Черный драккар пристал к острову самым последним.

– Я встретил Харальда сына Гутрума на альтинге, – сказал Инрик Эйвинду. – И мне очень захотелось тебя с ним познакомить.

К кораблю поднесли сходни, и по ним, не торопясь, сошел на берег невысокий, но крепко сложенный темноволосый воин. Был он еще совсем молод, моложе Инрика, и вряд ли кто мог назвать его красивым. Бывают люди, у которых лицо меняется вместе с мыслями: одолеют мрачные думы, обида или злость – облик становится безобразным; а светло на душе, улыбнется человек – вроде и глаз не оторвать… Харальд сын Гутрума был как раз из той породы, и сейчас лицо его казалось вырубленным из серого камня. Только глаза что два янтаря глядели из-под густых бровей. Эйвинд конунг поглядел на него и почему-то сразу подумал: этот человек потерял все и живет только ради мести.

Инрик стал рассказывать, как они с Харальдом совершили священный обряд и связали себя узами побратимства. Эйвинд слушал и краем глаза смотрел, как счастливый, смеющийся Асбьерн выносит на берег свою невесту, а та обвила его шею руками, прижалась – не оторвать… Вот Унн и Ольва с трудом уговорили ее отлепиться от ярла, стали заворачивать в плащ – с какой неохотой разжал объятия побратим, отпуская любимую… Ему хорошо, он клятвой не связан, и ближе к осени в Рикхейме соберут свадебный пир, на котором ярл назовет златокосую Фрейдис своей женой. А его, Эйвинда, одинокое ложе так и останется холодным, и на ясене его рода не появится новых ветвей…

– Конунг! – окликнули с берега. – Торлейвссон!

Эйвинд обернулся. От снекки шли люди Инрика, держа за углы кожаный плащ, на котором лежало неподвижное тело. А следом по сходням спускались друг за другом четверо пленников, и Ормульв Гуннарссон шел первым. Встретившись взглядом с Эйвиндом, он не отвернулся, не опустил глаза, а усмехнулся весело и сказал:

– Ну, здравствуй, брат!

Когда Ормульву пошел пятнадцатый год, родственники его отца стали спорить о том, является ли мальчишка законным наследником Гуннара Длиннобородого или все же придется провести для него эттлейдинг – обряд введения в род. С одной стороны, никто не выказывал сомнений в том, что отец мальчика Гуннар, но ведь, если подумать, Ормульв появился на свет уже после смерти викинга, когда его жена стала свободной женщиной и могла выйти замуж за другого… Эти бесконечные споры были только на руку Ормульву. К тому времени он уже привык думать о себе, как о сыне конунга, и предпочел бы назваться безродным, лишь бы не входить в семью, которую он не считал своей. Потому, услышав, что конунг с сыновьями собираются плыть в Халогаланд, в гости к Олаву хёвдингу, Ормульв стал уговаривать Эйвинда взять его с собой на корабль. И все старался показать наставнику Сигурду, как он не по годам ловок, силен, и как предан молодым Торлейвссонам.

А уже на корабле начал думать: вот бы встретились на пути жаждущие поживы разбойники… вот бы пал в неравном бою старший из братьев, Орм… и Эйвинда пронзил стрелой вражеский лучник, а малолетнего Хельги подняли бы на копье… Тогда он, Ормульв, один из тех храбрецов, что сражались и уцелели в бою, подошел бы к скорбящему Торлейву и негромко сказал: у тебя остался еще один сын, конунг…

Но когда придуманная напасть наяву полыхнула в лицо обжигающим пламенем, ощетинилась острыми копьями и замахнулась тяжелой секирой, Ормульв Гуннарссон, храбрый и преданный воин, бросил свой меч и выпрыгнул с кнарра в море, улучив мгновение, когда Сигурд повернулся к нему спиной…

Асбьерн ярл, услышав слова Ормульва, подошел и сказал, с трудом сдерживая гнев:

– Придержи язык, Гуннарссон. Никогда в роду Эйвинда не было предателей и воров!

– Тебе-то откуда знать? – усмехнулся хёвдинг. – Ты чужеземец, изгнанник, лишенный всего. Верный пес, за подачку готовый мчаться куда угодно и лаять, когда прикажут.

Вокруг раздались возмущенные крики. Несколько хирдманнов схватили Асбьерна за плечи – ослепленный яростью, он едва не бросился на обидчика, и случись так, уже не пришлось бы собирать людей, не над кем было бы вершить суд. Таким своего побратима Эйвинд видел лишь однажды – в замке МакГратов, когда юный Артэйр бился с теми, кто предал его отца.

– Остынь, Асбьерн, – проговорил конунг. И спросил Ормульва:

– За что ты убил кормщика?

– Он нарушил мой запрет, – отозвался Гуннарссон. – Поделом ему.

– Зачем ты увез с собой девушек? – спросил его Инрик.

Ормульв в ответ лишь ухмыльнулся, и молчавший до этого времени Сигурд сказал:

– Твои дружки, Гуннарссон, хоть и получили свободу, но в душе остались рабами. А ты… Боги порой ошибаются и позволяют презренному рабу родиться в теле свободного. Если бы твоя мать знала, кого носит под сердцем, она бы легла вместе с мужем на погребальный костер…

– Не смей говорить о моей матери! – оборвал его хёвдинг.

