Затем замирает, издав звук, словно от сильнейшей боли.


Мои глаза распахиваются, и я вижу обреченное выражение на его лице.


— Что такое? — ахнув, спрашиваю я. — Что случилось?


— Я не надел презерватив, — отвечает он, стиснув зубы.


— Боже, ты напугал меня! — Я расслабляюсь на матрасе, позволяя напряжению покинуть мое тело. — Перевернись.


Его взгляд затуманен, он растерянно моргает.


— Зачем?


— Хочешь кончить мне в рот или нет?


Он перестает дышать. Затем, в мгновение ока, оказывается на спине. Я усаживаюсь сверху и улыбаюсь над его свирепым, диким лицом.


— Так я и думала, гангстер, — шепчу я.


Я опускаю бедра, и Киллиан начинает стонать. Затем вытягивает руку, чтобы прикоснуться мою обнаженную грудь. Его глаза медленно закрываются. Я прикасаюсь руками к его широкой груди и продолжаю насаживаться на него бедрами, прижимаясь клитором к его тазу.


— Ты такая мокрая, — тихо говорит он. — Твоя киска такая мокрая. Такая горячая. Так чертовски…


Он замолкает с очередным стоном, когда я ускоряюсь в поиске идеального ритма, который посылает ударные волны удовольствия сквозь меня, и моя грудь начинает подпрыгивать в его руках.


Киллиан хватает меня за бедра и толкается сам, его тело дергается, а вены на шее выступают.


— А ты такой твердый, — выдыхаю я. — О боже. Я сейчас снова кончу. Киллиан. Киллиан…


Он щипает меня за соски, и я, содрогаясь и постанывая с запрокинутой головой, вновь достигаю оргазма.


— Детка... ах, черт, я не могу... не могу…


Глубокий, прерывистый стон вырывается из его груди. Киллиан замирает, а каждый мускул его тела напрягается. У меня едва хватает времени, чтобы слезть с него и взять его пульсирующий член в рот, прежде чем он изольется на мой язык. Я обхватываю рукой его плоть и принимаюсь сосать.


Его пальцы путаются в моих волосах, и он с хрипом толкается в мой рот.


Я испытываю странный восторг, наблюдая, как Киллиан подходит к освобождению. Наблюдая, как он всецело отдается наслаждению моим ртом и руками, каждому движению и скольжению моего языка. Он такой огромный, такой сильный и властный, но сейчас так беспомощен и бесконтрольно дергается, повторяя мое имя, подобно молитве.


Я закрываю глаза и проглатываю каждую каплю.


Вместе с этим уходят и мои последние обрывки отрицания того, что мы на пути ни к чему иному, как к полной катастрофе.


Я это понимала, но только сейчас приняла.


Мы сожжем друг друга дотла.


***



Через некоторое время я просыпаюсь на боку, прижимаясь к Киллиану. Моя голова покоится на его груди, а лодыжка зажата между его ног. В комнате темно, лишь в другом конце комнаты горит маленький голубой огонек на приставке кабельного. Возле моего уха медленно и ровно стучит мужское сердце.


— Ты произносила мое имя во сне.


Надеюсь, он это выдумывает, потому что иначе я умру от унижения.


— Ты когда-нибудь спишь?


— Только не рядом с тобой.


Играя с моими волосами, он целует меня в макушку. Какой же он большой, теплый и удобный. Опасно удобный. Я могла бы остаться здесь, в этой постели, на всю оставшуюся жизнь.


— У меня к тебе вопрос.


— М?


— Откуда ты всегда знаешь, где меня найти?


— Точно так же, как компас знает, как найти истинный север.


Вот дерьмо. Он снова милый. Я закрываю глаза и делаю медленный, успокаивающий вдох.


Он сжимает меня в объятиях, посмеиваясь.


— У тебя глаза на мокром месте, — шепчет он.


— Да ну тебя. Компасы не указывают на истинный север. Они указывают на магнитный север, что не одно и то же.


— Я знаю. Но тогда бы это не звучало так романтично. Истинный север — это эвфемизм для обозначения…


— Не продолжай, — умоляю я. — Боже. Пожалуйста. Ты что, хочешь моей смерти?


— Нет, девочка. Просто пытаюсь взобраться на крепостные стены.


— Ох, перестань.


Я рвано выдыхаю. Клянусь, после всего мне понадобится какая-нибудь операция на сердце. Как минимум шунтирование.


Некоторое время мы лежим в тишине, достаточно долго, чтобы мой пульс вернулся к почти нормальному уровню. Мои пальцы решают совершить медленную прогулку по выступам и впадинам его живота. Его кожа атласная. Пресс стальной. Когда я легким движением очерчиваю указательным пальцем по контуру его пупка, по его груди расползаются мурашки.


— Киллиан? — шепчу я.


— Да, девочка?


— Если бы я попросила пожертвовать миллион долларов Красному Кресту, ты бы это сделал?


— Разумеется. — Задумчивая пауза. — Ты просишь?


— Думаю, да. Да.


— Считай сделано.


— Окей. Спасибо. — Теперь мой черед сделать паузу. — Как я узнаю?


