Перед сном Йорунн вдруг захотелось пойти к морю. Девушка спустилась по тропинке к большому валуну – сидя на нем можно было любоваться и морем, и островом. Взгляд Йорунн скользил то по последним отблескам заката на волнах, то по темнеющим утесам, то поднимался к белесому летнему небу. Мысли ее были горькими: не шел из памяти рассказ старой Смэйни. И многое виделось теперь иначе.

Не было больше в ее сердце обиды на северных воинов. Что еще им оставалось? Свои тоже, бывало, не от нужды – ради лишней гривны в мошне такое творили, что и вспоминать стыдно. Правду говорят: понять значит простить, и Йорунн знала, что теперь ни за что не оставит этих людей, как не бросил побратима Асбьерн, отказавшись от лучшей доли.

Она вспомнила, как говорила с конунгом здесь, на берегу моря, и как впервые заметила в строгих глазах печаль, которая не уходила даже тогда, когда Эйвинд смеялся. И чувствовала не жалость к мальчишке, в одночасье потерявшему братьев и мать, а восхищение человеком, который уже тогда вел себя как настоящий воин и вождь. Только бы боги не лишили его удачи, только бы и впредь помогали тому, кто не пожалеет жизни, чтобы выполнить обещание…

Йорунн вздрогнула, услышав плеск, огляделась. К берегу подплывал человек. Его голова то и дело показывалась над водой, сильные руки размеренными взмахами рассекали волны. Девушка пригляделась и узнала Эйвинда конунга.

Когда-то давно вождю рассказали, что после вечернего купания лучше спится. С тех пор Эйвинд каждый вечер в любую погоду шел к морю – если не поплавать, то хотя бы окунуться.

Молодая ведунья смутилась, но не стала убегать, просто отвернулась. Когда она снова осмелилась посмотреть в сторону берега, Эйвинд уже одевался. Натянул штаны, завязал пояс, поднял с прибрежных камней рубаху и принялся ее отряхивать. Йорунн заметила у него на груди длинный белый шрам – след от удара топором. Когда-то этот удар мог оборвать его жизнь… но боги хранили конунга и в те дни, и теперь. Видимо, не зря: девушка чувствовала, что ими для Эйвинда была уготована особая стезя, ради которой он появился на свет. И радовалась тому, что и ей выпал случай хоть самую малость пройти рядом.

Эйвинд конунг заметил ее, но виду не подал. Спокойно, не торопясь, оделся и стал подниматься вверх по тропе.

– Морем любуешься? – негромко спросил он, подойдя ближе. – Или искупаться надумала?

– Нет, вождь, – отозвалась девушка. – Непривычно здесь как-то… ведь не озеро, не река, конца-краю не видно. И волны хлесткие…

– А ты не заплывай далеко, – усмехнулся конунг, глядя на нее. – И, если ветер сильный, в воду не лезь – подхватит волна, ударит о камни.

– Спасибо за совет, вождь, – помолчав немного, тихо ответила девушка. Эйвинд кивнул ей и пошел себе дальше. Йорунн проводила его долгим взглядом.

Вот и поговорили.


Глава 11


Праздник летнего солнцестояния, Мидсуммар, справляли перед самой короткой летней ночью. Днем приносили жертвы богам, пели хвалебные песни, устраивали состязания и поединки, ближе к вечеру разводили костры, возле которых плясали и затевали игры, а потом выносили столы и начинали пировать до самого рассвета. Датчане в этот день собирались на альтинг – всеобщий сход, где вожди договаривались между собой, принимали законы, спорили и судились. У словен праздновали Купальскую ночь: скатывали огненное колесо с горы, прыгали через священное очистительное пламя и ходили искать заветный цветок папоротника. А еще говорили о любви и давали обещания, призывая в свидетели Солнце. На родине Асбьерна и Уинфрид этот праздник называли Лита – самый длинный день в году. Считалось, что все гадания в этот день сбудутся, а клятвы верности, принесенные влюбленными, останутся нерушимыми, что бы ни случилось.

Накануне праздника Йорунн, в очередной раз собравшись пойти за травами, позвала с собой Долгождану. Унн согласилась ненадолго отпустить девушку, и когда миновала середина дня подруги отправились вглубь острова, туда, где шумели на ветру невысокие березки да елочки. Хаук в этот раз с ними не пошел – вождь послал его дозорным на скалы, к сторожевым кострам, высматривать, не появится ли вдалеке знакомая снекка. Девушки вначале обрадовались возможности прогуляться вдвоем, без лишних глаз и ушей, но когда, заболтавшись, вдруг оказались на незнакомой тропе, испугались. Немного погодя, рассудили здраво: остров хоть и большой, но если поглядеть, в какой стороне солнце садится, выбираться станет легче… Однако проплутали довольно долго и вернулись домой уже ближе к вечеру. Долгождана ждала, что Унн рассердится на нее, но у хозяйки были иные заботы. Стейнхейм напоминал встревоженный муравейник: девушки и женщины суетились, бегая от одного дома к другому, воины спешили за ворота, на берег, рабы тащили через двор начищенные пивные котлы.

– Снекка пришла! – крикнул им пробегавший мимо мальчишка. – Асбьерн ярл вернулся!

– Радость-то какая! – воскликнула Йорунн. И заметила, как заблестели глаза у Долгожданы, как посветлело ее лицо и на губах появилась счастливая улыбка. – Пойдем скорее встречать!

