Страх и бессилие – на одной стороне ринга. Отчаяние и злость – на другой.

Я боролся так, как не боролся бы за себя. Я не щадил Жанну и не ждал приезда врачей. Соседка, сложив руки в молитве, молча наблюдала за нами. Добравшийся до хозяйки пес горящими глазами следил за каждым моим движением.

Секунды капали, как только-только начавшийся летний дождь.

Выдох-выдох-выдох-выдох. Нажатие-нажатие-нажатие...

Теплые струи хлестали по спине и плечам.

Выдох-выдох-выдох-выдох. Нажатие-нажатие-нажатие...

Мешаясь со слезами, капли дождя стекали по лицу.

Выдох-выдох-выдох-выдох. Нажатие-нажатие-нажатие...

Это была гонка. Моя и ее. Гонка идиота, который отпустил. И терпеливой умницы, которая в этот раз не дождалась.

Нам нужен был еще шанс. Всего один! Исправить все глупости и сказать все слова. Теперь уже без сомнений и мыслей о прошлом.

"Пожалуйста!" – уже не знаю, кого я молил.

"Один шанс!"

Жанна открыла глаза и закашлялась, когда я уже готов был заорать свою молитву вслух. Карие, затуманенные, самые дорогие глаза. Глухой, сиплый, но такой заветный звук.

С ее кашлем все вокруг ожило. Рус сорвался с места и, оглашая всю округу радостным лаем, принялся бегать вокруг. Стоявшая до этого как истукан соседка заголосила в голос, а во двор с сиреной влетела машина скорой помощи.

***

Считается, что откат после сильного стресса похож на опьянение. Мой откат был похож на эйфорию обкурившегося наркомана. Я сидел на скамейке, где еще пару минут назад лежала Жанна, и улыбался удаляющейся машине медиков.

"Она будет жить!" – подмигивали моим мыслям проблесковые маячки.

Я знал – будет!

Хотелось смеяться. Задрав голову, пить теплый дождь и орать во всю глотку какую-нибудь херню про счастье. Не сиди рядом собака и моя спасительница-соседка, так бы и сделал. Первый раз в жизни! Потом хоть в опорку, хоть в дурдом.

От облегчения сердце то заходилось чечеткой, то замирало как заяц. Страхи лопались мыльными пузырями, и пусть впереди была еще новая борьба - за выздоровление и доверие, но я уже знал заранее, что мы со всем справимся.

- Слава Богу. Слава Богу, - бубнила под нос себе соседка. – Кто бы мог подумать... Травиться газом. Такая молодая...

Еще не совсем протрезвев от радости, я повернулся к своей помощнице.

- То есть? – смахнул с лица капли дождя.

- Она вечером заглянула ко мне. Вроде все было хорошо, а потом к ней еще гость какой-то приходил... Да за что ж такое? Зачем она так?

Соседка все причитала, не останавливаясь, а меня от слова "гость" будто током шарахнуло.

- Вы видели его? Гостя! – я крепко сжал худенькие женские плечи.

- Разве у нас на площадке что-то увидишь? – от удивления соседка широко распахнула глаза. – Лампочка. Перегорела окаянная. Еще вчера горела, а сегодня – темень, хоть глаз выколи.

- Но Вы же определили, что к ней кто-то приходил! – я изо всех сил сдерживался, чтобы не встряхнуть старушку.

- Так по голосу! – она часто заморгала. – У нас слышимость как в филармонии. А у него еще такой голос... Звонкий, четкий. У Жанночки на радио таким про курс рубля каждый день рассказывают.

- Про курс?.. – догадка ударила мне в голову свежей дозой адреналина. – Вы уверены?

- Ну да... Очень похожий. А что? – она не понимала. Совсем. Точно так же, как не понимали Жанна, я и Пашка. Не могли даже представить... до этого времени!

- Спасибо Вам большое! – вместо того чтобы встряхнуть, я резко отпустил свой бесценный источник информации и тут же обнял. – Не представляете, как помогли.

Два дня спустя.

Есть теория, что когда, устав от сомнений и борьбы, выбираешь правильный путь, жизнь сама начинает подсовывать козырные карты. Теория, на самом деле, сомнительная, но последние сорок восемь часов она оправдывала себя полностью.

Без поисков и нервотрепки приходили ответы на любые вопросы. Без препятствий и проволочек удавалось добиваться поставленных целей. Во вторую ночь на лавочке под палатой Жанны мне даже удалось выспаться.

Это был странный сон. Совсем непохожий на все мои прежние клонированные один от одного сновидения.

Мне снилось безоблачное голубое небо и бескрайний выжженный луг. Угольно-серые рытвины, черные кляксы лужаек и обгоревшие пни от горизонта до моих ног. Казалось, все живое погибло, и уже ничто не сможет прорасти. Мертвая земля. Но, словно бунтари, то там, то здесь между черных холмов фиолетовыми брызгами сверкали цветы.

Равнодушное ко всему земному голубое небо, смертельный ковер цвета вороньего крыла и яркая, хрупкая, но упрямая жизнь в виде нежных соцветий - не сон, а ожившая картина художника-символиста.

Устав от постоянной работы, мой мозг, наверное, ушел в глубокую перезагрузку, потому выдал подобное. Дикий бред. Однако, как ни странно, после этого сновидения я проснулся отдохнувшим, будто после недели в санатории, и у автомата с напитками рука вместо привычного кофе потянулась к черному чаю.

