Я услышала, что должна была услышать. Это закономерно, правильно и честно. Со стороны Димы. Он ведь ни разу не говорил, что-то, из-за чего я в романтике увязла. Пусть грубо, зато доходчиво.

Не обижаюсь — не имею права. Но мне больно. И это неподвластно, какой бы силой воли ни обладала. Дима прав, я мелкая. И веду себя именно так! Взять хотя бы вчерашнюю вечеринку.

Да, было неприятно. Больно, скверно, но напиваться…

На самом деле не собиралась. Совсем. Вино лёгкое, шипучее… Кто же знал, что обманчивое? Вроде хорошо было, весело, а потом — бах, — и развезло.

Муторно. Тело не слушалось, но мир преобразился. Художник казался милым, очаровательным мужчиной, хотя в самом начале отталкивал.

Чуть дел не натворила. Вот же дура!

Хорошо Дима появился, правда мало на себя походил. Смутны воспоминания — но выглядел так, будто в него бес вселился. Едва до смерти не забил Прокофьева. А я, идиотка, к нему полезла в такой-то момент.

Дура! Он же меня чуть не пришиб.

С какой ненавистью его глаза полыхали — чёрной, лютой. Жажда убийства бурлила.

Я испугалась. Не на шутку. Думала, и меня ударит! Может и стоило бы… А то совсем стала здравомыслие терять. Эта закономерность прослеживается с того момента, как Дима появился в моей жизни.

А я не люблю ощущать себя дурой.

Мне неприятно понимать собственную глупость.

Меня раздражает тупость и собственная ограниченность.

Я обязана взять себя в руки и стать собой! Вернуться в строй и начать жизнь!

Без него.

Пора.

Я сильная.

Я смогу.

Мне уже можно… Быть без него.

Тем более, скоро дедушка из больницы выйдет, вот и будем жить спокойно и размеренно. Как раньше!

И начать стоит прямо сейчас. Обвожу комнату глазами. Странно, но я уже привыкаю к частым переездам. Если раньше не могла даже ночевать у друзей, теперь…

Хотя дело в Диме и в жутком влиянии ЕГО на МЕНЯ.

Но я с этим покончу.


Уже было встаю с постели, как за дверью раздаётся скрип. Да, есть возле порога моей комнаты такая зона, наступив которую, мерзкий звук выдаёт чужое присутствие.

Замираю, сердце ускоряет бой, несмотря на рассудок, требующий успокоиться. Раз-два-три-четыре-пять, вымеряю секунды вечности, даже дыхание затаиваю, чтобы не выдать своего волнения.

Когда голову начинает вести, вспоминаю о жизненно необходимом кислороде. Глотаю… Шаг, второй… Бесшумно ступаю ближе к двери и стою. Как магнитом приколоченная.

Хочу открыть. Аж в ладонях свербит, как хочу. Но вместо этого лбом в дверь упираюсь. Поверхность обжигает кожу… А я, закрыв глаза, опять топлюсь слезами.

В груди снова боль. В животе мороз расползается. Ноги немеют — медленно оседают на холодный пол. Так ещё лучше. Прохлада успокаивает. Усмиряет разгоряченную плоть. Вскоре до воспалённого разочарованием мозга добирается. Веки смежает, проваливаюсь в пустоту.

Урывками, кусочками, дотягиваю до утра — ещё ночью перебираюсь на постель. Даже не переодеваюсь — ложусь, в чём приехала. Вернее, уехала.


Наутро встаю с чувством гриппоза. Давненько такой помойки голове и в теле не было. Даже вчера после шампанского и сна в машине было куда лучше.

Некоторое время лежу, глядя в потолок и слушая тишину, а потом начинаю собираться. Сумки с добром оставляю возле постели. Выхожу из комнаты, намереваясь идти дальше, но так и застываю на краю залы. На журнальном столике возле собранного дивана стоят две шкатулки моей семьи. Одна с золотым теснением, другая переливается синевой.

Смаргиваю неверяще, удушливо хватаю ртом кислород, но звук на кухне меня отвлекает. Дима? Нет… он же… А звуки продолжают раздаваться с кухни.

Чёрт! Дима дома? Блин, когда бы он с утра был дома?

Ладно, я обязана быть собой. Спокойно, без паники… Иду в ванную, по дороге зацепив взглядом кухню и движение. Когда выхожу, тотчас реагирую на аромат еды. Дима готовит? Уже было ступаю по коридору дальше, как ровный голос дяди тормозит:

— Кушать будешь?

Желудок отзывается раздражённым спазмом, больше мутит, чем подсасывает.

— Нет, спасибо, — уже было шагаю, но голос дяди звучит грубее обычного.

— Ты не ела вчера, и сегодня, — Дима застывает в дверном проёме кухни. Руки о полотенце вытирает.

— Спасибо, я не голодна… — затыкаюсь, потому что взгляд дяди меня пугает.

— Сейчас. Ты. Сядешь. И проглотишь грёбаную яичницу и пару бутербродов. Если будешь противиться, насильно втолкаю или начну внутривенно колоть. Усекла?

Опустошенно шагаю на кухню. Сажусь за стол.

Надо же, Дима впервые за месяц нашей жизни, хозяйничает на кухне.

Запихиваюсь яичницей через потуги вырвать. Не жуя, глотаю небольшими кусочками. И вздрагиваю, когда моя порция улетает в мойку. Грохот стекла о кафель стены, россыпь скола по раковине и полу. Испуганно перевожу взгляд на Диму — он с той же безмятежностью пьёт кофе. Невкусный. Не жуткий, но невкусный. Его пью, стараясь контролировать рвотные позывы. Кое-как бутерброд осиливаю.

