– Трис, я…

– Она тебе нравится?

– Что?

– Нора. Она тебе нравится?

– Разве может нравиться кто-то, кто постоянно повергает тебя в смущение и растерянность?

– Блин, конечно же!

– Я постоянно повергал тебя в смущение и растерянность?

Это просто вопрос, но на этот раз Трис действительно выглядит раздраженной и тычет в мою сторону сигаретой, так что пепел падает на мою рубашку.

– Заткнись, ладно? – говорит она. – Хватит уже. ХВАТИТ, Да, ты постоянно повергал меня в смущение. Потому что ты не только умеешь не отпускать, но даже не понимаешь, что того, во что ты вцепился, вообще не существует. Думаешь, я сделала тебе больно? Что ж, я могла бы сделать тебе больнее.

– Как? – вынужден спросить я.

– Сказав правду, Ник. Я думала, ты все понял. Я думала, ты догадался. Я понятия не имела, что ты можешь настолько ослепить себя. И да, я могла бы просто сказать все прямо. Но ты выглядел таким, блин, ранимым, что я вообще оказалась на это не способна. И все-таки я сделала тебе больно. Но, черт побери, Ник – мне нужно было сделать тебе больно. Ты должен был пережить столкновение с правдой.

– Похоже больше на удар ножом, чем на столкновение, – сообщаю я ей, просто чтобы она знала.

– С моей точки зрения, скорее столкновение, – отвечает Трис. – Впрочем, неважно. С нами все ясно. А вот с тобой и Норой – нет. Позволь дать тебе бесплатный совет. Она, конечно, любит сбегать – всегда исчезает, не сказав ни слова. Но вот в чем дело – ты-то не сбегаешь. И в глубине души я не думаю, что на самом деле Нора хочет сбежать. Она просто чувствует, что должна так поступить. Отчасти потому, что она занудная избалованная зубрила без малейшего чувства стиля. Отчасти потому, что она, блин, просто человек.

В ее словах есть смысл – и они тоже звучат, как упрек. «Почему мы не могли вот так вот разговаривать, когда были вместе?» — думаю я. А потом осознаю, что я сделал – я подумал о «когда мы были вместе» как о другом времени, которое было давно. Мне по-прежнему больно, но я намного меньше стремлюсь это изменить.

– На сегодня с тебя хватит, – говорит Трис и встает. – Найди эту чертову девку и заведите с ней чертовых детишек. Не называйте их в честь фруктов или месяцев. Будьте оригинальными – выберите обычные имена.

– Но она исчезла.

Трис фыркает.

– Ник, Нора не исчезла. Она явно где-то есть. Тебе остается только выяснить, где она.

– Есть идеи? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает Трис, снова уходя из моей жизни. – Ты сам по себе.

Я даю ей уйти. Я наблюдаю, как она исчезает, погружаясь в поток музыки, вырывающийся из дверей клуба.

А потом снова принимаюсь рассматривать тротуар, перебирая в голове возможные варианты.

12. Нора

Я все еще хочу есть.

Я по-прежнему уставшая и по-прежнему смутно обдумываю свои жизненные перспективы в качестве святой, но все-таки. Я вгрызаюсь в черствые Oreo, пока еду в такси. Они сырые, а не хрустящие, а начинка похожа на какое-то желе – будто мороженое комнатной температуры. Они великолепны, но совершенно не способны утолить мой голод. Не знаю, исходит ли он из моего желудка или от арктического холода, воцарившегося вокруг той местности, которая совсем недавно удивительным образом растаяла, повинуясь парниковому эффекту от прикосновения Ника.

– Мы едем или нет? – спрашивает меня водитель такси. Мы просидели уже пять переключений светофора на перекрестке Хаустон-стрит и Западного Бродвея, пока я решала, куда хочу поехать. Водитель не протестует, надеясь, что я не стану воплощать в реальность свою угрозу: либо он отвезет меня в Джерси, либо я подам жалобу, если он снова станет возникать насчет своего нежелания выезжать из города.

– Куда едем, леди?

ДА Я БЛИН ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮ!

Я способна только на две рациональных мысли. (1) Я хочу еще таких отсыревших Oreo из того корейского продуктового и (2) Я не хочу, чтобы какой-то дурацкий, тупой парень стал причиной, по которой мне перестали нравиться Where is Fluffy. Мне нужно стереть воспоминание о своей любимой песне Fluffy, их гимне в честь прав геев под названием Lesbian Lap Dance[10], чтобы моим последним воспоминанием об этой группе не оставался момент, когда они играли эту песню, а некая гениальная девушка решила схватить Ника за руку и отвести его для приватного танца в кладовку. Мне нужно вернуться в тот клуб.

– Обратно, на Ладлоу, – говорю я водителю.

Я зашла с Ником слишком далеко или недостаточно далеко? А может, я попросту непривлекательна? Не надо было удалять из электронной почты весь тот спам насчет витаминных добавок, которые делают грудь полной и упругой. Она у меня больше, чем у Кэролайн или Трис, но расположена как-то неудачно – высоко, и груди смотрят наружу, вместо того чтобы казаться объемными. Наверное, мне пора проснуться и принять тот факт, что, быть может, стоит над собой поработать.

Водитель вздыхает, качает головой, а затем, нарушая правила, разворачивается через четыре полосы прямо с того места, где мы стояли у обочины. Он делает радио погромче, может, в надежде, что не расслышит, если я вдруг снова передумаю. Понятия не имею, как так вышло, что бывший игрок второго состава футбольной сборной Казахстана теперь оказался на Манхэттене и водит такси в ночную смену, слушая канал Z100 вместо стандартного 1010 WINS (все самые свежие новости, все самые депрессивные, все время), что я считала непреложным правилом этикета водителей. У всех своя история.