К черному, как выгоревшая, но все же не мертвая земля.

***

В палату к Жанне меня пустили лишь на третий день. Белая, слабая, но уже наконец без пугающих до чертиков датчиков, она лежала на узкой больничной койке и сладко спала. Грудь вздымалась под тонким одеялом, и от воспоминания, как сильно я боялся, что этого никогда не случится, внутри разливалось приятное тепло.

- Здравствуй, родная, - произнес я одними губами и, положив локти на край матраса, присел на корточки.

Для счастья, и правда, нужно немного. Мне сейчас хватило одной этой близости. Знать, что Жанна в безопасности, смотреть на нее, понимать, что могу коснуться – настоящий кайф.

Невероятно много может измениться за четыре дня. Перемены - злейший враг любого мужчины. Я так долго, так старательно сопротивлялся им, и вот сейчас они произошли сами. Никакой ломки, никакого насилия. Там, где из-за расставания раньше зияла черная дыра, сейчас множились планы. Там, где занозой сидело чувство вины – появилось новое, удивительное чувство.

"Только бы ты простила", - не удержавшись, я прижался лбом к предплечью Жанны и замер. Теплая, хрупкая, моя.

Она даже еще не представляла насколько моя. Вечно неуверенная, сдержанная в главном и идеальная для меня. Будто сверху кто-то откалибровал нас друг под друга, но чтобы мы сразу не заметили этого, одарил меня слепотой, а ее робостью.

Два дерьмовых дефекта, чуть не стоивших жизни. Счастье, что "чуть", и теперь есть время, чтобы выкорчевать их навсегда.

Задумавшись, как именно буду выкорчевывать, я не заметил, что Жанна открыла глаза.

- Руслан? – голос у моей спящей красавицы оказался под стать ее внешнему виду. Такой же слабый.

- Как себя чувствуешь? – я взял ее руку в свою и сделал то, чего больше всего сейчас хотелось – поцеловал в раскрытую ладонь.

Карие глаза на миг закрылись и снова распахнулись.

- Чувствую себя развалиной, - закусив губу, Жанна сдвинулась к другому краю кровати, освобождая мне место.

Пояснять не пришлось. Не выпуская ее руки из своей, я скинул туфли и мигом устроился рядом. Грудью к спине. Губами к затылку. Теперь все точно было правильно, как вернуться домой после долгой дороги.

- Руслан, ты должен знать. Я не пыталась покончить с собой... - Жанна скосила на меня затравленный взгляд через плечо. -  Медсестры шушукались, но это неправда.

Мысленно сделав себе замечание устроить веселую жизнь местным сплетницам, я прижался к Жанне еще ближе.

- Знаю, - стараясь, чтобы она не заметила мои сбитые костяшки, повернул руку ладонью вверх. – Эденберг пытался имитировать отравление газом.

- Да... – прозвучало удивленно. - Откуда ты...

- Его уже взяли. Он сознался и больше никому не причинит вреда.

- Так быстро?

- Скажи спасибо своей замечательной соседке и ее острому слуху.

Белый, почти прозрачный мизинец скользнул по моим только-только подсохшим ссадинам на руках, и все старания спрятать костяшки пошли прахом.

- Соседке, да? – судя по тону, Жанна не поверила. - А это откуда?

- С поимки. Пару раз Эденберг падал на лестнице, и я помогал ему подниматься.

- Всего пару? – к удивлению добавилось веселье.

- Не помню точно. Но Пашка подтвердит, так что волноваться не о чем.

- Конечно... - Жанна поднесла к лицу мою правую руку и бережно, едва касаясь, поцеловала ссадины.

От этой заботливой, искренней нежности у меня чуть сердце не перевернулось. Ни за что и никогда не расскажу ей, как все было на самом деле. Ильина придушу за единое слово или намек.

У самого до сих пор челюсти сжимались, стоило вспомнить поимку урода, и Жанне не стоило знать некоторые детали. Особенно, когда избитый, захлебывающий в собственной крови, он обвинял ее во всех своих неудачах.

"Мисюров рубил все мои проекты, только чтобы забраться к ней под юбку!"

"Самое лучшее время Жанне! Самые дорогие шоу – с ее участием! А мне что? После пятнадцати лет на радио! Проклятые сводки? Эфиры раз в месяц, когда нашей королеве вдумается исчезнуть по личным причинам? Вечный запасной! Безотказная тень!"

"Я не убийца! Это она меня довела. Красивая и тупая как пробка!"

"Несколько я раз пытался ее припугнуть. Придурка этого из психушки забрал, чтобы подарочки ей лепил. Людей нанимал, чуть дружка на тот свет не отправил. А ей всего-то нужно было согласиться на предложение Москвы. Остаться там! Но она совсем не понимает ничего! Идиотка! Сама вынудила меня!"

От этих обвинений кровь в жилах стыла. Не будь со мной Пашки, убил бы. Начхал бы на последствия, но избавил земной шарик от этого двуличного ублюдка.

Нет, Жанне точно нельзя было знать, как именно выбивалось признание, и каким оно оказалось. С нее уже хватило. И моих промахов, и чужой черной зависти. Навсегда.