— Я что-нибудь придумаю. — Его голос становится теплее. — Есть еще какие-нибудь благотворительные дела, которые я обязан сделать, раз уж мы подняли эту тему?


Раздумывая, я провожу пальцем вокруг очаровательной маленькой впадинки в середине его твердого живота, борясь с желанием наклониться и лизнуть местечко языком.


— Гм. Наверное? Но…


Я чувствую, как его внимание обостряется.


— Но что?


— Не бери в голову. Это будет звучать странно.


— Если ты считаешь, что мне может так показаться, то ты меня совсем не знаешь.


Вздохнув, я говорю:


— Вместо очередного благотворительного пожертвования я бы хотела попросить... эм… кое-что нехорошее.


— Что же?


— Нет, не так. Я хочу, чтобы ты не сделал кое-чего плохого.


Некоторое время он молча обдумывает мою просьбу, проводя пальцами по моим волосам.


— И что входит в «кое-чего»?


— Сам выбери. Ты у нас босс мафии. Я уверена, что в твое ежедневное расписание входит дюжина плохих вещей, которые ты можешь не задумываясь назвать.


Он делает вид, что думает.


— Что-то вроде... не задавить бабушку  машиной? Потому что это я планировал совершить во вторник.


— Ха-ха.


— По средам я обычно стреляю по коробкам с щенками. По четвергам я помогаю слепым переходить через дорогу. Я дожидаюсь, когда поменяется свет на светофоре и оставляю их на середине пешеходного перехода... А по пятницам мне нравится баловаться легким мошенничеством. Кражей личных данных, звонки типа от службы безопасности банков и тому подобное.


— Ты придурок.


— О, это тебе понравится: по выходным я обычно покупаю несколько дюжин пончиков с сахарной пудрой и отношу их в местный приют для бездомных.


Он ждет от  меня вопроса, пока я стою, закатив глаза.


— Ладно, я сыграю в твою дурацкую игру. Почему это плохо?


Он подавляет смех.


— Потому что на самом деле я обваливаю эти пончики в клее и обсыпаю детской присыпкой.


Я вздыхаю.


Он толкает меня на спину, закидывает на меня свою тяжеленную ногу и приподнимается на локте с улыбкой на лице.


— Подожди, сейчас я  расскажу, что у меня запланировано на понедельник, милая.


— Дай угадаю, — звительно шиплю я. — Взрываешь больницы? Отравляешь городской водопровод? Убиваешь всю аудиторию комеди-клуба своим ужасным занудным стендапом?


Его улыбка превращается в ухмылку, ошеломляющую своей красотой. Даже в полумраке, освещенном лишь тусклым голубым сиянием, от этого человека захватывает дух.


— Уже лучше. Я лишаю девственности.


Я фыркаю.


— Что заставляет бедняжек влюбляться в тебя, без сомнения.


Его улыбка исчезает. Он нежно целует меня в губы.


— Надеюсь.


Я поворачиваю голову и прячу лицо в ямке на его шее. Киллиан проводит ладонью по моей руке, потом по плечу, потом баюкает мою голову.


— Когда же два больших огня сойдутся, Они сжигают все, что их питает. От ветра слабого крепчает пламя. От сильного порыва угасает, — шепчет он.


— Если ты еще раз процитируешь мне «Ромео и Джульетту», я за себя не ручаюсь. — Мой голос звучит сдавленно.


— Это не из «Ромео и Джульетты», милая. Из «Укрощение строптивой».


— Значит, я теперь строптивая?


— Учитывая, что мои обнаженные яички находятся в пределах досягаемости твоих сердитых кулаков, я отказываюсь отвечать.


Я морщу нос.


— Не говори «яички».


— А почему бы и нет?


— Слово не фонтан. Почти такое дурацкое, как и «мокрый».


Он хихикает.


— Я сделал пометку. Какие еще запрещенные слова я должен знать?


Я хмуро смотрю ему в шею.


— Если это есть в словаре, то запрещено.


— А. Это я понимаю, намек, что надо заткнуться.


— Сейчас же. Или в ход пойдут мои кулаки.


Киллиан прижимает меня ближе к себе, и я чувствую, как грудная клетка сотрясается от беззвучного смеха. Когда я раздраженно прижимаюсь к его животу, он нежно целует меня в шею.


— Ты убиваешь меня, дьявол, — бормочу я.


— Сейчас это устроим, маленькая воришка. — Он обхватывает ладонями мою задницу, сжимая ее, и толкается к моей попке, так что я чувствую его эрекцию. Его голос становится хриплым. — Мне нужно быть внутри тебя сейчас.


— Если это заставит тебя замолчать, я в деле.


— Ты уверена, что хочешь, чтобы я молчал? Потому что, насколько я помню, тебе ужасно нравились мои разговорчики.


Снова появился австралийский акцент. Он снова Крис Хемсворт, злобный ублюдок.


Но я не дура. Я раздвигаю ноги и насаживаюсь на него, закрывая глаза, чтобы представить перед собой актера, с которым я предпочла бы заниматься любовью. Это лучше, чем мой опасный гангстер с сердцем поэта и тысячью невысказанных тайн, плавающих в темноте его глаз.