– Где же ты пропадал так долго? – с легким укором проговорила она. – Я без тебя глаз сомкнуть не могла, стосковалась тут в одиночестве. Ты же свет мой ясный, счастье мое, муж мой любимый…

Дрогнувшей ладонью Асбьерн коснулся ее волос. Хотел ласковое слово сказать в ответ, да не смог – отчего-то вдруг перехватило горло.

– А прочее – не беда,– Фрейдис заглянула ему в глаза, улыбнулась. – Мало ли сирот на свете? Соскучимся оба по детскому смеху – возьмем себе ребеночка или двух. Хоть семерых, лишь бы жить вместе и радоваться, лишь бы ты рядом был и чаечкой своей меня звал.

Она потянулась к нему, чтобы поцеловать, и ярл, сбросив плащ, легко подхватил жену на руки, нашел губами ее губы, а потом шагнул к загодя разобранной постели…

И надо ли говорить, что боги в ту ночь сочли испытание их любви пройденным и достойным великой награды?

Драккары из Готланда появились в Вийдфиорде через день после того, как вернулся кнарр, посланный вождем в один из соседних фиордов. Там продавали хорошую, крепкую броню и прочные шлемы. Оружие и щиты люди Эйвинда делали сами, умельцев хватало: сам конунг не единожды стоял у наковальни, расплющивая тяжелым молотом железные заготовки и превращая их в мечи или лезвия для боевых топоров. И потому до прибытия датчан почти все приготовления к походу были закончены. Оставалось только спустить на воду новый драккар.

Эйвинд дал ему имя Хевнульв – Мстящий Волк, и велел выкрасить в сине-черный цвет. Корабль получился длинным и красивым; лишь опытный мастер мог бы найти в нем небольшие изъяны, но такового в Рикхейме не было. А Торгест гордился своей работой, хотя всем говорил, что следующий драккар обязательно выстроит лучше.

– Теперь бы проверить его в море, – сказал недоверчивый Сигурд. – Посмеются датчане, если он затонет у самого берега.

– Если боги на моей стороне, он поплывет как тюлень и выдержит даже штормовую волну, – ответил ему Эйвинд. – А датчане удивятся, что мы смогли сами, без чьей-либо помощи, построить боевой корабль.

Инрик и Харальд в первый же день пришли посмотреть на драккар. Сын Вилфреда, знавший толк в хороших лодьях, похвалил мастера, а потом стал рассказывать, как спускают на воду корабли у них на родине. Чтобы задобрить богов, нужны были щедрые жертвы, и под киль нового корабля клали нескольких пленников. Чем сильнее и крепче они были, тем больше удачи доставалось драккару. Выслушав Инрика, Эйвинд конунг сказал так:

– Это обычай викингов, но мой дед и отец делали по-другому. Они приносили в жертву быка, а если лодья была небольшой, то барана или козла. Рабами мы не разжились, воины лучше послужат мне во время битвы, а если удача потребует человеческой крови, то я подарю богам свою.

Вечером собрали пир. Датчане сидели за столом на почетном месте, напротив Эйвинда и его побратима, и Йорунн сама подсела к ним, стала выспрашивать у Инрика об отце, о том, зажила ли полностью рана у того хирдманна, Хрёрека, и о том, как живется на датском берегу увезенным с острова Хьяр словенским рабыням. Вилфредссон отвечал ей спокойно, и во взгляде его не было ни обиды, ни упрека, словно ничего между ними не произошло. Фрейдис, сидевшая рядом с мужем, прислушивалась к их разговору, а потом не утерпела – спросила про медноволосую Лив. Инрик слегка нахмурился, услышав это имя. А потом нехотя рассказал, что едва не сделал красавицу-рабыню своей женой, да только Лив, оказавшись в доме хёвдинга и увидев, что Вилфред Скала еще не очень стар и полон сил, решила заполучить в мужья отца, а не сына. Только не знала она, насколько ревнивы и мстительны женщины хёвдинга, особенно Аудбьёрг – первая законная жена и мать Инрика. Хитрость и изворотливость не помогли молодой рабыне: в середине зимы, в самые жестокие морозы она вдруг пропала, и отыскали ее только несколько дней спустя, в лесу, раздетую до тонкой рубашки и вмерзшую в сугроб… Виновных в ее смерти так и не нашли: жены все, как одна, пожимали плечами и говорили: мол, сама ушла да заблудилась, а теплую одежду растеряла, пытаясь добраться до дома в метель. Вилфред хёвдинг был тогда очень сердит, но вскоре и он, и все прочие позабыли о медноволосой рабыне, как будто ее и не было.

Йорунн и Фрейдис переглянулись и замолчали, не зная, что и сказать. А Унн, слышавшая рассказ Инрика, только вздохнула:

– Сама виновата. Как у нас говорят: что соткала, то и надела.

Эйрик Тормундссон выбрал из стада лучшего быка-трехлетку, и на рассвете на берегу моря Эйвинд конунг подарил его суровым богам, а молодой ведун Сакси начертал жертвенной кровью на бортах корабля священные руны, напоил ею грозного носового дракона, чтобы тот отгонял всякую нечисть, живущую в морских глубинах, и наводил ужас на врагов. После этого вождь закатал рукав, провел острым лезвием повыше запястья и сказал так:

– Невелика будет моя удача, если вас не будет рядом. Нынче мы все вместе вернемся на Мьолль.

