздевать, хватала за руки, отбивалась и требовала маму. Еле-еле на пару с воспитательницей совладали с ней. Однако в школу я опять опоздала.

Сначала, по обыкновению, хотела дождаться, когда доблестные дежурные покинут свой пост – не люблю, когда «записывают», потом твоя фамилия красуется весь следующий день в списке опоздавших на стенде. Иногда – в гордом одиночестве. И ты ходишь будто печатью позора заклеймённый. Это мелочь, конечно, но настроение портит.

А тут в окно увидела, что кордон сегодня так себе – дежурят две субтильные восьмиклашки, и учителей поблизости не видать.

Однако в этот раз меня ожидал другой сюрприз…

Прямо возле расписания висела стенгазета. Какая-то сволочь изобразила меня, ну то есть не меня, а косолапого уродца, но приписала, что это я, такая-сякая, тунеядка и паразитка. Нисколько не сомневаюсь, кто автор этой гадости. Конечно же, наш дивный комсорг. Все слова прямо его. Ну рисовал наверняка не он, но по его наказу. Отомстил по-комсомольски. Гад!

И такое меня зло взяло на этого лощёного придурка. Какое он право имел так меня позорить на всю школу?

Я дёрнула за верхний край ватмана, по полу посыпались кнопки. Хотела разорвать это художество, но неожиданно те самые восьмиклашки-дежурные кинулись на меня как две вороны. Едва отбилась, но поганую газету всё же порвала. А потому что нечего про меня всякие гадости писать!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

На уроки я не пошла. Какие уж тут уроки, когда меня так и разрывало изнутри. Вылетела пулей из школы и, наверное, целый час бесцельно кружила по улицам, пока не продрогла насквозь.

В мыслях я сто раз обругала всеми словами комсорга-идиота. Попадись он мне – я бы и в глаза ему всё высказала. И плюнула бы ему под ноги. Сволочь!

Домой почему-то идти совсем не хотелось. Сама не заметила, как оказалась возле ПТУ. Сначала хотела проскочить мимо, но сзади окликнули:

– Таня!

Пришлось остановиться, развернуться. На крыльце училища толпились парни, курили под навесом, втянув головы в поднятые воротники курток, зябко переминались. А среди них – мой Славка. Он меня и позвал.

Я стояла в стороне, ожидая, пока не спеша, вразвалочку подойдёт ко мне Славка.

– Какие люди! – улыбнулся.

Улыбка у него кривая. Губы будто уползают в одну сторону и чуть-чуть вверх. И нос у Славки скошен – в армии, говорит, сломали. Вот и получается: нос – в одну сторону, губы – в другую. Комично и страшно одновременно.

– Давно не виделись, Танюха. Какими судьбами? У тебя же вроде уроки?

Со Славкой у нас давняя история. Познакомились три года назад, мне было четырнадцать, ему – семнадцать. Сначала просто гуляли в одной компании, переглядывались многозначительно, но он молчал, а я – тем более. А едва ему исполнилось восемнадцать – пришла повестка. Вот тогда он и признался мне в любви и впервые поцеловал. А ещё спросил: «Будешь меня ждать?».

Я и ждала поначалу. Даже письма глупые в часть писала. А потом погиб папа, и вся эта романтика стала даром мне не нужна. Таким всё это показалось мелким и даже фальшивым, что противно было вспоминать. Однако, по мнению Славки, я всё равно его ждала и дождалась – ведь ни с кем другим не гуляла. Вернулся он прошлой весной. Со сломанным носом и возмужавший – прямо не узнать. Мотоцикл себе купил с рук, всё лето гонял на нём, а осенью пошёл учиться в ПТУ, планы у него серьёзные. На мой счёт – тоже. Так и говорит: отучусь, устроюсь на работу, поженимся.

Мама переживала, особенно после того, как ей про нас напела Раечка. Даже беседы профилактические заводила. Смешно было слушать, как она, краснея и бледнея, призрачно намекала, мол, Вячеслав уже взрослый, он мужчина, а ты, Таня, девчонка совсем… ему нужно одно, а тебе другое… последствия могут быть серьёзные…

В конце концов мне надоели эти её пространные разглагольствования, и я сказала прямо, как оно есть:

­– Мы со Славкой не спим, только целуемся, остальное – после свадьбы.

– И он не…? – растерялась мама.

– Конечно, «не». Он сам сказал: ты меня ждала, теперь я тебя подожду.

И тут я даже ничуть не соврала. Славка и правда так говорил. Он вообще хороший, несмотря на свою слегка хулиганскую наружность. Но… чёрт возьми, всегда есть это «но», которое не даёт покоя.

В моём случае это тоска. Мне стало скучно с ним. Его рассказы меня не занимают, его шутки не смешат. Раньше, до армии, так не было, но вот сейчас…

Наверное, поэтому я стала избегать встреч с ним, ссылаясь то на Катьку, то на уроки. И надо же столкнуться теперь в самый неподходящий момент.

