Я знал, что раз лично — он поедет сам. Влезет в ту квартиру, расспросит соседей — что угодно. Служба безопасности проверяла всех сотрудников, но, как правило, на предмет сложностей с законом, судебных предписаний, психических болезней. Отдел кадров проверял реальность дипломов и предыдущего трудоустройства.

Но никто не выяснял, чем занимается человек в свободное время и с кем спит. Это было личное дело каждого.

Личное.

Я зло усмехнулся.

И понял, что меня потряхивает

Связался с внешней приемной, наорал там на всех и потребовал кофе и сигарет На работе я обычно не курил, но где-то они должны были держать пару пачек.

Я не хотел действовать до того, пока не поговорю с Настей. Пока не получу ответ от Егора. Я думал заняться делами. Но не мог. Выкурил несколько сигарет подряд. Попытался дозвониться девушке, потребовать, чтобы та пришла раньше — но она была вне зоны доступа.

Даже подумывал позвонить водителю, который должен был ее возить, но не стал.

Идиотизм какой-то. Она не могла вот так поступить. Или могла? В этой жизни возможно все…

Время тянулось мучительно медленно, а может и быстро. Я не знал. Позвонил айтишникам и потребовал вывести мне на компьютер камеру с холла административного этажа. Я хотел увидеть, как она заходит. Хотел хоть как-то подготовиться.

Половина одиннадцатого.

И я все еще пытаюсь что-то делать.

А по факту — пялюсь в монитор.

В очередной раз открывается лифт…

Настя. Легкая, уложенная. Такая хрупкая на видео.

И…

Горильский.

Обнимает ее, а девушка улыбается кивает и идет с ним в кабинет…

Наверное, еще несколько минут я не моргаю. Хотя их давно уже нет на экране. Движутся другие люди. Планета вертится. Секунды капают.

А у меня в голове пусто. Только в груди что-то болит и простреливает. Я медленно тянусь в карман пиджака. Смотрю на коробочку. И аккуратно складываю ее в нижний ящик стола.

Потом встаю. Выхожу из кабинета. И иду к Горильскому. Я должен это увидеть. Иначе я могу совершить очередную глупость. Снова поверю ей.

Секретарши в приемной нет. И я спокойно открываю дверь. И вижу картину, которая с того моментам клеймом отпечаталась в моей голове. Запоминаю со всей тщательностью, чтобы больше никогда не совершать подобной ошибки.

И все равно спрашиваю, как полный придурок, спрашиваю что происходит. Просто чтобы остановить это долбанное порно. Нажать на паузу.

Артем отшатнулся.

А Настя…

Сука.

Разворачиваюсь и ухожу.

Она, конечно, прибегает. Я не понимаю — зачем. Но начинает оправдываться. Несет какую-то ересь про договора и выплаты. Про то, что Артем пытался ее избить. Ага. Избить, блядь.

Мне хочется схватить эту дрянь за волосы и впечатать лбом в стол. Но я держусь. Я никогда не бью женщин — даже если они того заслуживают. Я не посмел ударить и свою шлюху-мать, хотя она убила моего отца.

Слабак. Вот кто я.

Просто стою и смотрю на эти нелепые оправдания, на распухшее от слез лицо. Запоминаю. Говорю, что думаю о ней. Судя по реакции, про пари не знала. Задел. Хоть что-то ее задевает.

Заходит Егор Константинович. Мне кажется, или в его глазах жалость? Он кивает говорит, что я был прав. Все блядь как и сказал Горильский.

В глазах появляются красные точки. Я почти хриплю, чтобы ее вывели.

Дожидаюсь пока закроется дверь и на хрен сношу все со своего стола. А потом достаю коньяк и опустошаю половину бутылки.

Твари. Оба. Зная меня, вот на хера Артем это сделал? Он появляется через пару часов. Мямлит, что зря я так вышвырнул девочку, бедняжка так плакала. Пришлось отвозить, утешать. Но его вины нет, он и не думал…

Я бью его со всей силы в лицо. Достаточно ли меня удовлетворяет хруст костей?

Мне ничего не будет достаточно. Но может Артем будет теперь думать лучше.

Понятно, что я его не уволю. Не так это просто — на нем многое завязано. Понятно, что он не думал. Понятно, что это я идиот.

Но называть его своим другом с того дня я перестал.

Я вспоминаю, что в тот день много пил. Потом полез проверять тот бред, про который говорила Настя — и не нашел ничего. С платежами и договором все в полном порядке.

Нашел ее сумку с вещами и телефоном и вышвырнул в мусорку. Хотел туда же швырнуть кольцо, но поступил по-другому. Поехал в клуб и нашел себе там самую смазливую шлюху. И имел ее всю ночь в разных позах, а потом натянул ей на палец кольцо и пьяно ржал, и снова трахал ее, требуя, чтобы она держала эти долбанные бриллианты перед моими глазами.

Я смутно помню следующие недели. Работал. Пахал как проклятый. Послал Горильского с ревизией самых отдаленных предприятий — лишь бы с моих глаз. Сделки, контракты.

Никакого былого удовольствия.

Цифры, снова сделки. Перерезание ленточки. Какие-то бабы.

Я заталкивал и заталкивал воспоминания внутрь. Давил их. Чтобы ни следа. Ни капли не просочилось. Не травило больше мою кровь. Не раздирало изнутри, как будто во мне поселилось что-то живое, сжиравшее плоть, пронзавшее тонкими играми мышцы, выступавшее кровью, потом и шипами на поверхности кожи.

Я и затолкал.

Думал — навсегда. Оказалось — до первой же нашей встречи. До первого же взгляда на нее. на ту, которой она стала.

До первого отравленного вдоха. До первого крышесносящего поцелуя.

Меня снова вывернуло костями наружу. Повело. Еще больше, чем тогда.

Я не смог ее забыть. И простить не смог — иначе бы не думал сейчас о ней. И Горильского не простил. Знал он или нет что значит для меня Настя, он не имел права прикасаться к моему.

Да, он спас меня от самой большой ошибки в моей жизни.

Так пусть расплачивается за это.

Я даже не сразу понял, что делаю. А когда понял, спустя, наверное, год лишь пожал плечами и продолжил.

Он тоже на осознавал очень долго. А когда осознал было поздно.

Да, я сукин сын. Да, у меня есть слабости — точнее, были. Но я хитрый и мстительный сукин сын, который не умеет прощать. Особенно если из меня сделали идиота.

Сначала я просто не брал Горильского в новые проекты. Я мог делать сколько угодно предприятий — и не обязан был за них отчитываться. Потом потихоньку начал перекупать акции. Чтобы осталось лишь несколько акционеров, да и то самых тихих. На которых даже если Горильский повлиял бы, это не имело значение.

А потом и существующие дела начал делегировать.

И постоянно оставался настороже. Он ведь однажды совершил глупость, попытался присвоить то, что принадлежало мне. И мог захотеть повторить. Поэтому я тайно и явно проверял и перепроверял все, что он делал. И оступись он хоть раз — получил бы по заслугам.

Не оступался. Вякал, что мне незачем мстить ему, он ведь не сделал ничего такого. Я кивал и делал вид. что не понимаю, о чем речь. Не собирался облегчать ему участь.

В моей жизни было только двое людей, которых я не смог утопить в дерьме за то, что испытал из-за них. Моя мать и Настя. С первой понятно. Я попрощался с ней и запретил приближаться. Жить в одном со мной городе. И не видел больше. Но почему Настя вела себя так, будто не простила сама? Будто я был в чем-то виноват?

Чего блядь я не учел?

Я снова и снова, до тошноты, до внутреннего воя прокручивал воспоминания. У меня была охуенная память, и я мог воспроизвести все детали.

И чем больше прокручивал — тем больше мне не нравились несостыковки. Которых я раньше не замечал, не считал существенными.

Забытая сумка — дорогая сумка с самым новым смартфоном. За которыми она не вернулась.

Время отправки последних сообщений перед тем, как я поехал в аэропорт в ту ночь накануне.

Отсутствие секретарши в приемной Горильского.

Ее оправдательный лепет — зачем? Да еще такая дикая история, которую легко проверить. Какая ей разница была, что я о ней подумаю, если она уже спала с Артемом?

Она больше не приходила, не забирала трудовую и зарплату. Я проверял. Тогда подумал, что ей видимо нахрен не сдались эти деньги и эта книжка.

А потом вовсе исчезла из города. Хотя в Москве папиков найти было проще всего.

Я думал об этом всем почти до утра.

Поспал пару часов в кабинете, принял душ, переоделся.

В десять заглянул Горильский. Как всегда лохматый и улыбается широко — он так и не вышел из своей роли хорошего парня при власти. Хотя власти у него давно не было и не свалил он до сих пор только потому, что ссал открывать что-то свое и рисковать собственной шкурой. Да и деньги он последние годы вкладывал не удачно, еще и перешел кому-то дорогу. Я не вмешивался — раньше бы вмешался, а теперь нет. Но он все еще мог на меня работать, потому держался и делал вид, что все в порядке. А еще он знал, что если побежит, то я не дам ему жить спокойно. Потому что буду искать причины бегства «любимого» друга.

Мы поговорили о делах. И как бы невзначай я начал рассказывать о провинциальных начальниках, у которых побывал и их не менее провинциальных, не нахрапистых секретаршах. И якобы случайно вспомнил Настю.

Я сидел чуть ли не с закрытыми глазами, но по факту превратился в гончую.

И то что мелькнуло на мгновение на лице Горильского мне не понравилось.

Страх.

Сука, страха там не должно было быть.

Я отпустил его и откинулся в кресле. Закурил. От сигарет уже сводило желудок, но они хоть как-то меня успокаивали.

А потом набрал хорошо знакомый номер:

— Егор Константинович, зайдите ко мне.

ГЛАВА 13

Я смогла.

Тряхнула головой и улыбнулась. Побежать бы, раскинув руки… Но я вовремя вспомнила про каблуки, про офисный костюм.

И продолжила идти спокойно.