— Давай, Малая… Шире. Я твой рот обучать буду. Давай…

Хриплю. Матерюсь. На ошмётки эмоции. Меня с мотеля ещё дурманит. Жёстко крутит. Как в карусели. Без остановки. До дома хотел. Там разложить, раздвинуть, оттрахать. До визга.

Но сил держаться больше нет. Мягкость её эта пушистая, под которой сталь ухмылкой прячется, меня подстёгивает. Пришпоривает. Бешусь. Клочьями пены изо рта — на дыбы.

А болт, как жеребец, на неё гарцует. Стояк обеспечен. Только взглянет, резанёт словом тихим — он уже на старте. Как в засаде. Чуткий. Выжидает. Мелкая полоснёт фразой — ствол уже готов рот её забивать до одури. Нашпиговывать. На шампур насаживать и вертеть. Из стороны в сторону и вперёд.

Толкаюсь. До упора. Она хрипит. Сопит. Носом хлюпает. Из глаз слёзы текут. Сил нет терпеть и быть осторожным. Терпение перегорело. Где-то там. В прошлом. Едва взглянул на Малую. Как попробовал звезду приласкать. Так всё. В обрыв. К херам собачьим.

Голодный жёстко. Ничто другое не отвлекает надолго. Мои мысли около неё. Дурным галопом скачут, как кабардинский аргамак, которого объезжают. На привязи по кругу гоняют.

— Зубы прячь…

Стону. Как конченный. Но во рту её жарко и влажно. Язык мягкий, как перина. Моему агрегату по нему скользить нравится, ездить, вминать. Пробовать.

— Высунь язык. Болт подпирай. Снизу. Чтобы в небо твоего рта…. Да!

Пальцы жёстче её волосы хватают. Трындец вселенский начинается, когда конец толстый в нёбо жёсткое тыкается, и она сглатывает шумно. Жмёт. Охренительно жмёт. Дальше бы двинуться.

— Ещё давай… Расслабь. Я сам путь проложу. Покажу. Обучу, как надо. Давай… ты же учительница в школе?

Моргает. Согласная. Правду говорю.

— Но сейчас ты — ученица. Предмет «Сосание болта». Урок первый — держать горлом…

Тело её странно дёргается. Дрожь волной. От кончиков волос до самых пяток. Я вижу, как она пальчики на ногах поджимает. Ухмыляюсь грязно. Заводят её разговорчики на такие темы, да? Крючок нефиговый. Я и сам раздраконить могу. Распалить так, что звездой трусы насквозь прожжёт.

— Давай, ученица… На троечку стараешься. Учитель у тебя строгий сегодня. Хочет, чтобы ты на пять отметилась. Не сделаешь — драть буду. Ягодицы ремнём отхожу. Сидеть не сможешь…

Она дрожит. Как лист на ветру. Грудь её сосками вперёд торчит. Заведённая. Острая. Как булавка с тёмно-красной бусиной. Так и она маковками своими тычет. Дёргается.

Мой агрегат скользит как надо.

Прикольная она. Не шлюха. Не давалка. Не сосалка ни разу. Но словами чуть отвлечёшь и она, как надо делает. Безотчётно, но под мой размер растягивается. Губы едва не лопаются. Слюни текут. По подбородку. Слёзы — вниз, туда же.

— Умница. Теперь держись.

Я втыкаюсь. С разгону. Нещадно. Вскрикиваю даже. Молотом до конца. В стенку. Безудержно. Мочи нет. Долблюсь прицелом точным. В точку одну. Ещё. Ещё. Ещё.

Она ладошками в бёдра мои упирается. Махонькие. Мягкие. Пальцы тонкие. Царапать пытается. Но у нее ноготки безобидные. Едва чувствую. Но дёргается она сильно. Как будто боится. В глазах паника хлещется. Срань какая-то.

Болт вынимаю осторожно. А то ведь от страху и перекусить можно. Без инструмента остаться не хочется. Да и опасно для её жизни. За порчу имущества ценного можно и рот вынести. Ударом одним.

— Ну, что с тобой?

Она лицо вытирает. Размазывает всё. Ладошками трёт. жадно ртом воздух хапает. Глаза пучит. Прямо рыбка. Золотая. Желание моё исполнить обязана — болт в обслуживании нуждается. Неотложная необходимость.

Вопрос жизни и смерти. Или похотью захлебнусь. Или выдолблю её в ротик маковый.

Опиумная дрянь.


Глава 56. Зверь

Я никогда дурь не шмалил. Не моё это, соплёй продымленной в пространстве болтаться. Но сейчас будто на косяк подсел. Аж трясёт всего. Колбасит. Мозг выносит. Там только разврат с её участием. Не одноразовое приключение. Не забег на короткую дистанцию. Полноценный марафон. Грёбаная ярмарка моей похоти — в цвете. Во вкусе. В размере.

Во всю величину опухшего агрегата. Во всю его ширь.

— Дышать не могу. Трудно.

Голос у неё охрипший. Сексуальный такой. Яйца аж звенеть начинают, как колокола церковные. Гремят друг об друга. Болт ещё твёрже становится. Алмазный резец. Не меньше.

— Не можешь дышать? А щас ты что делаешь? Давай носом. Сопли подтяни. И носопыркой воздух всасывай.

Даю ей несколько секунд. Сам болт наяриваю по всей длине. Как заведённый автомат. Как робот. Моя программа на ней сломалась. Вирусная она. Пока не всажу до корня — не успокоюсь. И то потом не уверён, что сдерёт с меня её печать.

Кроха несколько вдохов и выдохов глубоких делает. Успокаивается.

— Переменка кончилась, Порохова. Дальше сосать надо.

