Вызывает улыбку такая бесшабашная простота.

— А то и понятно, — мотаю головой и иду к двери, потому что Матвей решает толчками и пинками показать, как ему не понравилась шутка брата. — До завтра, драчуны, — отмахиваюсь, понимая, что сейчас им уже не до меня.

— Дед, — даю знать, что это я. Вместе с переливом колокольчика вхожу в лавку и окидываю помещение взглядом. Ничего необычного. — Дедуля! — чуть повышаю голос, потому что обычно родственник к этому моменту уже выглядывает из кабинета и спешит меня встречать. — Дед… — настороженно протягиваю, глазами зацепившись за портсигар на стеклянной поверхности главного прилавка.

Родственник никогда и ничего не забывает. Сердце недобро ударяется о грудь, дыхание больно обжигает горло.

— Д-дед, — торопливо огибаю прилавок и от ужаса всхлипываю: — Де-да!..


Бес


Птичка на проводе приносит весть: Коган в больнице. Поздно вечером его доставили в реанимацию. Сердечный приступ. Как понимаю, случился после моего ухода…

Душу неприятно шкрябает совесть, но задвигаю порыв поглубже. Не планировал подобного, но раз так, нужно срочно действовать. И пусть меня будут ненавидеть и презирать, пусть никто не оценит… но я спасаю эту семью. Да, методы не мягкие и не гуманные, но я не благодетель. У меня свои интересы. И коль могу без лишних смертей завершить дело… попробую.

Итак, девчонке нет восемнадцати, значит органы опеки будут тут как тут. У семьи никого больше нет, а стало быть, на время пребывания Исмаила Иосифовича в больнице девушку поместят в специальное учреждение. Этого нельзя допустить.

Пока дед лечится — я должен полностью завладеть её доверием.

— Костыль, дело есть, — набираю торопливо хорошего знакомого, совершено не задумываясь, что ночь на дворе.

— Когда?

— С утра на поляне.

— Степан Игнатьевич, — следом набираю важного человека в госструктуре, — простите, что так поздно, но срочное…

— Сколько времени? — зевает мужик, и я его понимаю, вроде оттянулся немного с Ленорой, выпил для души, а тут новость шарахнула. Не до сна уже.

— Ночь, но мне только озвучить просьбу.

— Попробуй, — недовольно жует слова Игнатьевич.

— Хотя бы на денёк придержать органы опеки и попечительства. Могут прийти за Коган.

— Шутишь? Мне ещё и писать?

— Я СМС продублирую.

— Хорошо, но надолго не смогу. Там сейчас надзор строгий…

— Хотя бы денёк.

— Присылай. Гляну, чем смогу…

— Буду должен, — скидываю вызов. Чтобы не забыть, тотчас отправляю СМС со всеми известными данными, нужными для дела, и не в силах уснуть, тащусь на балкон.

Прикуриваю, опираясь на перила и бесцельно обводя глазами ночной город. Пестрят огни, гоняют редкие рейсеры, простые тачки…

А перед взором Арина. Трепет ресниц, робкая улыбка, мягкий смех, губы, приоткрытые в удивлении.

— Прости, девочка!..

* * *

— Здоров, — приветствую дружески Костыля, только покидает машину и ко мне подходит. Опираюсь о капот, смолю.

— Здрав! — кривит губы и зевает. — Чё за дело?

— Вечером нужно на одну точку прибыть. Не засвеченных, человека три-четыре прихвати.

— Разборка?

— Пугнуть кое-кого.

— Что по оружию?

— Только перо, — повторяю спокойно. — Оно для меня. Черканёшь для вида, но не переборщи. Мне девица в сознании нужна, а не в истерике… Так что без фанатизма.

— А нам с ней что?..

— А вам с ней…


Арина


Иду из больницы, где провела большую часть дня. Дед в себя приходил пару раз, но ничего так и не сказал. Под сильными препаратами.

Сидела и всхлипывала, чувствуя дикое бессилие и пустоту. Зря пошла с парнями гулять. Была бы рядом с ним, возможно, смогла бы предотвратить, ну или пораньше среагировать.

А так… время потеряла.

Больше не брошу. Лишь бы поправился. Всё время буду рядом с ним.

Но как бы ни хотелось сидеть подле деда, правила есть правила, и меня уже вечером просят на выход.

Мягко, виновато. Медсестра очень сочувствует, по глазам видно.

И жалость читаю. А её не нужно! Я не ущербная, да и дед не умер. Мы ещё поборемся!!!

Молодая женщина доверительно шепчет:

— Не расстраивайся, милая. Жизнь — она штука сложная. И бывает, бьёт сильно, но духом не падай. Тебе ещё жить и жить, и если раньше времени руки опустишь, потом с колен будет очень сложно подняться. Ступай домой. Отоспись, а завтра с новыми силами к деду придёшь. Он уже отойти от лекарств должен будет. И поговорите…

— Спасибо, — выдавливаю кивок, сдерживая слёзы.

На общественном транспорте добираюсь до своего района. От остановки до дома три пролёта, а если срезать угол, два. Через двор, проулок…

Вечером не лучший вариант, но, во-первых, на улице, как назло, притапливает дождь, а я не взяла зонта, а во-вторых, я до жути боюсь столкнуться с «добрыми» тётечками и дядечками из отдела опеки и попечительства. Они уже должны быть в курсе произошедшего с дедом. А значит обязаны нагрянуть ко мне и сообщить, что пока он находится в больнице, я буду под их присмотром.

