Не знаю, в какой момент настолько в свои мысли ушел, что пропустил, когда она проснулась. Нет не открыла глаза, но дыхание изменилось, сбилось. Не дрогнула ни единая ресничка… но она чувствует тяжесть моего тела на кровати и она знает, что это я. И не только по запаху. А потому что больше некому. Она знает, что принадлежит мне, так же, как и я знаю это.

— Доброе утро… точнее, добрый день, девочка с самыми зелеными глазами.

И внимательно смотреть, как, наконец, дрогнули ресницы, и распахнулись глаза, освещая бледное лицо тем самым, ее неповторимым светом жизни. Когда-то я именно так приветствовал ее в своей клетке. Многое поменялось, да, девочка? Теперь ты по ту сторону неволи. Но забыть ты не могла.

* * *

Я знала, что он рядом. Чувствовала его сквозь сон. Его ритм дыхания, его запах и тепло его тела. Рядом с собой… как когда-то. Очень давно. В прошлой жизни, в которой нам обоим уже не было места, а в будущем нас ждала общая черная яма, в которой он похоронит меня и наши воспоминания. Открывать глаза не хотелось. Хотелось только слышать его дыхание и ощущать эту близость еще немного. Потому что, как только я проснусь, пойдет следующий круг нашего ада. Да, нашего. Он тоже в нем варится не меньше, чем я. Если бы это было иначе, я бы перегрызла себе вены собственными зубами.

Когда я приподниму веки, куда он первым вонзит свое жало? Мне в горло, в сердце, в душу? Он ведь ждет. Терпеливо, лениво и самоуверенно ждет, когда сможет начать терзать меня снова.

И его голос, заставивший сердце сбиться с ритма. Наши слова… Как же больно они режут по венам тупыми лезвиями воспоминаний. Словно нарочно расковыривает старые раны, обнажает гноящуюся беспрерывно плоть, чтобы выливать на нее каплями серную кислоту. Каждое его слово, сказанное НАШИМ тоном — это та самая капля, от которой хочется скрежетать зубами.

Открыла глаза и вздрогнула, увидев его лицо так близко. Нет, вздрогнула не от страха, не от неожиданности, а от едкого, совершенно неконтролируемого желания тут же вскинуть руки и, обняв за шею, прижаться щекой к его колючей щеке, потереться о нее, закатывая в наслаждении глаза.

Начало новой игры было похоже на заставку из прошлой… красивый флешбэк… ты мастер своего дела, мой палач.

Я прикрыла веки и тихо ответила:

— Здравствуй, Саша. — подражая заданному тону, — Мой Саша… самый сильный, самый сумасшедший Сашааа.

Снова распахнула глаза и посмотрела ему в лицо. Так близко, что видно каждую морщинку, каждую неровность и светлые шрамы на щеке. Сжала кулаки чтобы не позволить себе эти шрамы тронуть.

* * *

Нет, она не просто подхватила мою игру, она повернула ее в другое русло. Показала свою силу воли. Словно позволила мне решить, как поступить дальше, куда вести диалог. Впрочем, разве у нее был другой выбор? Здесь, в моей комнате, на моем острове, в моей полной власти? Но и играть в слабую она не хочет. Не признает себя таковой. Сломленной. Потому что всего лишь одно предложение, а меня отбрасывает в прошлое, туда, на десять — тринадцать лет назад, когда эти слова были сродни первому рассвету после долгой полярной ночи. И они ведь таковыми и были. Тогда. Сейчас они стали вызовом, очередным ее вызовом, брошенным мне в лицо. И снова наряду со злостью за этот вызов изнутри поднимается волна восхищения за эту силу. За гордость эту ее проклятую.

Волосы темные со лба ее убрал, и она застыла, затаилась, глядя расширившимися глазами на мои пальцы. А я вздрогнул, потому что этот взгляд… Ее этот чертов ведьмовский взгляд пробудил каждую каплю крови, которая до этой секунды тихо текла в венах. Пробудил, заставил бурлить от желания коснуться ее кожи. Провести там, над бровями, там, куда раньше я любил прикасаться губами, убирая тонкие морщинки недовольства.

Осторожно кончиками пальцев дотронуться до ее лба, наблюдая за тем, как медленно опустились тонкие веки, скрывая ее глаза. Очень медленно и почти невесомо очертить изящные темные брови и спуститься по скуле вниз, к полным губам. Еще сорок восемь часов назад я мог потерять эту возможность навсегда. Возможность касаться ее. Смотреть на нее и чувствовать, как отслаивается слой за слоем эта адская ненависть к ней. Только потому что она жива. А я настолько конченый психопат, что не могу остановить этот процесс. Только стискивать сильнее челюсти, не позволяя ей уйти, не позволяя истлеть дотла той ярости, что вспыхивает внутри только от звука ее имени. Нельзя прощать человека, только потому что ты не можешь без него жить. Лучше сдохнуть один раз и физически, чем позволять ему убивать тебя сотни морально, и куда больнее, куда изощреннее, чем может придумать даже самый извращенный разум.

— Как ты себя чувствуешь?

Не прекращая касаться ее лица. Просто алчно восполняя свою нехватку ее.