За подбородок её к себе притягиваю. Рот болтом распахиваю. Раскрываю буром нещадным и сразу до предела вгоняю. Узко. Тесно. Мокро. Горячо. В адовой парильне — и то жара меньше.

Но мне мало. Я её голову на свой кол насаживаю. За волосы, как за поводья. Вперёд-назад.

— Работай щеками. Всоси так, чтобы мягко скользить было…

Толчок. Как выстрел. Ствол упирается в глотку. Взяла, Малая. Растрахал… Почти до корня. Если кроху на кровать положить и головой вниз свесить, он ей прямиком в гортань будет долбиться. Это высший пилотаж. Сейчас мы уже летаем, как надо. Но «мёртвую петлю» новичку доверять опасно. Вдруг хером поперхнётся или запаникует. Потихоньку надо. Растрахивать понемногу.

Ну, млять, чисто джентльменский подход!

Ещё раз голову её оттягиваю и всаживаю. На затылок ладонью давлю, заставляя глоткой удерживать. Она снова паниковать начинает и отстраниться пытается.

— Давай, Малая. Ветер у тебя под носом есть. Дуй…

Дурная. Кроха совсем. Не понимает. Дурочка… Глотка её спазмами начинает дрожать. Вот только этого мне не хватало. Нехер лакомство из горла исторгать. Привыкнет. Потом слюни будут течь при виде ствола напряжённого. Сама тянуться будет. Умолять дать соснуть немного. Как леденец, чтобы хозяина во рту почувствовать.

— Не хочешь?

Пальцами второй руки нос её зажимаю. Ладонью правой затылок держу. Жёстко. Капкан, Малая. Не вырвешься. Даю несколько секунд, потом разжимаю пальцы, и она дышать начинает носом. Глотка её дёргаться дурным спазмом перестаёт.

Малая втягивает воздух и чуть расслабляется.

— Умница… Дыши. Вот так. Теперь чуть сожми, как будто глотаешь. Глубже сосни и сжимай… Блять!

Позвоночник уколом пронизывает. Как будто выстрел — в центральную нервную. Вынос. Всего. Как почувствовал её быстрые посасывания. Как будто украдкой. Воришка. Смешная. Но во рту её не смехом хочется заливаться, а семенем хлестать.

Я уже готов поделиться с ней жидкостью.

— Соси ещё. Умница… Ещё… Вот так…

Она заглатывает под корень. Нажим ослабляю — сама движется. Губы тёплыми слюнями обтекают. Болт как смазанный ходит. Чётко. Приятно. Узко. Так узко не было ещё ни разу.

— В глаза мне посмотри… — прошу и едва не выстреливаю.

Пронизывает, дрянь. Грудную клетку надвое. Шипы взгляда вонзает. Отрава моя. Дурная. Жрать её готов часами напролёт.

Отстраняю её легонько. Она ладонью рот вытирает и дышит тяжело. Кожа дрожит. Мурашками покрытая. Толкаю её на кровать. Халат из-под неё вытягиваю.

Красавица мелкая. Сладкая. Нереально сладкая. И пахнет. Я наклоняюсь к ней. Ловлю дыхание свежее и чистое. Нетронутой кажется. И вместе с тем — блядью с растраханными губами. Ну, как так можно? Двойственность убийственная. Брюхо вспарывает. Заставляет мысли гонять. Несвойственные. Губительные.

Грудь её сочная как кусок торта со свечками пиков сосков. Тереблю их языков, выбивая стоны глубокие. Они у неё откуда-то из глубины идут.

Не писклявые повизгивания купленных шалав. Но исконно женское. Природное. Звериное. Матка она. Мать. Самка. Болт её первой признал. Только на неё работать готов. Одержимый. Как кобель свою суку почуявший. От одного только запаха или взгляда — по стойке смирно честь отдаёт.

— Зверь! — вскрикивает, когда зубами тереблю острые бусины. От прилива крови они ещё багровее становятся.

А ладони мои уже её бёдра сливочные гладят. Атласные берега. Нежные. А посередине — река. Река же, ну? Готов поставить свою жизнь, что между бёдер — потоп. Гейзер. Заливает.

Уверен. Она по мне — как кошка. Хоть и не признаёт власть над ней. Сторонится. Но я намёки читаю. И ревность её саму за себя говорит. Чует, кто в её доме хозяин. Патриархат. Стопроцентный. И она — огонь у костра моего. Поддерживает так, что болт дымится, едва не обугливаясь. Пожарище, млять. Потушить можно, только привсунув.

Развожу её бёдра в стороны. Мелкая их стискивает нарочно и ладошками щёлочку свою прикрывает стыдливо.

Но я успеваю понять — пуговица набухшая. Кнопка работает. Чётко заводится. По сигналу «соси» всё сработало, как надо, и вниз импульс дало. Порочный. Заводящий.

С пол-оборота.

Моя сука. Да. Моя.

— Мне нельзя! — возражает.

Пререкается. Опять. Отказать хочет? Да я же её тогда продолблю от злости так, что насквозь продырявлю.

— И почему же тебе нельзя? Руки убери, А-ри-на Порохова. Руки прочь.

Приходится градус тепла в голосе снизить. Имя и фамилия на неё отрезвляюще действуют. Сразу о месте своём вспоминает. Об обещанном «подо мной» и «родить наследника».

— Теперь разведи циркуль. Пошире. Чтобы я поместился. Резьбу будем поправлять. Нафарширую тебя, — выдыхаю на одном миге.

Малая чуть ноги в коленях сгибает и разводит. Медлительная, но соблазнительная. Я её всю хочу разглядеть. На кнопку часами любоваться и звезду в обрамлении лепестков наглаживать.

— Что это?