– Довольно, – остановил их Эйвинд. – У вас еще будет время для перебранки. Ближе к вечеру соберем хустинг, а пока я хочу побеседовать с глазу на глаз со своими людьми и с датчанами, и узнать, как все было на самом деле.

Ормульв до последнего надеялся, что единственный уцелевший сын Торлейва конунга умрет от ран. Но старый Хравн знал свое дело, и к концу лета Эйвинд начал вставать и понемногу осваиваться на острове, а окрепнув и набравшись сил, стал ходить с рыбаками на лодке и помогать отцу готовить жилище к зиме. Когда выпал снег, он попросил Сигурда сделать ему лыжи, и очень скоро даже Ормульв с трудом мог угнаться за ним. Иногда Гуннарссон думал с досадой: вот бы искалеченный недомерок поскользнулся на круче, сорвался вниз и сломал себе шею… и тогда конунг обрел бы другого сына – более крепкого, более рослого, более хитроумного. И ввел бы его в род, сшив священный башмак, как положено по обычаю, и все стали бы называть его Торлейвссоном и наследником конунга. Единственным законным наследником…

Но боги хранили Эйвинда, и мечтам Ормульва не суждено было сбыться. За несколько зим Эйвинд вырос, возмужал и превратился в настоящего воина. Торлейв гордился сыном и называл его своей правой рукой. Рукой, сжимающей меч… Мальчишку, который не был рожден для того, чтобы стать вождем, теперь называли будущим конунгом.

Это было несправедливо. Испокон веков соблюдался закон: наследие предков, земля и власть переходили к старшему из сыновей. Ормульв родился на три лета раньше, но не мог заявить о своих правах до тех пор, пока Торлейв не ввел его в род и не сделал их с Эйвиндом братьями. А конунг не собирался этого делать, как ни старался Ормульв заслужить его уважение и отцовскую любовь.

Оставались еще священные узы побратимства, которые были порой сильнее, чем кровное родство. Ормульв всюду следовал за Эйвиндом, не раздумывая, отправился с ним в поход, когда Вилфред Скала предложил юному Торлейвссону место у весла на своем драккаре, сражался с ним плечо к плечу и часто говорил о своей верности и дружбе. Он надеялся, что рано или поздно Эйвинд предложит ему совершить обряд. Так бы и случилось, если бы однажды во время похода Вилфреду хёвдингу не пришло в голову навестить в землях скоттов старого друга.

Если бы не появился у них на пути этот черноволосый выскочка-Артэйр…

У погибшего Торда не было в Стейнхейме ни жены, ни детей, ни других родственников. Но нашлось немало тех, кто готов был помочь храброму кормщику собраться в дорогу и отправиться в царство мертвых, зовущееся Нифльхель. Хьярти хёвдинг, с которым Торд часто ходил в походы, взял троих хирдманнов и пошел с ними за ворота, на каменистый склон, где жители острова хоронили своих умерших. Выкопать глубокую яму не удалось, но они набрали камней и обложили ими края могилы так, что она стала похожа на длинную, узкую лодку. Тем временем двое верных друзей переодели Торда в крашенную рубаху и штаны, натянули на застывшие ноги мягкие кожаные сапоги, застегнули на нем воинский пояс с ножнами и вложили в руки кормщика меч. Женщины собрали все его вещи и приготовили угощение, которое пригодится умершему в пути. Не жалели ни хлеба, ни сыра – кто знает, как далеко находится царство старухи Хель и как долго придется туда добираться пешком.

Вождям обычно давали с собой коня или снаряжали целый корабль, чтобы они могли быстрее попасть на неведомый берег. Хотя когда умер Торлейв конунг, его положили в обычную лодку – не было на острове Хьяр лошадей, а с трудом добытые корабли оставили тем, кто в них больше нуждался…

Когда день перевалил за середину, Асбьерн ненадолго заглянул в женский дом, проведать свою Фрейдис. Она встретила его радостной улыбкой – уже умытая, причесанная, переодетая в чистое платье. Но все же от внимательных глаз ярла не ускользнул ни отпечаток страдания, оставшийся на ее лице, ни следы от недавних слёз. Не укрылись синяки и ссадины от веревок, видневшиеся на тонких запястьях. Асбьерн не стал ни о чем спрашивать девушку, не стал утешать – просто молча обнял и зарылся лицом в ее золотистые волосы. Прежде неведомая горькая нежность заполнила его душу, защемила сердце. И тогда он понял, что должен сделать…

Мой повелитель Один, могучий Тор и щедрый Фрейр, я прошу вас о милости! Помогите мне уберечь от невзгод мою Фрейдис! Пусть все беды, что уготованы ей судьбой, достанутся мне одному – я мужчина и воин, я выстою. Справлюсь со всем, лишь бы ее защитить!

– Кому-то придется раньше всех пойти на снекке в Вийдфиорд, – сказал он вслух немного погодя. – И будет лучше, если отправлюсь я. Поплывешь со мной?

Долгождана кивнула. Тогда он склонился чуть ниже и тихо добавил:

– Тогда свадебный пир соберем перед отплытием.

Едва Йорунн закрывала глаза и пыталась уснуть, как ей начинало казаться, будто лежит она не на лавке в доме у Хравна, а в палатке, за кожаным пологом, и волны качают корабль вверх-вниз, и снасти скрипят, и в небе слышны крики чаек. У нее не хватало сил бороться с мороком – темная морская вода поднималась все выше, перетекала через борт, заливала палубу, подбиралась к ногам… Тогда она испуганно вздрагивала и просыпалась.