А зря.

Я пью… Но мне мало.

С каждым разом дозу хочется увеличить.


По дороге к приёмному покою набираю Юлю:

— Мы на месте.

— Жди, я сейчас.


Уже в приёмном покое терпеливо сидим несколько минут. Добропорядочный персонал допытывается, к кому и что беспокоит? И когда банальное: «К нам сейчас выйдут», — не срабатывает, и дородная медсестра в белоснежном халатике начинает распинаться, что это не место для ожидания в ночное время, появляется Ильина.

— Светлана Леонидовна, здравствуйте! — кошкой мурча, обнимает тётку Юля. Медсестра-следователь отвечает улыбкой, а потом на нас с Ариной косится:

— Твои что ли? — догадливо мотает головой.

— Угу, — сухо кивает Юлька, — пропустишь? — строит жалостливую моську.

— Ты же знаешь, что нельзя, — канючит тётка, но больше для набивания собственной значимости, чем отказывает.

— Светусь, очень нужно, — приобнимает, голос понижает настолько, что не слышу даже шёпота, но судя по лицу дородный медсестры, аргументы веские. Тётка смягчается.

— Ладно, только недолго и тихо, — добавляет значимо. — Как тень, — это нам с Ариной и пальчиком пригрозив.

— Угу, — рьяно кивает Аря, а медсестра с места не отходит. Меня взглядом гипнотизирует. Несколько секунд соображаю, какого хрена ей нужно — бабло, улыбка, по заднице, — а когда догоняю, рапортую:

— Так точно, товарищ Светлана Леонидовна!

— Юморист? — подбочениваясь, сощуривает тёмные глаза тётка.

— Да как можно? — продолжаю паясничать.

Юлька дурашливо шикает. Тётка расслабляется — дружески фыркает, Арина молча сотрясается, а потом вроде хрюкает, чем вызывает всеобщее удивление. Даже забываю про тётку и шутки. Рина краснеет. Ладони ко рту прикладывает. Глазищи огромные, как блюдца.

— Да ты лучше прохрюкайся, — от чистого сердца и по-доброму советую, — а то поползёшь тенью к деду, хрюкнешь по дороге, где не велено и пиши пропало наше тайное задание.

Тётки ржут, Арина порывисто отворачивается. Смех застревает в горле. Бл*, обиделась что ли? Ступаю к девчонке, ещё толком не понимая, что собираюсь сделать. Попросить прощения или попытаться как-то съехать с идиотской шутки. Плеча касаюсь:

— Арь, — она дёргается, мол, отстань.

Твою мать! Обиделась.

— Прости… — слова застревают, когда по трясущемуся мелкому телу понимаю, что она беззвучно хохочет.

— Бл*, мелкая, — оттаивает душа и блаженное тепло по венам несётся. Пользуясь тем, что высше и больше, почти придавливаю Арину ручищей, водрузив на плечи, и к себе притягиваю: — Накажу, — шепотом на ухо и не позволяю выбраться из моего хвата.

Только когда смех тёток умолкает, вновь озаряет — забываюсь. Бабы на нас смотрят задумчиво. Юлька с затаённой обидой, тётка с лёгким недоумением.

Подталкиваю Арину к выходу в больницу:

— Топай, Свинка.

— Дядя Дима, — насупливается Рина.

— Дядя-дядя, — ворчу. — Не накручивай, — это Юле, проходя мимо. — Ты же понимаешь, что она мелкая…

Ильина выдавливает циничную улыбку:

— Главное, чтобы ты это понимал, — с виду безобидная колючка, но с подтекстом.

Бабы! У них какая-то невообразимая чуйка на соперниц. Хотя, какая из Арины соперница? Тем более для Юли?

Хрень полная.

С другой стороны…

Так, стоп!!! Об этом лучше не думать.

Кивком пропускаю бывшую вперёд.

* * *

По этажам и корпусам следуем за Юлей. А когда оказываемся на знакомом этаже, Арина обгоняет — в палату к деду врывается первой. Но врывается в присущей ей мягкой и тихой манере — благоразумно, без криков, бесшумно к койке подходит.

На этом меня накрывает. Никогда в жизни не видел такого искреннего жеста. Она ладонь деда в свои берёт и целует.

Аж не по себе становится — глаза отвожу. Слишком это… Личное какое-то. Такое, что за душу берёт, а рывком выворачивает.

— Риночка? — сонно и неверуяще протягивает Коган. Дрожащей рукой к внучке тянется, а мелкая нежно перехватывает и поочередно целует. Ласково. С любовью… И чистотой… Не пошлый грязный жест, а просто порыв — от всего сердца и искренним чувством.

— Ариночка! — старческий голос надламывается, мелкая ныряет в его объятия.

— Деда! — всхлипывает девчонка, а я, как неприкаянный, топчусь на пороге. Чтобы уж совсем глупо не выглядеть, подпираю плечом стену, глазами по палате вожу, страшась утонуть в истинных эмоциях любящей семьи. Не вслушиваюсь в шёпот, не разглядываю, но становлюсь свидетелем чего-то нежного! Это странно! Дико. Не привык я к таким чувствам. И проявлениям. Они меня пугают. Смущают. Делают беззащитным. Оголяют перед жестоким миром. И это плохо… Неправильно.

Непроизвольно взгляд всё же перетекает на Рину и Исмаила Иосифовича. Он крепко обнимает внучку, рыдающую на его груди, а на морщинистых губах играет улыбка:

— Спасибо, — шепчет беззвучно.


