И я слишком хорошо знала, каково это — чувствовать именно так.

В комнате тихо, очень тихо. Новый корпус, покрашенные стены, девять деток в прозрачных чистых боксах. Временное мнимое благополучие, от которого спирает в груди.

Замороженные дети.

Единственный выход для их нервной системы — заблокировать все чувства. У них нет базового ощущения безопасности мира. Собственной нужности. Нет сил расти, бороться с болезнями.

У нее нет ничего и никого.

Кроме меня.

Потому что теперь у нее есть я. А она есть у меня. И мне плевать на любовь, диагнозы и идиотов, которые не поймут меня или не примут. Слишком важно то, что происходит между мной и этой девочкой.

Тонкая, хрупкая связь, не прочнее пока волоска.

Слишком важно то, что мы нашли друг друга в этой Вселенной.

Я знаю, что меня не ждет сплошной медовый месяц с появлением ребенка. Не думаю, что будет легко. Что не будет сложностей с работой. Я знаю, на что иду. Знала изначально — и все равно ломилась во все двери, высиживала очереди, платила адвокату, звонила по каждому телефону, который мне передавали, стояла с семи утра под дверями кабинетов, просматривала и просматривала базу данных по детям. Я знала, что никто не распахнет передо мной двери и не предложит войти учтиво, что мне придется самой ломиться в эту дверь, а если она будет закрыта, то искать другие двери. Не рассчитывать на то, что сработает в каком-то одном месте.

Я ломилась сразу во все доступные места. И недоступные.

Кто-то сверху, наверное, решил, что я достаточно настойчива.

Девочку должны были забрать из роддома. Ее мать не сбежала, подписала официальный отказ; и сведения о новорожденной тут же поступили к паре, стоявшей на очереди к таким детям. Паре, которая сначала согласилась, а потом вдруг передумала.

Не знаю, чего они испугались. Болячек, с которыми надо было бороться, потенциальных психических отклонений, которые могут быть у ребенка даже со здоровыми родителями, что уж говорить о наркоманах. Наследственности. А может собственной слабости, страха не полюбить этого ребенка, так и жить с чужим тебе, инородным элементом, заботиться о ненужном, неласковом существе.

Я не осуждаю их. У каждого свой путь преемства, и у некоторых он обрывается на стадии размышлений.

Я была им благодарна.

Потому что девочку предложили мне. Где-то может и в обход очереди, но я слишком много сделала для того, чтобы оказаться в первых рядах. И теперь ездила к ней. Каждый день.

Ждала даты назначения суда, звонила, умоляла, чтобы ускорили процесс. Каждый дополнительный день в этом месте для нее был сродни маленькой смерти, гибели от одиночества и ощущения пустоты вокруг. Каждая секунда, проведенная вне настоящего дома, без близкого человека отдаляла ее от нормального, уверенного восприятия действительности. Но наше государство так было устроено. Оно считало, что все нормально с детьми в этих домах. Никто не морит их голодом, не мучает. Ничего с ними не случится за пару месяцев. Торопиться некуда.

А я торопилась. С трудом оставляла ее каждый раз, с трудом снова укладывала в кювез. Уходила, стряхивая кончиками пальцев слезы.

И снова приезжала.

Утром перед работой. Вечером после.

Посмотреть. Погладить. Подержать в руках.

Рассказать ей сказку — я много теперь читала детских сказок. И знала колыбельных. Мои ночи были переполнены ожившими чудовищами из детства, которые утверждали, что я не смогу быть нормальной матерью, потому что сама не знала, что такое мать, не попробовала. Что не потяну ни морально, ни материально, не смогу полюбить, не смогу дать нормального детства, не зная, что это такое.

Я шипела на них рассерженной кошкой.

Включала везде свет и учила колыбельные.

Часами сидела в интернете и заказывала белье для детской кроватки, игрушки, одежку. На курсах нам советовали — почувствуйте себя беременной. Готовьтесь к тому что ребенок придет в вашу жизнь, в вашу квартиру. Стирайте детский вещички, раскладывайте мягких пупсов, вяжите плед.

Я все делала как они учили. Я была примерной ученицей, идеальной выпускницей школы. Я была здорова, у меня была высокая зарплата и собственная квартира с маленькой кроваткой, и комодом и ванночкой.

Я уже даже нашла женщину, которая мне будет помогать.

Я должна была справиться — без мужа, без бабушек и дедушек, без подруг. Да, сложно, но так было всегда — я всегда была одна.

И теперь у меня появлялся реальный шанс, что это одиночество закончится.

Мысли о Мише, о моем прошлом отошли на задний план. Потому что внутри меня уже не было пустоты, не стояли расставленные капканы, которые отлавливали малейший проблеск боли и воспоминаний и раздували это до всеохватывающего пожара.

Я больше не хотела житель или злиться. Все закончилось.

Даже пустота.

Потому что там, внутри меня, теперь поселился космос.

