— У девушки не оказалось с собой ни единого документа, удостоверяющего её личность. Хорошо, что вы нашлись. Вы ведь единственная родственница?

Я киваю, сжимаю холодную и бледную руку сестры, мажу по ней взглядом, чувствуя отвратительную горечь во рту, когда вижу в кого она превратилась. Вся в ссадинах, синяках, бинтах. Мразь! Какая же бездушная мразь с ней это сделала?!

— Следователи выдвинули такую версию — пациентку могли просто ограбить. У неё не нашлось даже мобильного телефона. Так бы мы с вами быстро связались. Сбили, обобрали до нитки и исчезли.

Я молчу. Я просто сдохнуть хочу. Рядом лечь. Рядом с моей малышкой. И забрать у нее всю её боль. Лучше бы я оказалась на её месте. Боже, за что? Судьба? Злая, беспощадная сука! Что же ты с нами делаешь?!

В конце концов доктор выносит заключительный вердикт. И его слова… ломают меня окончательно:

— Ваша сестра в коме. Прогнозы неутешительные… — врач опускает голову в пол, сутулится, своим видом и низким, опечаленным голосом выражает мне сочувствие. — Мы делаем всё, что можем. Но бюджет больницы не предусматривает такого оборудования и препаратов, чтобы вытащить вашу сестру из коматозного состояния как можно скорей.

— Есть шанс? Ну хоть крошечный шансик? — с надеждой, сквозь пелену жгучих слёз я смотрю на мужчину в белом халате.

— Да. Но не в нашей больнице. Вы можете перевести её в частную обсервацию. Может быть там вам помогут. Были случаи. Даже ещё более тяжелые, когда пациентов вытаскивали с того света. Крепитесь. И молитесь. Удачи вам.

Он уходит. Я раскачиваюсь в пространстве, будто маятник, теряя опору, смотрю на практически бездыханный силуэт сестры, а потом чувствую, как по пищеводу поднимается сильный, тошнотворный спазм. Зажимая рот ладошками, я бросаюсь прочь из палаты, еле-еле добегаю до уборной. Скручиваюсь пополам и отдаю свой завтрак белому другу. Меня тошнит, рвет, выворачивает желудок жгутом около пяти минут. Сил вообще ни на что нет, но я понимаю, что надо, надо держаться. Я — единственный шанс на спасение сестры. Я должна собраться, даже если хочется сдохнуть и бросится под машину от абсолютной безнадежности. Кто, если не я? Кто выдернет из плена Серёжу, кто поставит на ноги Катю и вернёт ей прежнюю жизнь?

Собравшись с мыслями, покачиваясь будто на волнах, я поднимаюсь с колен и подхожу к зеркалу. Умываюсь холодной водой, не узнаю своё отражение. Бледная мумия. Высохший скелет. Мне снова становится дурно. Перед глазами мелькает худенькое, неподвижное тельце сестры. Её изувеченное ранами лицо. Белое лицо. И кучи проводов, с пиликающими мониторами, все эти жуткие иглы в руках, синие гематомы по всему телу.

Нет! Катя! Катюша моя! Нееееет!

Крик в пустоту. Вопль в никуда. Я зажимаю рот ладонью, смотрю на свое отражение в зеркале и со всей силы кричу, пытаюсь сбросить скопившееся напряжение с помощью крика. А после… после я вижу, как окружающий мир плывёт перед моими глазами и я вместе с ним, куда-то плыву. Лечу! И падаю. В неизвестность.

Руки и ноги немеют, в глазах мигает тьма. Я заваливаюсь на бок, меня будто плавно укладывают на пол чьи-то мягкие руки. И всё. Сознание обрывается. Привет темнота.

Я открываю глаза, медленно моргаю, осматриваюсь и понимаю, что я нахожусь в неизвестной мне комнате. Светлой. Пустой. Одинокой. Здесь царит убогий, на вид, минимализм. Рядом со мной стоят еще две кровати. В углу лежит незнакомая женщина, она спит. Здесь пахнет медикаментами. Этот отвратительный запах опять провоцирует рвоту.

Что со мной? Меня слишком часто тошнит. От такой-то дермьмовой жизни наверно. Вполне себе ожидаемая реакция.

Я замечаю, что в моей руке торчит игла, а рядом капля за каплей, в большом прозрачном мешке, накрапывает система — капельница. Голова кружится, во рту чувствуется металлический привкус, а низ живота неприятно потягивает. Я слышу шаги, поворачиваю голову в сторону двери и вижу женщину, немолодую, светловолосую даму в очках в белом медицинском халате. Она заходит в палату, подходит ко мне, мажет сначала по мне взглядом, потом проверяет капельницу, что-то чиркает в своём блокноте, после чего спрашивает:

— Очнулись?

Киваю.

— Как самочувствие?

— Ужасное, — вздыхаю я, а она снова что-то чиркает в блокноте.

— Вас обнаружила уборщица в уборной, без сознания. Часто у вас случаются обмороки?

— Нет, — качаю головой. — Я просто узнала, что… — сглатываю. — Что мою сестру сбила машина. Она в реанимации, в коме.

— Меня зовут Юлианна Семеновна, я ваш лечащий врач. А вам нужно себя поберечь, дорогая. Мы получили анализы…

Нет, нет! Только не говорите мне…  что я… что я...

— Вы вкурсе, что вы беременны?

Нет. Мама! Нет!

— Нет. Но я догадывалась…

— Хотите сохранить ребенка?

Молчу. Я вообще не знаю, что ей ответить!