Не хочу о них плохо думать и говорить, но когда в прошлый раз у дедушки случился приступ, меня на две недели поместили в приёмник, где «милые» обитатели сего заведения меня пытались учить жизни. Не проходящие синяки и ссадины, страх уснуть… Я рада, что это самое безобидное, чем мне запомнилось то «Золотое» время. В меня не плевался только ленивый, меня щипали, пинали, били, за волосы таскали… А когда я вернулась домой, в лавке не досчитались некоторого количества вещей.

— Легко отделались, — дед приобнял меня за плечи и чуть огладил. — Главное, живы и снова вместе!


Он, конечно, прав, но я не хочу повторения!!!

Шагаю на автомате, всё сильнее ёжась от промёрзлости дождя, а в голове кипят неутешительные мысли и даже то, что раньше радовало глаз, совсем не цепляет.

Я так боюсь…

— Глянь, какая малышка! — мужской голос прорезает мрак тяжких дум.

Но я мыслями уже почти домой добралась, потому игнорирую реплику и шагаю дальше.

— Маленькая, ты куда так торопишься? — откровенная насмешка и затаённая угроза заставляют остановиться. Застываю так, будто на стену невидимую наткнулась. Испуганно смотрю на двух молодых мужчин, курящих возле стены под козырьком чёрного входа, который давно заколочен.

Мужчины бандитского вида. Вроде простые, в джинсах, куртках, кроссовках, да грубоватость в жестах, язвительность в глазах, пренебрежение в ухмылках — толкает именно на мысль — нехорошие парни!!!

Ведь «хорошие» в такую погоду не тусуются в проулке!

У одного в руке банка пива, вторая в ногах стоит — на асфальте.

Худощавый отлепляется от стены и делает пару шагов ко мне. Вальяжно, покручивая в пальцах зажигалку:

— Тебя не учили обходить тёмные места стороной? — шварк, окурок прочь.

— Учили, — нервно киваю, шарахаясь назад, но к ужасу натыкаюсь на кого-то спиной. Взвизгиваю, теперь отступая в сторону. Ещё двое!!! Длинный и тощий, невысокий, коренастый. Один поигрывает ножом, а у другого руки в карманах, но каменное лицо пугает до икоты. Обещает крупные неприятности… и боль!

Блин! Блин!!!

По телу несётся безотчётная волна ужаса, ноги начинает сводить, сердце едва из груди не выскакивает, мысли лихорадочно бьются в голове.

— Я кричать буду… — нелепый писк срывается.

— Ай-я-яй, — цыкает худощавый.


— Аря, — охрипло рву тишину, но не громко — чтобы не напугать. — Рин, — касаюсь спины, потому что девчонка ещё не в себе. — Б*, если у тебя так крыша будет ехать, — насильно к себе дёргают, тараня сопротивление — рукой поперёк груди, ногой бёдра, — я тебя к психиатру запишу. — Грожу, хотя на себя больше гневаюсь.

— Ненавижу тебя, — шепчет убито в никуда, но мне. Пули и перо не резали моё тело сильнее. И ладно плоть — она заживает, так ведь мелкая вколачивает правдивые слова в моё сознание, совесть и душу… И её слова смертельней яда, острее любого оружия.

Молча жду — тут не обойтись ответом… да и нечего сказать.

Мнимое затишье бывает перед бурей. И я её дожидаюсь. Мелкая начинает биться в припадке:

— Ненавижу! — зло всхлипывает, раздираемая гневом. — Ненавижу!!! — А я подыхаю от нерастраченной нежности и любви к этому божественному недоразумению. Тёплому, полуголому, окровавленному, зарёванному. Тому, кого ломал, но не сломил. Кого топтал, но чуть сам ноги не потерял. Такому живому и трепетному… моему. — Ненавижу!!!

Плевать на её брыкания и что подумает — носом в висок утыкаюсь и шумно впитываю родной запах. Голову ведён нещадно.

Сирень…

Наркота…

И нет её слаще и желаннее.

— Ненавижу! — трепыхается всё слабее Аринка. — Ненавижу, — бормочет обессиленно, растворяясь в моём стальном плену. — Ненавижу… — сдаётся окончательно и подставляется под моём наглое дыхание… и губы, что уже скользят вдоль линии подбородка к уху… и бесстыже касаются запретного, воруя сладкий вкус её кожи.

— Дим… — тихо, едва пробиваясь в моё захмелевшее сознание, — за что вы так со мной?

Совсем не врубаюсь, о чём мелкая, во мне похоть яростно клокочет. И всеми силами стараюсь не поддаться низкому и плотскому. А оно начинает превалировать над здравомыслием. Рина недозволительно близко. Непростительно обнажена. Нереально покорна… И вероломно желанна.

— За что вы меня мучаете? — льнёт спиной к моей груди, задом по паху ёрзает, умащиваясь удобнее. Голову на плечо кладёт, трётся щекой, а потом жарит поцелуем.

Мерещится! Уверяю себя, но когда ощущаю новый ожог, торопею:

— Рин… — кислород заканчивается, а я и глотнуть боюсь — спугну морок, и тогда крах, гибель — сумасшествие. А дыхание девчонки, тем временем, по плечу очередной очаг возгорания задаёт.