ГЛАВА 14

Михаил

Меня не оставляло ощущение, что я вляпался в то, что избегал всю свою сознательную жизнь.

Безграничную топь сомнений и побочных эффектов. Мерзостное болото чувств, которые я так старательно выдавливал из собственного нутра. С корнем выдирал — вместе с неуверенностью в себе.

Я привык прокладывать путь с помощью бульдозеров и динамита. И вдруг оказался стоящим на подвешенном над пропастью хрустальном мосту, по которому злобный гном бьет крохотным молоточком.

Тук.

И маленькая трещинка вьется с самого края.

Тук-тук.

Еще одна появляется где-то впереди.

Молоточек стучит в такт ударам моего сердца и горный хрусталь, такой прозрачный и крепкий прежде, начинает серебриться все большим количеством морщин, превращающихся в жуткий в своей безысходности узор.

Я знал, мог предположить, что за этим последует. Что станет итогом.

Что в какой-то момент гном ударит последний раз. И мост сорвется вниз целым водопадом режущих осколков, увлекая и меня в пропасть. Вместе со всей моей дерьмовой жизнью.

Но уйти с моста уже не мог.

Я никогда не ощущал подобное прежде. Даже в детстве, когда понял, что на хрен не нужен своим родителям. Мать пропадала в «общественной деятельности» и общении с подружками — а потом стало понятно, что и с «друзьями». Отец — на работе: сначала обычным инженером, потом в попытках развить свой маленький бизнес, который ему и правда удалось развить до вполне приличных размеров. Если, конечно, сравнивать, с чего все у него начиналось, а не с моим предприятием.

Он хотел угодить ей. Это я видел — любил ее до безумия и все делал, чтобы его «Клавочка» была при нарядах, деньгах, домах отдыха. Меня так не любил. Я рано начал оставаться дома один. В первом классе сам ходил в школу, сам делал уроки и варил себе макароны и сосиски. Сам выбирал одежду, друзей и кружки. Мать называла это «навыками самостоятельности», отец «школой жизни», но, по факту, им просто не было интересно заниматься собственным сыном.

Зачем они меня вообще родили оставалось загадкой.

У нас не было других родственников — а если и были, я об этом ничего не знал. Быстро уяснил, что могу рассчитывать только на себя и если хочу чего-то, то придется этого добиваться самому. А другие люди для этого не нужны. И жил в квартире на правах соседа, которому оставляли денег на продукты, а взамен требовали помогать поддерживать чистоту.

Мне казалось, что я полностью независим от родителей.

Но жизнь показала, что я ошибался.

Мне оставался месяц до шестнадцатилетия, когда отца сразил обширный инсульт, парализовавший его почти полностью. Он и раньше жаловался на самочувствие, но это не остановило тварь, звавшуюся моей матерью, от жестокого эксперимента. Вместо того, чтобы поговорить, подать на развод — или как это делают нормальные люди — она придумала перерубить концы одним махом и привела своего любовника, который к тому моменту потрахивал ее уже пару лет, к нам домой, да так, чтобы их смог застать отец.

Итогом действительно стал развод.

А еще парализованный мужик за сорок, растерянный молодой парень, который только думал, что был взрослым, а по факту оказался беспомощным дитем. И два собранных чемодана, с которыми моя мать ушла в «новую жизнь».

Отец умер спустя два года. Все это время мне помогал разве что Егор Константинович, единственный, кого я бы назвал другом отца. Чего мне стоили эти два года, я вспоминать не любил.

Мать на похороны я не позвал. Когда мне исполнилось восемнадцать — отсудил квартиру. Когда начал зарабатывать нормальные деньги, устроил ее любовнику, уже мужу, травлю, стоившему тому работы. Она приходила ко мне, рыдая, умоляя простить ее. Не тогда, когда все это произошло — позже, когда я основательно испортил им жизнь. Она причитала, размазывая слезы и тушь, что хорошие мальчики не мстят, что все получилось случайно, что она не хотела, что надо уметь прощать.

На что я ответил, что если она не исчезнет из моей жизни и не будет сидеть тише воды в каком-нибудь Мухосранске, то ей придется подставить другую щеку. Прям согласно тем заветам, которые она пропагандирует.

Потому что я никогда не был хорошим мальчиком. У меня просто не было на это шансов.

Удивительно, как я не спился и не скурился в те годы.

Хотя, не удивительно. Такой путь был для слабаков, а я презирал слабость. И никогда не позволял себе то, что делает меня слабым.

Я начал делать бизнес когда мне было семнадцать. Ну как бизнес — как умел, тупо на коленке и наглости. И где-то на том отрезке пути встретил Горильского. Мажористый мальчик с приличными родителями и даже собственной тачкой. Он что-то вякнул в мою сторону в случайной общей компании.

Я набил ему морду.

Можно сказать, с той поры началась наша дружба-соперничество. И совместная деятельность. У него водилась наличность и кое-какие связи — и я использовал их на полную. Сработались.