* * *

Невидимые рисунки прошлого. Как штрихи. До этого он заливал холст реками крови и брызгами мяса, резал меня до костей моей и чужой болью, за которую я чувствовала свою вину, а теперь сверху наносил легкие нежные штрихи… нет, не белого цвета. Только черного. Тонко, медленно, со знанием дела. Повторяя черты моего лица. Намеренно или машинально, как всегда раньше. И его радужка темнеет, а зрачки расширяются. Я узнаю этот взгляд… только для меня все эти штрихи больнее хлестких ударов и лезвий прямо в сердце. Перехватила его руку и, сильно сжав, вскочила на постели.

— Не тяни время. Мы оба знаем, зачем ты пришел. Начинай. Давай, ударь. Сильно. Как ты умеешь… но не смей меня возвращать туда, где жила одна грязная ложь. Потому что это уже не жестокость… это нечто, не поддающееся человеческому пониманию, — отшвырнула его руку, — да ты и не человек. Так что сбросим маски.

* * *

А девочка не просто кидает еще один вызов, она наносит свой первый удар, напоминая, кем я являюсь. Только она ошиблась, считая, что я так и остался тем самым волчонком, запертым в клетке ее матери. Я изменился. Я стал гораздо злее, безжалостнее, хуже. Я все же стал человеком.

— А ты сможешь?

Схватив ее за запястье и резко притянув к себе. На каком-то гребаном автомате втянув в себя запах ее волос.

— Сможешь отодрать эту самую маску от своего лица? Или предпочтешь снять вместе с кожей, моя дорогая актриса?

И улыбнуться, когда отшатнулась от меня назад.

— Что такое? Не получается как раньше? Не получается забыть, что я не человек и не достоин поцелуя драгоценной дочери доктора Ярославской?

И все же отшвырнуть ее от себя с силой, так, что упала на спину на кровать, но тут же поднялась, глядя с вызовом в глаза.

— Но ты ошиблась. Я пришел не для того, чтобы трахать твое тело. У меня есть вопросы. И я должен получить на них ответы.

* * *

— В отличие от тебя, на мне никогда не было маски. Я честна с тобой как сейчас, так и тогда… а ты использовал эту честность, чтобы бежать. Это твоя маска приросла к твоему лицу. Я даже не знаю, сколько их там… этих масок.

Посмотрела на его лицо, искаженное яростью, и на сверкающие уже такой знакомой ненавистью глаза. Вот и хорошо. Так легче и честнее. И не так больно.

— Спрашивай. Нет ничего. что я могла бы и хотела бы от тебя скрыть.

* * *

Да, еще один удар. Только непонятно, перед кем она играет эту роль обиженной на своего палача жертвы? А еще непонятно, с какой целью. Воззвать к совести или к прошлым чувствам? И снова восхититься прекрасной актерской игре. Тому, как вспыхнули негодованием ее глаза.

— Осторожнее со словами, Ассоль. Помни, что я всего лишь эксперимент. Твой и твоей матери. Подбирай их особенно тщательно, чтобы не пошла необратимая химическая реакция, которая сожжет все здесь дотла.

Отойти от нее на пару шагов назад. Потому что слишком близко начинаю задыхаться. Слишком близко к ней означает в ее власти. Даже сейчас. По истечении десятилетия.

— Почему ты не убежала тогда? Почему спасла… мою дочь?

И внимательно в ее лицо, чтобы уловить малейшую реакцию на последние слова.

Зачем? Да хрен его знает. Знаю только одно — мне это почему-то безумно важно.

* * *

Я рассмеялась… сразу после его слов об осторожности. Мне стало до боли смешно.

— Думаешь я тебя боюсь, Саша? Ты, правда, считаешь, что после того, как убил меня и вырезал из меня все живое, я буду чего-то бояться?

Приподнялась на постели и встала в полный рост.

— Знаешь, когда человек перестает бояться? Когда ему больше нечего терять. У меня было не так уж много всего… хотя, может, тебе и казалось, что я несметно богата. И я сейчас не о деньгах. У меня был любимый мужчина, мой воздух и моя жизнь… и его ребенок — смысл этой жизни. Когда их обоих не стало… — голос дрогнул, и я сделала шаг к нему, — мне стало плевать как, когда и каким образом я сдохну.

Еще один шаг, а он невольно делает такой же назад.

— Я спасла ребенка, Саша. Твоя дочь… чужая. Не важно, чья. Я спасла ребенка. Дети не отвечают за грязные и мерзкие поступки своих родителей. Она всего лишь маленькая девочка и… и я хотела, чтоб она жила.

* * *

И волной дикой разрушающей ярости желание заставить ее замолчать. Захлебнуться этой долбаной, осточертевшей до чертиков ложью.

— Заткнись.

Шагнув к ней и схватив ладонью за затылок, притянул к себе, чувствуя желание сжать пальцы. Сжать их на хрен на ее горле и не отпустить до тех пор, пока отголоски этой лжи не растворятся в сознании.

— Не смей лгать мне. НЕ. СМЕЙ. ЛГАТЬ.

И снова от себя отбросить, чтобы не убить. Не сорваться и не свернуть эту тонкую шею.

— Не смей говорить о любви. Такая, как ты… такая тварь неспособна любить. И не смей называть выродка Бельского моим.

* * *

— Бельский бесплоден, Саша. У него никогда не будет и не было детей.