Но подруга отчего-то смутилась, качнула головой и принялась теребить косу. А тут еще из-за угла прямо на них выскочила Лив с охапкой сухих березовых веников в руках. В сторону ведуньи даже не посмотрела – сунула веник в руки Долгождане и хмуро проговорила:

– Баню топят, Унн велела все приготовить, полы подмести и лавки намыть. Идем.

В бане было жарко, но уже не дымно, хотя в очаге еще не полностью прогорели дрова. Должно быть, сразу много положили, чтобы быстрее протопилось… Лив сняла платье, бросила его на скамью в предбаннике, скинула башмаки и вошла внутрь босиком, в одной рубахе. Долгождана подумала и сделала так же. Она сложила веники в деревянную бадью с горячей водой и поставила ее в угол. Лив молча перебирала ветошь возле единственного крошечного оконца, а потом вдруг, тяжело дыша, опустилась на лавку, схватилась за виски.

– Что с тобой? – спросила сердобольная Долгождана. – Угорела никак?

– Плохо мне, Фрейдис, – простонала Лив, закатывая глаза. – Жарко, душно… голова кружится…

Долгождана только вздохнула, помогла ей подняться, осторожно вывела в прохладный предбанник и усадила на скамью.

– Посиди тут. Я сама все сделаю.

 Девушка прикрыла за собой дверь, взяла ковш с водой, намочила в нем чистую ветошь и принялась протирать деревянные лавки. Суконная рубаха прилипала к взмокшему телу, а когда Долгождана закончила, ее всю можно было выжимать – даже коса пропиталась влагой. Девушка отдышалась, вытерла пот со лба, и собралась было напоследок споро подмести полы, усыпанные сухими листьями, как вдруг услышала шаги и громкие голоса. К бане, хохоча и о чем-то споря, шли, по меньшей мере, с десяток хирдманнов. Долгождана укорила себя за нерасторопность, побросала ветошь в корзину и метнулась к дверям, за которыми ее ждала Лив…

Словно холодный морской ветер ударил ей в лицо. В предбаннике никого не было – ни Лив, ни платья Долгожданы, ни ее башмаков. Зато наружная дверь оказалась заперта – и захочешь не убежишь. Да и как бежать в мокрой рубахе через весь двор? Осрамят прилюдно, на смех поднимут…

А соскучившиеся по горячему банному духу воины подходили все ближе… вот скрипнул отодвигаемый засов, и девушка бросилась обратно в парную. Схватила старый облезлый веник, которым выметали сор – хоть сделать вид, что делом занята была и осталась по рассеянности, а не потому, что доверилась злокозненной Лив!

Мужчины шумно возились в предбаннике. Долгождана стояла ни жива ни мертва: ждала – вот сейчас распахнется дверь… И тут все ее существо затопила ледяная волна ужаса: веселый голос Асбьерна невозможно было спутать ни с чьим другим. Скоро он увидит ее позор… провожать не пошла, зато памятно встретила! А после, к радости Лив, разлюбит и забудет ту, над которой смеялась его дружина.

Дверь, наконец, открылась, и внутрь, наклонив черноволосую голову, шагнул совершенно голый Асбьерн. Увидев онемевшую от страха девушку с веником в руках, ярл несколько мгновений недоуменно разглядывал ее, а потом вдруг выскочил прочь, давясь кашлем. От хлопка двери вздрогнули крепкие стены.

– Что случилось, Асбьерн? – рассмеялся кто-то из хирдманнов. – Тролля увидал?

– Женщины! – сердито ответил ярл. – Звали, торопили, а дым из бани не выгнали! Да и запах стоит такой, будто топили не дровами, а мокрыми тряпками.

Долгождана, недолго думая, выхватила из корзины ветошь и торопливо кинула ее в очаг. И правда, стало дымить.

– Одевайтесь. И пока я тут управляюсь, сходите принесите свежего пива, – велел Асбьерн хирдманнам. Те заворчали, но делать нечего: надели рубахи и один за другим стали выходить из бани. Наконец, за последним захлопнулась дверь, и у осмелевшей было девушки снова затряслись колени от страха: что если ярл нарочно всех спровадил, решив превратить ее недолю в свою удачу? Отбиться от него она не сможет… и кто поверит потом, что не по своей воле пришла, не сама в объятия бросилась?

Асбьерн быстро натянул штаны, вернулся в парную, оставив дверь приоткрытой, чтобы выходил дым, сбросил с очага обугленную ветошь и только потом перевел взгляд на Долгождану. Даже в полумраке было видно, насколько он сердит.

– Я велел Унн беречь тебя от чужих глаз и рук, – сквозь зубы проговорил он, – а ты вздумала стать утехой для моих воинов?! Куда же подевалась твоя гордость, Фрейдис?

Девушка опешила. Но тут же нестерпимая обида заставила ее сжать кулаки:

– Да как ты смеешь такое обо мне.., – она задохнулась от гнева и в сердцах швырнула в Асбьерна веником. Ярл увернулся, шагнул к Долгождане, зажал ей рот широкой ладонью:

– Тише, глупая. Услышит кто-нибудь – стыда не оберешься.

Девушка подняла на него глаза. Никогда еще ни один мужчина не подходил к ней так близко… это и пугало, и волновало ее. Она робко кивнула, и Асбьерн убрал руку, отступил на шаг.