— Извините. Я отойду на минутку, — встаю поспешно из-за стола, беря на ходу трубку. — Да, Марина, что-то случилось? Я сейчас очень занят, если можно говори быстрее.

— Ты точно издеваешься. Что-то определенно случилось, мой муж обещал отвезти меня к врачу, прием у которого ровно через полчаса, и вот у меня вопрос, где мой муж, Бессонов?

— Во-первых, я не помню, чтобы такое обещал, во-вторых, даже если обещал, прости, но сейчас не получится. Я освобожусь через час-полтора и отвезу куда скажешь.

— Игорь! — слышу истерические нотки в голосе жены. — Мне сейчас надо, а не через час. Запись на прием не происходит по велению волшебной палочки. Хоть раз ты можешь поехать со мной?!

— Могу. Через полтора часа, мне еще раз повторить? Я подписываю договор, неужели ты думаешь, что я сейчас все брошу, чтобы подвезти тебя в клинику, заметь платную, тогда как мы можем съездить через пару часов, заплатив дяде доктору в карман чуть больше?!

— Я поняла, Бессонов, тебе на все наплевать.

— Хватит нести чушь, — повторяю по слогам, начиная сжимать от злости кулаки. — Если тебе так не имется прямо сейчас, я вызову такси, ты спокойно доедешь, и я подъеду уже к тебе.

— Без тебя вызову, руки еще не отсохли. Счастливо подписать договор.

Бл*дь, ну что ж так сложно-то все?! Шумно выдыхаю, но уже подходя к столу, вновь собираюсь с духом и спокойно сажусь на свое место. Вот только о чем-то здраво мыслить уже не получается, строчки плывут перед глазами, а уши словно в каком-то вакууме. Становится душно и нечем дышать, на каком-то автомате я киваю и наконец-таки ставлю подпись, совершенно не похожую на собственную. Как заведенный встаю из-за стола, и только, когда на дисплее экрана вижу вновь «Мариша», буквы наконец-то становятся четкими. Беру трубку, на ходу накидывая на себя пальто.

— Все, Мариша, я уже еду, не бухти.

— Добрый день, инспектор ДПС Войников Михаил Евгеньевич, вы кем приходитесь Бессоновой Марине Викторовне?

— Мужем. А что случилось? — кое-как произношу я, сглатывая образовавшийся ком в горле.

— Она попала в ДТП, водитель такси скончался на месте, вашу жену госпитализируют в городскую больницу номер два.

Первая мысль, крутившаяся в голове-госпитализируют, значит жива. Кажется, в этот самый момент мое сердце ушло в пятки…

Глава 32

Который день подряд я пытаюсь вдолбить в свою голову, что это все сон. Затянувшийся, самый мерзопакостный, но все же сон. Сейчас я попытаюсь убежать, не смогу набрать скорость на ватных ногах, психану и проснусь. Вот только ноги не ватные, я их определенно ощущаю, точно так же, как и характерный запах. Не такой едкий как обычный больничный, хорошо отложенный в моей памяти, после перенесенного аппендицита в детстве, но тоже вполне себе отчетливый. Как убедить себя, что это сон, если, прислонив лоб к стеклу, я ощущаю прохладу? А еще совершенно точно чувствую, что кто-то касается моего плеча. Весьма осторожно, я бы сказал, по-родственному, значит не медсестра.

— Ты как, Игорюша? — нехотя поворачиваю голову на тихий, я бы сказал, охрипший голос тещи, и застываю. Выглядит она мягко говоря паршиво, неужели за несколько дней, в общем-то не старая женщина, может превратиться в такое печальное зрелище?

— Все супер, Татьяна, — наконец выдаю я, после образовавшейся паузы. — Я бы сказал, это лучшие дни в моей жизни, да вот только чует моя пятая точка, что это не так. Сладенькое, наверняка, впереди. Почему вы здесь, я же просил быть у Марины? — вдруг доходит до меня.

На мой вопрос моя теща лишь хмыкает в ответ, причем с таким выражением лица, что мне невольно хочется щелкнуть пальцами перед ее глазами, чтобы немного очухалась.

— Я здесь, потому что своей дочери я сейчас не нужна, а вот тебе, да. Помогать нужно живым, — с совершенно обдолбанной улыбкой выдает женщина, поглаживая меня по лицу. — А с Маришкой я еще успею посидеть и поседеть, я тебе нужнее сейчас. У тебя ведь никого нет, ты один и мужчина. Знаешь, мужчины называются сильным полом, но это не так. Вы слабее женщин, хоть мало кто это признает. Ты спал хоть немножко за последние дни?

— Не помню. У меня все перепуталось в башке. Я вообще мало что соображаю, не могу понять на чем мне сконцентрироваться. Закрываю глаза-Марина, открываю-дети. Не могу разорваться и быть одновременно в двух местах, а Марине я обещал, что, если с девочками будет что-то не так, я их не брошу. Я же не могу быть в двух местах одновременно.

— Какой ты смешной, Игорюша. И хороший. Какой же ты хороший…, - тяжело вздыхая выдает она. — Мне повезло, что у меня такой зять. Скажи мне что-нибудь еще, Игорь. Тебе же сейчас плохо, поделись со мной. Вот увидишь-станет лучше, как только ты выговоришься, — смотрю на нее и понимаю, что, кажется, выговориться надо ей, судя по не совсем адекватному внешнему виду.

