И Сашка вздрогнула, когда этот гром вдруг раздался у самых их дверей. Громким стуком, нетерпеливым и властным. Девочка даже удивилась — все в их деревне знали, что к ним с бабкой можно приходить в любое время дня и ночи, и никто и никогда не стучался в их дом. И всего несколько секунд прислушиваться к тому, как старухе все же удалось встать на ноги, но лишь для того, чтобы, кажется, снова свалиться. А вслед за этим их нежданный гость распахнул дверь, и по скрипучим старым половицам раздались громкие тяжелые мужские шаги. Сашка затаилась, подтягивая к себе колени и с ужасом глядя на колыхнувшуюся от сквозняка штору. Сердце забилось с невероятной скоростью, и девочка невольно прижала ладошку к груди, чтобы не позволить ему выскочить оттуда. А затем вскрикнула. Вскрикнула громко и изумленно, когда ткань резко отодвинула в сторону большая ладонь, и тут же перед ней на корточки опустился мужчина. Он смотрел на нее, кажется, вечность, и девочке стало не по себе от той боли, которой было искажено его лицо. Странное лицо какое-то, даже страшное, в шрамах. Но Сашка почему-то не испугалась. Наоборот, вдруг захотелось коснуться этих шрамов и спросить, больно ли ему от них. А затем она снова посмотрела в его глаза и удивленно хлопнула ресницами, увидев, как те влажно блестели. И ей показалось, да, наверное, показалось. Ведь не могут такие большие, грозные мужчины плакать? Так что та слеза… она, скорее всего, и не слеза вовсе, а капля дождя с улицы. Так думала Сашка, не смея шевельнуться под этим тяжелым и в то же время каким-то странным взглядом.

* * *

Сашка поежилась и повела плечом, глядя расширенными от удивления глазами в окно самолета. Ей было страшно и непонятно. Но при этом захватывало дух, когда эта огромная махина взлетела в воздух и понеслась к самым облакам. Она не могла отвести глаз от потрясающего вида, раскрывшегося под ними, и в то же время изо всех сил пыталась показать, что не боится. Хотя и боялась. Никогда за свою недолгую жизнь из деревни родной не уезжала, а сейчас летела куда-то на самый край света. Так сказал тот страшный мужчина. Хотя, чем чаще смотрела она на него, тем больше удивлялась сама себе, почему решила, что он страшный. Может, потому что слишком сильно челюсти стискивал и все взгляда от нее не отводил. А ей неловко было. Непривычно. Никогда на нее так не смотрели. Он не разговаривал с ней. Просто сидел напротив и молча разглядывал. Но ей почему-то казалось, что он разговаривает. Глазами… или еще как, но периодически на его лбу появлялась глубокая морщина, а взгляд вспыхивал непонятным блеском. Слишком много непонятного, необъяснимого вот так сразу на нее свалилось. Не хотела за ним идти Сашка, только он и не спрашивал. В какой-то момент резко поднял ее в воздух и с такой силой к себе прижал, что ей даже трудно было вздохнуть. Долго не отпускал, и ей даже показалось, что его мощные широкие плечи затряслись… но уже через минуту он ее отпустил на землю и вдруг руку протянул. Словно выбор давал, идти с ним неизвестно куда или остаться, вернуться в знакомый бабкин дом. Сашка даже замерла от неожиданности. Никто и никогда ей выбора не давал. Все за нее давно решено было. Так и доктор как-то бабке ее обронила, что, мол, давно уже "этого выродка судьба решена, и нечего ее в школу отдавать". Выродком, как тогда поняла Сашка, доктор ее называла. Она колебалась, и тогда мужчина снова опустился перед ней на корточки, и это маленькой Сашке понравилось. Он словно намеренно показывал, что ничем не отличается от нее.

— Ты можешь остаться здесь. И, если ты захочешь, я куплю для тебя здесь самый лучший дом и найду для тебя самую лучшую няню. Но я… я хочу показать тебе твой настоящий дом… и твою маму.

Девочка невольно вперед подалась, и тот от неожиданности за плечи ее тонкие схватился.

— У меня нет дома и мамы.

Произнесла тихо, замечая, как заходили желваки на скулах у мужчины.

— У тебя есть дом. Он очень большой, и в нем полно игрушек. И у тебя есть мама, — голос мужчины сорвался, — у тебя самая лучшая на свете мама, у которой тебя украли. И сейчас она ждет тебя.

Мужчина поглаживал ее по плечам так, словно не мог оторваться от нее.

— Она любит тебя. Но я понимаю, что тебе страшно. И ты можешь остаться здесь и никогда не увидеть ее больше.


Он давал выбор Сашке и при этом не давал никакого выбора, обещая то, о чем она мечтала всю свою жизнь. Обещая ответы на вопросы, которые задавала сама себе с тех пор, как научилась составлять слова в предложения. Почему у всех детей в их деревне была мать или отец, а у нее только злая бабка, ненавидевшая Сашку всем сердцем. Нет, она обязательно должна увидеть маму, если та так сильно ждет ее.

* * *

— Она красивая?

Это уже на подлете к острову. Так сказал мужчина. Сашке вдруг неловко стало, что она не знает, как его зовут.

— Она самая красивая на свете.

Он улыбнулся так нежно, что Сашка от удовольствия зажмурилась. Она совсем не знала еще свою маму, но стало так приятно, что такой сильный большой человек считает ее самой красивой.

— Ты очень похожа на нее. И на…

Он вдруг осекся и нахмурился, отворачиваясь к окну, а Сашка не стала его дергать.