Старомодная песня Бритни доносится из радиоэфира, отданного поп-музыке; она знает толк в токсичности. Ник, наверное, считает токсичной меня из-за того, как я затащила его в кладовку во время выступления Fluffy. Он не пытался меня остановить – ни когда я вышла из комнаты, ни когда я садилась в это такси. Он даже не помахал мне на прощание.

Такси мчится по Бауэри, проносится мимо клуба, где в начале сегодняшней ночи Ник спросил меня, не стану ли я его девушкой на пять минут, а потом заставил меня почувствовать симпатию к нему, а потом посмотрел прямо на меня и сделал публичное заявление с помощью этих волшебных слов – «черт-блин-хрен» – которые не оставили мне выбора. Я не могла не устроить для него представление. Я вспоминаю, что видела Чокнутого Лу на выступлении Where’s Fluffy уже после того, как те пять минут истекли. Лу согласится оставить свой клуб на кого-то еще и позволит этому человеку закрывать кассу, только если…

– СТОЙ! – ору я водителю, перекрикивая музыку. Я уже там, где мне самое место.

Водитель так резко ударяет по тормозам, что из меня печеньки сыпятся – буквально. Толчок – и мой пакет с Oreo летит на пол. Такси останавливается, король казахских спортивных постеров поворачивается ко мне и орет, оставаясь по ту сторону прозрачной пластиковой стенки:

– ЧЕГО ВАМ ВООБЩЕ НАДО, ДАМОЧКА? ЧТО С ВАМИ НЕ ТАК?

Тэл стоит на другой стороне улицы, поторапливая оставшихся посетителей к выходу из клуба – готовится закрыть на ночь заведение своего дяди. Как обычно после шоу, он снял рубашку и прохаживается взад-вперед по тротуару. Я вспоминаю грудь Тэла, все его точеные мускулы, слишком худые, слишком веганские. Я вспоминаю, как касалась груди Ника. Мне нравилось его трогать. Было за что ухватиться. Я снова хочу к нему прикоснуться.

Слушай, водитель, я не знаю, что со мной не так. Но если я обречена на одинокую жизнь, на обет безбрачия, разве нет такого правила, которое обязывает меня как следует погулять напоследок – так, чтобы всем запомниться? Последний раз поискать приключений на свою задницу?

Трижды я начинаю выбираться из машины, чтобы совершить этот последний ритуал. Я протягиваю руку к дверце и пересчитываю деньги в кошельке. И трижды останавливаюсь и остаюсь на сиденье.

– Ну так что? Садитесь или выходите? – спрашивает водитель.

Я слышу, как поверх финальных тактов песни Бритни в моей голове ревет The Clash. «Остаться мне или уйти?»[11].

Я не могу думать, когда кругом столько голосов! Я огрызаюсь на водителя:

– Остынь, придурок.

Держу пари, Where’s Fluffy прямо сейчас играют песню, которая так и называется – «Lighten Up, Motherfucker»[12]. Отвратно, что я это пропускаю. И виноват в этом Ник.

Водитель резко поворачивается лицом ко мне.

– Если вы хотите сидеть тут и думать, куда ехать дальше, мне все равно. Все за ваши деньги.

Он показывает на счетчик, на котором бегут цифры. Время – это сплошное кидалово.

– Но я скажу вам то, что повторяю своим пятерым дочерям, когда они чересчур наглеют. Вы говорите с джентльменом, а не пытаетесь получить роль в «Клане Сопрано». Следите за языком или убирайтесь из машины.

– Ладно, – отвечаю я. – Простите.

Готова поспорить, он действительно хороший отец. Готова поспорить, дочери делают для него любимые блюда казахской кухни и ворчат на него, чтобы он регулярно проверялся на рак простаты.

– Но можно, по крайней мере, переключить станцию?

– Договорились, – отвечает он. На следующей радиостанции играет «I Fall to Pieces»[13] Пэтси Клайн. Я не могу сдержать слезы. Водитель протягивает мне пачку платков.

– Может, расскажешь, в чем дело?

– Парни – идиоты, – всхлипывая, отвечаю я. Даже если я и правда жуткая стерва с планеты Шизофрения, я стала такой по их вине. – Надеюсь, вы не разрешаете своим пяти дочерям с ними встречаться.

– Стараюсь, – смеется он в ответ. – Стараюсь.

Я прошу водителя выключить фары, пока мы в очередной раз стоим у обочины. Мне нужно подумать, прежде чем я решу, стоит ли снова поговорить с Тэлом, и я не хочу, чтобы Тэл заметил меня в этом такси, прежде чем я приму окончательное решение.

В последний раз я видела Тэла здесь же, в клубе Лу, еще до того, как он уехал в кибуц, и сразу после того, как он вылетел из Колумбийского колледжа. После представления мы зашли в задний коридор, в клубе было темно и пустынно, пахло пивом, мочой и сигаретами, пол был усыпан бутылками, стаканчиками и футболками, сконцентрированной и растраченной энергией ночного мошпита. Тэл нависал надо мной – слишком высокий, почти метр девяносто. Ему пришлось немного присесть, чтобы поцеловать меня в губы. Его поцелуй казался сырым и скользким. Я подозревала, что так и должно быть, но до того момента мне особо не с кем было сравнивать.