И написал собственной кровью на форштевне имена отца, матери, братьев. А потом Мстящий Волк заскользил по каткам к воде, закачался на волнах и медленно поплыл по фиорду. Соленая морская вода вскоре смыла не успевшие крепко впитаться в дерево имена и обережные знаки, но все знали, что их сила никуда не исчезла и будет еще долгие годы хранить драккар от беды.

Через день конунг приказал грузить корабли.

Четыре драккара стояли на якоре возле берега, и пока их снаряжали в поход, вожди собрались на совет в длинном доме. Кроме датчан, был здесь словенский княжич Радим, пришли многоопытный Сигурд и молодой Халльдор, позвали также Лодина и Эйрика Тормундссона. Эйвинд и Асбьерн заняли самые высокие скамьи; рядом с ними, опираясь на посох, стоял всеведущий Сакси.

Эйвинд принес и бережно расправил на коленях отцовскую карту, на которой какой-то умелец нарисовал остров Мьолль, земли, которые лежали вокруг, и морские пути между шхерами. Карта была старая, потрепанная – Торлейв конунг всюду брал ее с собой, но никогда ею не пользовался: ему не нужны были карты, он и так прекрасно знал, в какой стороне находится Свеаланд, а в какой Данмёрк, и куда следует плыть, чтобы попасть к словенам или датчанам. Кусок тонкой светлой кожи, хранивший очертания родных берегов, был для него чем-то вроде оберега и пригодился только теперь, и не самому конунгу, а его сыну, который спустя много лет задумал вернуться домой.

– Что у вас говорят об Олаве и его походе к свеям? – спросил Эйвинд Инрика. – Есть новости?

– Нет, – покачал головой датчанин. – Мы целый год ничего не слышали о Стервятнике, но, думаю, это не беда. Твой ведун откроет нам то, чего мы не знаем.

Все посмотрели на Сакси, но тот и бровью не повел. А когда подступились с расспросами, лишь пожал плечами:

– Я никогда не был на острове Мьолль и не видел своими глазами Стервятника Олава. Откуда мне знать, где сейчас он и его корабли? Спросите того, кто ходит с ним по одной земле и называет его конунгом.

Датчанам не понравился такой ответ, а Эйвинд и Асбьерн обменялись задумчивыми взглядами. Они-то знали, что Сакси никогда не скажет больше, чем людям нужно услышать.

– Что ж, – Эйвинд поднял руку, и недовольные голоса тотчас смолкли, – будем надеяться на удачу. Но прежде, чем мы отправимся в путь, пусть каждый из вас даст слово, что поможет мне войти в дом моего отца не вором, не убийцей и не разбойником, а защитником и законным наследником Торлейва конунга. Пусть те, кто желают мести, помнят о справедливости. Я лишь хочу, чтобы память о Стервятнике превратилась в пыль, и ветер унес ее подальше от острова. Вот так.

Хёвдинги слушали молча, только Ивар негромко повторял сказанное по-словенски – для Радима. Княжич тут же спросил:

– Что если Олав поднимет против тебя твоих же сородичей? Биться нам с ними или нет?

– Скажи, Мстилейвссон, смог бы какой-нибудь чужеземный вождь заставить тебя сражаться с братьями? – усмехнулся в ответ Эйвинд. – Вот и люди на Мьолль вряд ли забыли, как хорошо им жилось при моем отце, и не пойдут за тем, кто предательски погубил его. А если кто и пойдет, то пусть его ждет та же участь, что и Стервятника – смерть!

Через день на рассвете четыре боевых корабля отправились в море. Накануне прощались все – отцы с сыновьями, мужья с женами, женихи с невестами. Ольва смотрела на драккары, кусая губы: ее мечты о большом походе по-прежнему оставались всего лишь мечтами. Да еще боязно было за мужа – случись с ним беда, что она скажет ребенку, который скоро появится на свет?

– Ты эти глупости брось, – весело сказал ей перед отплытием Лейдольв. – Я вернусь живой и здоровый, чтобы обнять тебя и моего маленького Оттара.

Ольва только вздохнула, но про себя посмеялась от души: Ботхильд еще в начале весны сказала ей, что родится дочь.

А юная Сванвид который день не могла сдержать горьких слез – так не хотела расставаться с мужем. Да и Халльдору тяжело было глядеть на нее, плачущую, сердце разрывалось… Кончилось тем, что пришла Унн и настрого велела приемной дочери умыть лицо холодной водой и улыбаться, что бы ни случилось:

– Ты жена будущего хёвдинга. Думаешь, он всю жизнь просидит у тебя под боком? С весны до поздней осени будешь спать одна – привыкай!

Фрейдис не плакала. Смирившись с предстоящей разлукой, молча помогала мужу собираться в дорогу, подавала нужные ему вещи или просто сидела и смотрела, как он укладывает в походный сундук чистые рубахи, теплый плащ, куртку из прочной кожи. И думалось ей о том, что дом без Асбьерна опустеет. Впереди будет много одиноких дней и бессонных ночей, и не у кого будет спросить совета, если возникнет надобность, и не с кем поделиться тем, что лежит на душе…

– Все хозяйство в Рикхейме на тебе остается, – сказал ей Асбьерн. – Справишься? Если что, Унн поможет тебе. И Эйрик Тормундссон – я его оставляю за старшего.

Фрейдис кивнула, и ярл взял ее за руку, притянул к себе: