— Я хочу, чтобы ты ушел. Мне нечего тебе сказать.


Уголки его рта изгибаются в слабой, но опасной улыбке.


— Уверена? —  нежно спрашивает он.


Я сжимаю простынь в кулаках, пытаясь унять дрожь.


— Уверена. Меня не интересуют твои игры. Так что, что бы это ни было...


— Мне не нравится, когда ты мне лжешь. Я хочу знать, почему ты делаешь это сейчас.


Кажется, что моя кожа в огне. В любой момент моя ночнушка, простыни и сама кровать вспыхнут синим пламенем.


— Мне все равно, что тебе нравится или не нравится. И я не обязана тебе ничего объяснять. Что-либо.


Его глаза горят. Медленное, ровное постукивание его пальцев по подлокотнику кресла продолжается.


— Ты должна сказать мне правду, воришка. Как-никак, ты обещала мне это.


— Это ты покинул номер мотеля, а не я.


Глаза Киллиана вспыхивают. На короткое мгновение его пальцы замирают. Затем он выдыхает и возобновляет медленную, размеренную дробь.


Я знаю, что будь я мужчиной, я бы обделалась от страха. Очевидно, Киллиан контролирует свой вспыльчивый характер одной лишь силой воли.


Но я его не боюсь. Это мой дом. Он может вернуться в пещеру, из которой выполз.


— Убирайся.


— Мы уже говорили об этом. Я никуда не уйду, пока ты не скажешь мне, почему ты мне лжешь. — Он прищуривается. — И что ты имела в виду, когда сказала: «Я все поняла». А также, что ты имела в виду, бросив Деклану, что ты умнее, чем я думаю.


— Именно так.


Когда я больше ничего не добавляю, он встает. Смотрит на меня из-под полуопущенных век и медленно расстегивает пиджак.


Я помню слова Киллиана, что он надерет мою задницу, если я снова солгу ему, поэтому мое сердце разрывается в панике.


— Не смей, — шепчу я, вжимаясь в стену.


— Что такое, маленькая воришка? Ты выглядишь испуганной. Что, по-твоему, я собираюсь делать?


Он издевается надо мной, сукин сын. Неторопливо шагает к кровати с хитрой ухмылкой, как будто все время в мире принадлежит ему.


Гнев разжигает во мне огонь.


Я вскакиваю на матрасе, сбрасываю простыни и кричу:


— Убирайся к черту из моего дома, высокомерный ублюдок!


Легкая улыбка на его лице превращается в опасный оскал.


— А вот и моя дьяволица, — хриплым голосом бормочет он, продолжая приближаться. — Я задавался вопросом, сколько времени потребуется, чтобы кошечка выпустила коготки.


Он срывает с себя пиджак и бросает его на пол.


И кидается на меня.


Я вскрикиваю и отскакиваю в сторону, но он слишком быстр, поэтому с легкостью ловит меня, хватая в стальные тиски своих рук, и опускает нас на матрас.


Приземлившись на меня сверху, Киллиан закидывает мои руки за голову и наваливается на меня всем своим весом, поймав в ловушку.


Я не пытаюсь сопротивляться. Я, наверняка, просто вывихну что-нибудь, но это все равно не сработает. Киллиан слишком силен, чтобы я могла убежать. Поэтому я просто лежу под ним, тяжело дыша и глядя в его самодовольное, красивое лицо.


Смотря на меня сверху вниз, он говорит:


— Ты, безусловно, самая великолепная чертова женщина, которую я когда-либо видел в своей жизни.


— А ты, безусловно, худший лжец, которого я когда-либо встречала. Ты заслужил награду «Самый большой говнюк на свете».


— Какая злючка, — выдыхает он, облизывая губы.


Дерьмо. Я его возбуждаю. Но что еще хуже, его запах у меня в носу, а его твердое тело вжимается в меня, напоминая, как хорошо было ощущать его определенную часть внутри себя.


— Что я такого сделал, что навлек на себя твой гнев? Разумеется, не будем брать во внимание то, что я выполнил твою просьбу оставить тебя в покое.


— Ох, да только посмотрите, он снова заговорил, как словарь!


Киллиан прижимается губами к моему уху.


— Ты бы предпочла, чтобы я сказал, как сильно хочу засунуть свой член глубоко в твою сладкую киску и трахать тебя до тех пор, пока ты не забудешь, как сильно ненавидишь меня?


Я рычу на него сквозь стиснутые зубы, но это только заставляет его улыбаться.


— Не похоже. Наверное, не стоит рассказывать тебе, каким адом была для меня прошедшая неделя? — Он снова хихикает, дыша в мою шею. — Или, может, хочешь. А может, и так знаешь. Может, тебе будет интересно узнать, что я не могу есть. Или спать. Или делать что угодно... могу только думать о тебе. — Его голос падает до шепота. — Скажи, что ты тоже скучала.


— Мне очень жаль, что это все тебя не убило.


— Скажи мне, что думала обо мне.


— Думала. И это напомнило мне вынести мусор.


Он смеется. Это глубокий, удовлетворенный, мужской смех, от которого мне хочется выколоть ему глаза.


— Уговорила, воришка. А теперь поясни, что ты имела в виду, когда сказала по телефону, что все поняла?


Я поворачиваю голову, отказываясь на него смотреть.


Когда он нежно целует чувствительное местечко под мочкой моего уха, я закрываю глаза.


— Это не сработает.


— Тогда мне придется постараться получше, — бормочет он.


Затем медленно скользит губами вниз по моей шее, проводя кончиком языка по коже так легко, как это только возможно.


Я пытаюсь подавить дрожь в своем теле.

— Нет? Хм. Как насчет этого?


И он начинает нежно ласкать мое горло, отчего меня пронзает вспышка удовольствия, но я лежу неподвижно и молчу, ненавидя чувства, которые он во мне вызывает, хотя желаю, чтобы он катился к черту.


Напротив моего таза пульсирует его эрекция. Киллиан прижимается своими бедрами, нежно посасывая мочку моего уха. Мне приходится прикусить губу, чтобы не произнести ни звука.


Когда он спускается от моего горла к груди и прижимается носом к моему соску, я не могу сдержать вздоха — он срывается с моих губ.


— У тебя такие твердые соски, воришка.


— Здесь холодно.


— Скажи мне правду, и я расскажу свою.


Киллиан с нежностью целует мой сосок, затем через ткань втягивает его во влажный жар своего рта. Я не велю ему остановиться, потому что мне слишком хорошо, но еще и потому, что эмоции в моем горле заставляют меня молчать.


Он меня использует. Я это знаю, но поступаю как последняя дура, потому происходящее кажется искренним.


Когда я прерывисто вздыхаю, Киллиан поднимает голову. Его руки достаточно большие, поэтому он без труда хватает меня за запястья одной рукой и вжимает в матрас, а другой берет за подбородок и поворачивает мое лицо к себе.


— Открой глаза.


— Нет.


Тогда он очень нежно меня целует.


— Детка, открой глаза.


— Если ты еще раз назовешь меня деткой, — шиплю я, — я сделаю своей целью жизни уничтожить тебя.


Могу сказать, что он изучает мое лицо, но отказываюсь смотреть на него. Затем одним быстрым, удивительным движением он перекатывается на спину и тянет меня с собой.


Киллиан обнимает мой затылок и прижимает к себе. Мы лежим грудь к груди, живот к животу, бедра на бедрах, наши тела выровнены. Я знаю, что он не отпустит меня, поэтому просто утыкаюсь лицом в его шею, изо всех сил пытаясь выровнять дыхание.


Он тяжело вздыхает.


— Что бы ты ни думала, что бы ни «поняла», ты ошибаешься.


— Разумеется. Как скажешь.


— Проверишь свою теорию?


— Я не собираюсь ничего проверять.


Он стискивает меня в объятиях, прижимается поцелуем к моим волосам, затем снова выдыхает.


— Хорошо.


Не представляю, что на это ответить. Я лежу молча, гадая над его новой тактикой и ненавидя себя за то, что мне нравится столько удобный «матрас».


— Для протокола, — мягко говорит Киллиан, — я думаю, что когда-нибудь ты станешь потрясающей матерью.


Я подавляю рыдание и ударяю кулаком в его большую, глупую грудь.


— Строгой, но удивительной.


— Прекрати болтать. Пожалуйста, прекрати болтать. Мое сердце больше не выдержит этого.


Киллиан еще раз стискивает меня и милосердно затыкается.


Его пальцы медленно кружат по моей спине, пока мне вновь не удается свободно дышать. Под моим ухом его сердце бьется медленным, ровным стуком.


— То, что ты делаешь, неправильно, — шепчу я. — Я человек, а не бумажная салфетка.


Его рука на моей спине замирает.


— Я знаю, что ты не бумажная салфетка. Что, черт возьми, это вообще значит?


— Это значит, что у меня есть чувства. Я не… — Я подавляю рыдание. – Мною нельзя попользоваться и выбросить.


Его тело застывает на несколько секунд. Кроме его сердца, которое начинает бешено колотиться, когда остальная часть его тела неподвижна.


Затем Киллиан перекатывает меня на спину, приподнимается на локте и берет мое лицо в колыбель своих ладоней. Его глаза пылают от эмоций. Его голос настойчив и суров.


— Клянусь, я не использую тебя. Что могло заставить тебя так подумать?


Боже мой. Этот мужчина — искусный лжец. О, вспомнила: он как-то упоминал, что актерское мастерство пришло к нему после прихода в преступный мир.


За такой спектакль он должен быть удостоен «Оскара».


Когда я не отвечаю, Киллиан говорит:


— Все мои поступки и каждое сказанное мною слово были искренними.


Я стону, закрывая глаза.


Он крепче сжимает мое лицо и наклоняется ближе к моему уху.


— Каждое гребаное слово, Джули. Блядь, что ты навыдумывала?


— Просто уходи, — несчастно шепчу я. — Пожалуйста, попытайся найти в себе хоть каплю порядочности и оставь меня в покое. Навсегда.