Только этого сейчас не хватало…  Как же так? Я ведь пила те долбанные таблетки! Абсурд. Ерунда. Очередная злая подлянка судьбы!

Если Леон узнакет… Господи. Я боюсь. Он ведь меня живьем закопает. Подумает, что я лгунья. Аферистка. Алчная стерва! Которая хотела привязать его к себе обманом, зачав от него ребёнка, чтобы обеспечить себя роскошной жизнью до самой старости.

— Алина, вы слышите меня? — морщится Юлиана Семёновна.

— Д-да. Мне нужно позвонить.

— В общем, если хотите оставить ребенка, то вам нужно еще несколько дней полежать здесь, под наблюдением. Обморок мог спровоцировать угрозу выкидыша. Мы вас уже осмотрели, кровотечения нет.

— Спасибо, — киваю, хватаю сумочку с табуретки, ищу в ней мобильный телефон.

— Просто чудо, что при вашем состоянии вам удалось сохранить ребенка.

Да, у меня крепкий организм. Выносливый. Хоть в чём-то по жизни повезло.

Она осторожно извлекает из меня катетер и удаляется в холл, скрипя дверью. Я набираюсь сил, жму на кнопку вызова, считаю гудки и ожидаю ответа от абонента — Леона Моретти.

Не могу поверить в то, что я беременна. Как это случилось? Чёрт. Только этого еще не хватало. Что же меня ждет?

Я замираю, когда слышу гортанный сексуалтный голос:

— Привет, Клубничка. Как ты? Три дня прошло, а ты не выходишь на связь. Что случилось?

Набираю побольше воздуха в легкие:

— Плохо, Леон. Катя… она… на грани жизни и смерти!

— Не понимаю.

— Мою сестру сбила машина.

Пауза. Я лишь слышу мужское хриплое дыхание. Он молчит, поминает её что ли?

— Понятно. Я... соболезную, Алина. Нужна помощь? Как она вообще?

— Да. Мне нужна твоя помощь… — губы предательски дрожат.

— Я уже подъезжаю к отелю.

— Что? — не понимаю.

— Я вернулся в Россию, появились срочные дела. Приедешь ко мне?

— Приеду, — оглашаю, не задумываясь. — Уже выезжаю.

— Жду.

И он отключается, а меня накрывает дикая головная боль. Настало время сказать правду. Я должна это сделать. Тянуть не имеет смысла. Он всё равно узнает. Чем дольше я буду тянуть, тем больнее мне будет в итоге.

Узнав, что я собираюсь покинуть больницу, врач всполошился. Начал меня уговаривать остаться. Но мне нужно было уходить. Я подписываю отказ от медицинской помощи и покидаю стены больницы,  вызываю такси и еду в «Grand Hotel». Поднимаюсь на лифте на верхушку роскошного здания, попадаю в уже знакомый мне холл и, мысленно бормоча молитвы, направляюсь в сторону «люксов». В конце коридора я вижу знакомые рожи — Марат и Ровный. Скрестив руки в районе паха, неподвижные, словно статуи, они сверлят меня немигающими взглядами. Молча кивают, распахивают передо мной дверь самых изысканных в этом отеле апартаментов.

Сказать, что я нервничаю, значит ничего не сказать. Я сглатываю сухой ком в горле, переступаю порог семизвездочного люкса. Лихорадочно ищу взглядом мафиози. Замираю. Раскинувшись на кровати, Леон, потягивая виски из бокала, как обычно, работает на ноутбуке.

— Наконец-то, — цедит он, когда видит мою персону.

Я делаю пять широких шагов вперёд и падаю перед ним на колени, будто мне кто-то сделал подсечку. Заранее готовлюсь молить его о помощи и о площади. Ведь он единственный, кто может мне помочь. Он — живой бог. Итальянец откладывает в сторону ноутбук, наклоняется ближе ко мне, внимательно буравит меня свои чёрными, как ночь глазами, и проводит тыльной стороной ладони по моему лицу. В этих глазах хочется утонуть, забыться, провалиться в бездну. Когда я смотрю Моретти в лицо, то дрожу как будто стою на коленях перед самим дьяволом, который явился за мной, чтобы высосать из меня душу.

— Соболезную, — это всё, что он может мне сказать, а я молчу. Думаю. Прикидываю варианты, выстраиваю в уме речь. Мне очень много всего нужно ему сказать.

— Ну, что ты раскисла? — продолжает Леон. — Я помогу твоей сестре. Деньги нужны? Что?

— Да, нужно много денег. Её нужно перевести в частную клинику. Уход там дорогой, но врачи дают хорошие прогнозы.

— Я понял. Дай мне контакты клиники, мой зам обо всём договорится.

В моих глазах вспыхивает надежда, взгляд оживает, озаряется, а рваные раны на сердце начинают медленно затягиваться.

— Спасибо, Леон! Спасибо! — я мычу навзрыд, роняя крупные гранулы слёз.

— Я попытаюсь помочь, — бандит хищно прищуривается, поглаживает меня по щеке, будто любимую зверушку ласкает, и хрипло добавляет, — плата, как обычно, натурой, — после шокирующего уточнения, достаточно резко обводит пальцем мои губы, растирает по ним хлещущие тонкими ручьями слёзы и властно проталкивает свой палец в мой рот, как будто хочет, чтобы я ему пососала.

— Я соскучился, порадуй меня, Лина...

Мерзость! Меня воротит! Так значит, вот так вот ты со мной? Очередная сделка. Просто бизнес, удовольствие, деньги, власть, порочный секс? И ничего личного, душевного.  Ни капли искреннего сострадания?! Есть ли в тебе хоть грамма человеческого, Леон Моретти?