Сижу, пока мне не позволяют встать из-за стола.

— В зале, — звучит спокойно голос Димы, — на журнальном столике для тебя кое-что стоит. Хотел на день рождения подарить… — многозначительно умолкает.

— Спасибо, не стоило… — тотчас от испуга зажмуриваюсь.

Кулак Димы обрушивается на стол. Да так, что посуда подпрыгивает. Умолкаю в страхе попасть под раздачу.

— Рин, заканчивай смерть изображать. Мы…

— Простите, дядя Дима, — торопливо заверяю. — Я постараюсь…

— Дима, — с прищуром настаивает дядя.

— Ага, — киваю с деланной простотой, — как скажете.

— И «ты», — злобно блестят тёмные глаза.

— Угу, — вновь киваю, и до онемения языка понимаю, что тыкать ему больше не буду. Дядя! Отныне он будет навсегда для меня дядей! — Я могу идти?

Дима мажет задумчивым взглядом.

— Да, это не концлагерь.

Это Ад. И Ад не моё любимое место времяпрепровождения.

— Это… — Аж вздрагиваю: догоняет на пороге кухни после того, как прибираю битую и грязную посуду. — Я сейчас по делам, а тебе можно на учёбу. Потом у деда встретимся в больнице. После обеда. Теперь тебе уже можно не скрываться. Затем обговорим наши дальнейшие планы.

— Да, конечно, — согласна на всё, лишь бы убраться отсюда быстрее. Иду к себе, но вспоминаю о подарке.

Как часто люди не желают получить подарок?

Видимо, я первая… Сердце неистово колотится в груди, несмотря на ноги, шаг за шагом приближающие к заветной цели.

Подарок уже видела…

Готова к новой порции горечи, но когда останавливаюсь на пороге, досада и боль вновь накатывают. Ничего не вижу вокруг, кроме этих двух предметов на небольшом журнальном столике. Весь мир искажается и фокусируется на небольшом клочке пространства.

Рада ли я? Счастлива…

Тогда почему так больно? Почему боль затапливает с такой силой, а слёзы обиды режут глаза?

— С днём рождения, — шелестит контрольный выстрел над макушкой. Видимо так звучит удар в спину. И сердце… то сжимается, то разрывается… то кровью обливается. Ревность затмевает мой рассудок. Обида и злая боль.

— Не нравится? — недоумённое Димы. — Мне казалось, что ты хочешь именно это.

— Что вы, — дрожат губы. — Это… Самый… Дорогой… Подарок на свете… никогда ещё… Мне не делали… так больно…

— Рина… — жар за спиной сгущается, кожей чувствую робкое касание на плечах.

— Спасибо, — отступаю к своей двери, так и не рассмотрев вблизи шкатулки. Не могу. Пока. Это слишком! Женской интуицией понимаю, какой ценой достался подарок ДЛЯ МЕНЯ. — Жаль, принять не могу. — Слёзы всё же жгут глаза, как бы ни старалась их удержать. — Ваша жертвенность для меня — непосильная цена, — порываюсь уйти, но в следующий миг морщусь от порции боли в спине и затылке — меня с лёгкого рывка впечатывают в стену. Никогда столько ласки не получала. Тем более от человека, кто стал для меня всем.

— Мелкая, я не врубаюсь, что за хрень ты несёшь? — шипит в лицо, а в глазах бесы танцуют. Подпирает своим телом.

— Отпустите, — тщетная попытка трепыхнуться, — вы делаете мне больно, — как можно спокойней.

— Вы? — зло прищуривается Дима, чётко осознавая, что этот бой точно не за ним. — Хоть понимаешь, на что я пошёл ради этого?

Запоздало вспоминаю, что именно я просила его выкрасть шкатулку. Выкрасть! А не трахать Милену!!!

Выкрасть, ничего более…

— Ты возьмёшь их, иначе они окажутся в урне, как твоя тарелка до этого! — тоном, не требующим возражений.

Киваю.

Дима меня отпускает. Настороженно и пристально всматриваясь в лицо, будто раздумывая, не стоит ли меня ещё разок приложить об стену для убедительности.

Как бы я ни была обижена, не могу позволить невежеству выбросить столь важную вещь МОЕЙ СЕМЬИ! Это слишком большая ценность, ради которой мы с дедом были готовы землю перевернуть!

— Да, конечно, я вас поняла, — торопливо скрываюсь в своей комнате.

Бес


Всё утро дергаюсь, да и ночью почти не сплю. Дрожащей тварью под дверью мелкой сижу и жду. Чего? Х* знает. Что Рина позовет? Что кошмар очередной приснится, и тогда на полном праве смогу войти, не вызывая подозрений?

Даже не так!

Жар не отпускает. Словно магнитом перепечатывает к месту и не позволяет сдвинуться. И дыхание ощущал через дверь, расстояние. Чувствовал щекотливое, обжигающее дыхание. Будто мелкая по другую сторону — недалеко, а впритык прижимается к двери и ждёт… меня.

От этого рассудок ведёт капитально.

Уже без стеснения и страха, что застанет за бесстыдством, сжимаю член, потому что от боли и желания глохну и слепну. Я безнадежно погряз в собственном пороке. Беспробудно грешен в глазах мира и буду проклят каждым и по праву! Потому что подыхаю без мелкой…