— Хочу покрестить девочек. Я спрашивал, говорят сюда можно позвать батюшку, — произнести вслух окончание фразы- «пока живы», страшно, да и стыдно.

— Ну покрести, если станет легче.

— А вообще-то вы правы, Татьяна, мужики слабее. Мне страшно на них смотреть, я и представить себе не мог, что таких маленьких детей выхаживают. Девчонка медсестра на них не только смотрит, она их трогает, да все делает, а мне страшно. И дико стыдно за то, что не называю их по именам, когда подхожу к ним. Я боюсь к ним привязываться, в голове появится надежда, а потом бац и… Поэтому я их зову номер один и номер два. Какое-то кощунство с моей стороны. Может все же называть их так, как хотела Марина-Катя и Полина? — перевожу взгляд на Татьяну, на что та лишь ухмыляется в ответ. — Точно, если я их буду крестить, то там же имена должны быть, как я об этом не подумал, — хватаюсь за разрывающиеся виски, стискивая их ладонями. — А вообще-то, я ни о чем не думал. Знаете, к своему стыду, я даже не чувствовал радости от предстоящего отцовства. Нет, я не был расстроен, если вы об этом подумали, просто принимал все как должное и был уверен, что почувствую себя папашей только после того, как они родятся и чуточку подрастут. Подросли…, - нервно усмехаюсь сам себе, прислоняясь лицом к стеклу. — Кстати, та что номер один, слева, пусть это будет Катя, это та, которая объедала номер два-Полину, ту, что стало быть справа. Я поэтому их и отличаю уже, она даже выглядит больше, хотя какие-то граммы. Или мне так кажется… Наверное, у Кати больше шансов выжить, да? — перевожу взгляд на Татьяну. — Она ведь чуточку больше.

— Нет, Игорюша. Как ни странно, та что слева, то есть Катя, умрет первая, потому что несмотря на то, что весит она чуточку больше, чем Полина, у нее весь букет для недоношенки. Я думаю номер два, то есть Полина, проживет дольше, совсем на капельку, может часик, максимум день. Так что ты прав, Игорь, привязываться к ним не надо. На твоем месте я бы их даже не хоронила, потому что будут могилки и вот они-то и будут постоянно напоминать об этом.

Смотрю на свою тещу и впервые не могу вымолвить и слова, никогда не испытывал к Татьяне неприязнь и не считал ее стервой, но сейчас хочется вслух сказать именно это. И не только сказать.

— Не смотри так на меня. Я же медсестра со стажем. Да, не врач и тем более не неонатолог, но ведь и не дура. Ты смотришь на них как человек с надеждой, а я вижу их диагнозы. Так что, дорогой мой, — обхватывает мое лицо обеими руками. — Ты все правильно делаешь. Отпускать того, к кому не успел привязаться всегда легче. Не обижайся на меня за эти слова, я говорю их не потому что хочу обидеть и показаться жестокой, просто такова жизнь. Тебе надо поспать, дорогой, без сна человек не живет, — совершенно искренне улыбается Татьяна, поглаживая меня по щеке. Опускает руки и утыкается взглядом в свои ладони. И, пожалуй, сейчас я понимаю, что в ее словах действительно нет злобы, она просто так думает.

— А как я скажу все Марине о детях? Как? Соврать, что все хорошо? А если к этому времени они умрут?

— Игорь, ты действительно ничего не понимаешь или просто не хочешь понимать, ставя перед собой незримую для других стену?

— Вы о чем сейчас?

— О том, что чтобы ты ни сказал Марине, ей все равно. Умерли ваши девочки или родились богатырями мальчиками, да хоть гермафродитами. Ты можешь ей сказать все, что угодно, вплоть до того, что Катя и Полина стали первыми новорожденными, попавшими в книгу рекордов Гиннеса.

— Вы о том, что она в коме? Так я разговаривал с врачами, она выйдет оттуда. Это временное явление!

— Выйдет и это действительно временное явление, — спокойно произносит она, от чего вызывает во мне злость. — А потом ты или я, в зависимости от того захочешь ли ты возиться с ней, заберем ее домой. Дальше у нее вновь отрастут волосы, и не будет так видно следов от трепанации, хотя… все равно будет видно. Ну да ладно, шрамы это такая ерунда, впрочем, как и волосы. Самое интерсное будет дальше-у нас появится цветочек. Любимый, но цветочек. А цветы, Игорюша, не говорят. Не думают, не анализируют, не переживают. Они только растут, а если их не поливать, то они вянут, засыхают и погибают. Так же будет и тут. Ты сможешь говорить нашему цветочку, что захочешь, и это будет самой лучшей вещью по сравнению с…

— Замолчите! Я понимаю, что у всех сейчас беда с головой, но это конкретный перебор. Какой к черту цветок? Сейчас двадцать первый век, как только ей станет лучше, я покажу ее другим врачам. Да, Господи, у нас сейчас и не из такого вытягивают. Все, не желаю слушать эту чушь! Вы кто такая, блин? Обычная медсестра или главврач всего мира?!