Несколько минут ерзания на обитом невероятно приятной на ощупь тканью кресле, и девочка решается.

— А как тебя зовут?

Простой вопрос. Наверное, самый простой, который можно задать незнакомому человеку, а ее собеседник вдруг замер, словно раздумывая, что ответить. Затем снова в окно посмотрел, и в салоне самолета молчание воцарилось. Сашка от досады даже губу прикусила. И вздрогнула, услышав тихое:

— Саша. Меня зовут Саша.

— Как меня.

Девочка в ладоши хлопнула, а Саша к ней наклонился:

— Тебя же Санита зовут.

— Это меня бабка так звала. А мне имя Саша нравится. И Валдис меня всегда так звал.

— А ты откуда его услышала? Имя это?

Она пожала плечами, думая, рассказывать ли про доктора, но решила, что рядом с ним можно не бояться никого.

— От нее. Доктор. Ко мне приходила часто доктор. Только она не лечила меня, а наоборот…

Стиснула с силой пальцы и тут же оказалась в крепких объятиях мужчины, который произнес какую-то фразу на незнакомом Сашке языке.

ГЛАВА 22. АССОЛЬ

Я не отпускала ее от себя… мою девочку. Мою маленькую. Мою нежную девочку, которая так настрадалась за эти годы. Я не могла на нее насмотреться, надышаться ею. Конечно, я боялась ее напугать своей чрезмерной любовью. Для нее я была чужой женщиной, которая, словно умалишенная, завыла, едва увидела ее, и, упав на колени, целовала ее маленькие пальчики. А она дрожала и смотрела на меня моими же зелеными глазами, широко распахнутыми и перепуганными.

Первое, что я сделала, — это схватила ее за руку и задрала манжет кофточки наверх. Там, где большой пальчик, виднелось красное родимое пятнышко. И больше не нужно доказательств, не нужно каких-то слов, ничего не нужно, только адская щемящая боль в душе и дикая радость, от которой больно дышать. И я лихорадочно гладила ее черные волосы, как у Саши, я трогала ее щеки и рыдала, не могла остановиться.

— Прости, — шептала только это слово, — прости меня… пожалуйста, прости.

— Здесь никто тебя не обидит. Никто. Никто не причинит тебе боли, моя девочка.

Вижу, что не верит мне. Смотрит из-под аккуратных широких бровей и готова в любую секунду сорваться с места, чтобы спрятаться.

— Как тебя зовут? — тихо спросила я, а она пожала плечами.

Я всхлипнула и с трудом смогла говорить дальше:

— Тебя зовут Саша… Сашенька моя. Ты знаешь, кто я?

Она отрицательно качнула головой и чуть отступила назад.

— Я твоя мама…

Огромные глаза распахнулись еще шире, но в них читалось все то же недоверие с проблесками восторга, который затаился где-то очень далеко. Потом я увела ее ванну и долго мыла, потом сушила ей волосы, с ужасом глядя на худенькое тельце. Саша отдал ей вещи своей дочки. На первое время. Несмотря на то, что наша девочка была ее старше, она настолько худенькая и маленькая, что они оказались ей в пору. Потом я укладывала ее спать. Ей это было странно, как и мне. И она постоянно шарахалась от меня, когда я гладила ее по волосам или за руку.

Она легла сама на свою кровать, укрылась и отвернулась к стенке. А я сидела рядом почти до самого утра и не могла на нее насмотреться. Саша пришел к нам под утро. Все это время стоял под дверью. Точнее, ходил под ней взад и вперед, не решаясь войти. А я не звала… потому что хотела, чтоб вошел сам. И он вошел почти на рассвете. Долго смотрел на нее страшным взглядом, от которого у меня все тело покрылось мурашками и появилось неприятное чувство внутри. Это я счастлива… а с ним происходит что-то нехорошее и страшное. Что-то не такое, как должно быть. Он подошел к ребенку и, не касаясь, провел ладонью над ее головой несколько раз. Словно не хотел гладить, боясь запачкать. Потом повернулся ко мне.

— Идем… настало время исполнить обещание, девочка.

Мы шли по коридору в его кабинет. Я там практически не бывала. Лишь один или два раза за все время. Саша пропустил меня перед собой и закрыл за нами дверь изнутри. Весь напряженный, как натянутая струна, зажатый. Когда я хотела броситься к нему в объятия, он остановил меня движением руки.

— Не благодари… я должен был это сделать много лет назад. Но я был слеп от своей ненависти и жажды мести.

Он подошел к столу и медленно отодвинул ящик.

— Знаешь, Ассоль. А ведь я представлял себе эту сцену так много раз… только все наоборот.

Достал пистолет и повернулся ко мне. Дернул затвором.

— Ты помнишь, что ты мне обещала?

Я сделала шаг назад и отрицательно качнула головой. Нет, я не помнила и помнить не хотела. Но внутри стало больно, невыносимо, очень сильно больно. За него. Из-за этого выражения лица и отчаяния, которое выглядело так обреченно со стороны. Как выглядят черные и отравленные угрызения совести и осознание содеянного. Как выглядит необратимость. Это жутко. Она окутывает все вокруг вязким болотом безысходности. Словно он уже давно мертвец, и лишь мне все это время казалось, что он живой. А он разлагается наживую, его сжигают черви безумной тоски и сожалений. Мой, такой сильный Саша все еще горит в своем собственном Аду. Я словно видела внутри него мечущегося обессиленного зверя. Он выл от боли и носился по своей клетке, не зная, как из нее вырваться. И он хотел получить это избавление от меня.