Бл*! Мне от дерьма не отмыться. Ни один белый жест не заглушит чёрного. Даже немного до светлости не размажет. Чёрный — самый сильный цвет. Он подавляет любой другой…

ГЛАВА 21

Бес


К вечеру готовлюсь основательно. Уже понимаю, что каждая последующая вылазка даётся всё тяжелее и тяжелее. Кататься в соседний район к Дали… накладно по времени. Поэтому, вернувшись с очередного рабочего дня, перекусив скромно пельменями, уже за чашечкой шикарного кофе озаряет. ТАТУ!!!

— Ну что, — уставляюсь хитрым взглядом на Рину, мнущуюся по другую сторону от меня. — Готова к работе? — грею руки о чашку.

Девчонка чуть глотком своего напитка не давится.

— К-какой?

Нужно отдать должное, мелкая за эти дни ни разу не просилась к рыжему. Наверное, поэтому я отошёл от ревнивых припадков и отбросил на хрен все заготовленные отказы на тот случай, если девчонка попытается на меня давить и жалобить.

— Попробуешь сегодня на мне свои умения тату-мастера.

— Ой, нет, — мотает испуганно головой Рина.

Моя улыбка и благой настрой стремительно летят в пропасть негодования.

— Надо, мелкая, — это не просьба. В тоне такой оттенок, что Арина смекает, лучше не пререкаться и потому уже через несколько минут принимается методично себе рабочее место готовить. У нас не столь светло, как в специализированном салоне, поэтому помогаю, чем могу. Силой. Двигаю мебель, куда указывает — тумбу, диван. Притаскиваю настольную лампу из Арининой комнаты, устанавливаю на журнальном столике. А мелкая, тем временем, с инструментом возится.

Да!!!

Дома спится значительно лучше.

Так сладко, мирно и охренительно…


Запоздало понимаю, что что-то не так.

Сквозь поволоку сна ощущаю лёгкую тяжесть.

Арина тоже уснула. И как у неё выходит крепко засыпать в неудобной позе?

Кое-как выбираюсь из-под головы и руки Ари. Мне плевать, что она там нарисовала, даже если розового пони. Ей прощу, что угодно. Тем более, за возможность увидеть её такой… Несколько секунд смотрю на чумазое лицо, видимо, наносила рисунок и уткнулась носом в чернила на спине. Потом поворочалась, размазала… Красота — страшная сила.

Хмыкаю про себя. Давно нужно было устроить практику в полевых условиях. Если бы знал, что такое ожидает… принудил!

Сползаю с дивана, осторожно столик с инструментом в сторону откатываю. Арину удобней кладу. Подушку под голову, пледом накрываю…

* * *

Так проходят несколько дней.

Приятно осознаю, что за этот месяц выучил бытовые привычки Рины хорошо. Она не копуша. Скорее стесняется таковой показаться, поэтому ни разу не ругались за ванну или туалет. Что удивительно, даже столь щекотливые элементы быта и человеческих нужд, которые смущают любого нормального человека, и те, ни разу не вызывали у нас каких-либо вопросов. Я не особо запариваюсь уборкой, при этом у нас всегда чисто.


Мне нравится девчонку слушать. Не пустая болтовня, не заумная — спокойная, рассудительная. Мне кажется, за эти дни узнаю больше, чем за всё время обучения в школе и скитаясь по жизни. Арина не кичится знаниями, просто щедро делится. Как в своё время с ней дед. И как понимаю, именно он и привил внучке любовь к искусству, живописи и прочему творческому.

Нет, не травит меня хернёй, но мелочами, которые приятно откладываются в голове. Они не влетают в одно ухо, а вылетают в другое.

Как бы ни был равнодушным, рассказ о семейной коллекции в душу западает. Несколько ветвей древа назад семейство было довольно богатым и многочисленным. Тогда отец семейства сделал заказ у одного ювелира — подарок каждому из своих детей. Семь сыновей и пять дочерей. Перстни с разными камнями в зависимости от характеров и дат рождения, серьги с кулоном и колье, для старшей, она как раз выходила замуж. Каждой — индивидуальная работа, проект и заливка, с обязательной атрибутикой семьи. И небольшой шкатулкой-коробочкой под каждый предмет.

Подарки были розданы, но словно проклятие запустилось, начались неприятности. Семейство начало беднеть. Дети умирали, драгоценности пропадали… а во время войны остатки коллекции, которую умудрились собрать родители Когана Исмаила Иосифовича, были разграблены. Теперь дед уже долгие горы пытается её вернуть. Рина естественно тоже. Она свято чтит семью и историю… Поэтому бережно хранит зарисовки драгоценностей, портреты семьи, где они были запечатлены хотя бы вскользь.

Возможно, именно по этим причинам, информация оседает в мозгу. У меня не было за что цепляться. Не было семьи. Не было цели… Не было истории.

Я в беспросветном плену. Не красоты — нежности. Не шика — увлеченности. Не бесшабашности — хрупкости. Не сексапильности, а душевной чистоты.

— Дима, — из омута выдёргивает настороженный голос мелкой. Стопорит в нескольких секундах до моего потерянного контроля. Её лицо так близко. Глаза в глаза, ноздри трепещут, щеки пылают, дышу её нервным, судорожным дыханием. Обжигает, ласкает… Она настолько близко, что от цветочного запаха голова кругом.