– Тань, ты чего молчишь? – Славка смотрел пристально и серьёзно, но губы всё ещё кривила улыбка, похожая на гримасу. – Ты же в школе должна быть?

– Должна, – согласилась я.

В общем, не знаю, как так получилось, но слово за слово, и я всё ему выложила: и про стенгазету, и про комсорга. Особенно – про комсорга.

– Обидел, значит… – Славка нахмурился. – Ну хочешь, разберусь с ним?

Я посмотрела Славке в глаза. С минуту молчала, сомневаясь. А потом с вызовом сказала:

– Хочу!

***

Я места себе не находила – так гадко на душе давно у меня не бывало.

За ужином малодушно соврала маме, что в школе всё в порядке. Но даже не эта ложь угнетала больше всего, и не страх, что завтра всенепременно аукнется порванная стенгазета. Хуже всего становилось от мысли, что я натравила Славку на комсорга.

Шевцова мне не жалко, нет. Даже если Славка отлупит его – то и поделом. Просто было что-то подлое в самой этой просьбе. Подлое и пакостное. И такой я себе очень не нравилась.

В конце концов решила, что завтра после уроков сбегаю к Славке и попрошу, чтобы тот не трогал этого пижона.

На следующий день Ракитина заявилась в класс с таким видом, будто плевать хотела на всех с высокой колокольни. Спрашивается, есть вообще у человека совесть? Спасибо, хоть не опоздала.

Однако хорошо тому, кто имеет подобную броню, подумалось мне. Я бы на её месте переживал, мучился, со стыда помирал, а ей – хоть бы хны. Легко, наверное, таким живётся…

Привычный галдёж на миг смолк, все уставились на неё: кто – с любопытством, кто – с немым укором. Хотя не очень-то и немым. Девчонки тут же начали возбуждённо перешёптываться.

Костя Валовой, местный шут, изобразив испуг, отпустил реплику: «Трепещите, бойтесь, прячьте рожи».

Ракитина на его интермедию и бровью не повела. Прошла за свою парту, небрежно швырнула на стол сумку, достала учебник. Сумку сдвинула в сторону, уселась сама, подперев щёку рукой. Демонстративно приготовилась скучать. Даже глаза к потолку возвела, а потом вдруг скосила на меня, и я от неожиданности растерялся, точно пойманный врасплох. Сразу же отвернулся, как будто это не она, а я накануне опозорился. Чёрт-те что! По-хорошему, мне стоило бы подойти к ней, высказать прямо, но… я будто к стулу прирос.

«Вот завтра на собрании и выскажу всё, как есть – убеждал себя. – К чему повторяться?».

Хотя сам же и понимал, что это самообман. Не подошёл – потому что не смог. Потому что поймал её взгляд и какого-то чёрта покраснел, как девица на выданье. Сроду за собой такого не наблюдал.

Но я и таких экземпляров как Ракитина прежде не встречал...

Обычно с людьми я легко и без всяких усилий нахожу общий язык, особенно с девочками. А если уж совсем честно, то порой не знаешь даже, как отбиться от назойливого внимания иных. А эта смотрит на меня как на врага с первого дня, хотя ничего плохого я ей не делал ни тогда, ни сейчас. Даже вчерашняя «Молния» – не моя инициатива, а Раечкина.

Впрочем, как на врагов она смотрит на каждого первого. Кроме, пожалуй, химички.

В химии Ракитина сечёт, спору нет. Как и в биологии, но биологию любой дурак понять может, а вот химия… Даже я со своей твёрдой пятёркой с Ракитиной не потягаюсь, потому что знаю только то, чему учат в школе. Ни больше и ни меньше. А Ракитина иногда такое загнёт, что диву даёшься – откуда? Прямо доморощенная Клара Иммервар.

Вот и любит Ракитину Ольга Фёдоровна, наша химичка, – дама древняя, как мамонт, и вообще-то очень жёсткая. Не дама – кремень. Окаменевший мамонт. Сама, кстати, из реабилитированных.

Оды хвалебные своей любимице она не воспевает, но зовёт одну-единственную по имени и иногда, замечал не раз, обводя класс пустым взглядом, остановится на ней – и в глазах явственно проступает чуть ли не материнская нежность.

«Тебе, Таня, надо в химико-технологический поступать», – твердила химичка.

Ракитина отмалчивалась. Ещё бы! Наверняка даже она понимает, что выше техникума ей ничто не светит, потому что по всем остальным предметам у неё – полный швах.

Со звонком в кабинет влетела Раечка и сразу же стрельнула взглядом в Ракитину. Сжала губы в полоску. Круглое, румяное лицо сделалось злым, будто та вчера стукнула и толкнула лично её, а не тех восьмиклассниц.

– Сейчас, – строго изрекла Раечка, – мы не будем говорить о твоём недостойном поступке. Мы об этом поговорим завтра, на собрании.