Я все-таки вырвалась из его рук. Да он и не держал больше. Опустил голову, опустил руки, сжал кулаки, да так, что побелели костяшки. Поднялся тяжело, сгорбленно, будто старик.

— Я тебя прошу, — вздохнула, чувствуя накатывающую тошноту, — уйди, а? Сделай хоть раз, хоть что-то не для себя, а для другого человека. Это лучше, чем просить прощения, которого у меня для тебя нет — а может ты уже давно прощен, потому что я не хочу ни в каком ключе о тебе думать. Уходи и не возвращайся. А я наконец смогу жить, жить счастливо. Я ведь это заслуживаю, а? Скажи, Веринский, я хотя бы это заслужила?

Кивнул. Протер глаза, будто потемнело в них, и он не видел ничего. И ушел, и дверь прикрыл за собой аккуратно.

А я посмотрела на эту дверь.

На кухню, которая выглядела как и полчаса назад, будто по ней не пронесся ураган, уничтоживший уже не один город.

А потом развернулась, и дрожащими руками снова принялась за тесто.

ГЛАВА 16

… — Как думаешь, когда наступает ночь они оживают? — спросила я весело, глядя на статуи.

Я была совершенно очарована Саграда Фамилией. Мы осматривали собор уже четвертый час, и я все еще не готова была уходить, изучая и бесконечные колонны, тонущие в куполах, и резьбу, и потрясающую мозаику, хотя Миша давно уже начал недовольно пыхтеть — и многозначительно меня поглаживать пониже спины и покусывать ухо.

— Они оживают и прилетают к девочкам, которые не хотят хорошо себя вести, — пробурчал мужчина и уткнулся носом мне в шею. Обычно сдержанный, в Испании он стал вдруг сам на себя не похож, а превратился в испанца, но не одержимого властью и кровью, а в пылкого, нежного, немного сумасшедшего. Он постоянно тискал меня, трогал, обнюхивал и довольно щурился, как большое добродушное животное, заполучившее в свои косматые лапы что-то вкусненькое.

— Это я-то веду себя плохо?! — моему возмущению не было предела.

— Да, — уверенно кивает Веринский и ухмыляется. — Плохая-плохая девочка, которая совершенно меня не жалеет. Да у меня последний час стояк еще более каменный, чем эти статуи.

— Ведмедик, а ну-ка не смей так выражаться и вообще… — но он щекочет меня, и я хохочу, чувствуя себя совершенно обезбашенной. Молодой, желанной.

Воздух пьянит кровь, а может это делает горящий взгляд Веринского. Я сдаюсь, и мы сбегаем по ступеням на улицу, ловим такси и целуемся на заднем сидении как сумасшедшие всю дорогу до отеля. Таксист подмигивает и посмеивается, когда Миша вытаскивает меня чуть ли не волоком с заднего сидения и тащит через холл в лифт.

Мы снова целуемся — благо одни, а то бы я сгорела от смущения. А потом вваливаемся в номер, и в ту же секунду я оказываюсь без куртки и с задранной юбкой.

Миша берет меня у входа, стоя, придерживая руками под бедра и вжимая в стену. Жестко, быстро, непривычно, но я на удивление уже готова, я принимаю его полностью и сама громко стону от удовольствия, от каждого его движения, от языка у меня во рту и пальцев, мнущих мои соски через тонкую ткань платья и кружевного белья.

Мы кончаем одновременно и сползаем вниз, на пол, не в силах пошевелиться, пытаясь отдышаться после этого сумасшедшего марафона, глотнуть воздух, наполненный запахом нашей страсти.

— Сексуальный маньяк, — говорю я хрипло и вцепляюсь ему в волосы, чтобы оттянуть назад, заглянуть в лицо. Он довольно облизывается, как сытый кот, и ничего не говорит, только смотрит так, что ниже поясницы снова плещет огонь.

— Я так ничего не посмотрю с тобой, — бурчу преувеличенно сердито.

— Посмотришь. В другой раз. Мы будем приезжать сюда снова и снова, пока ты все не посмотришь. А сейчас…

— Ну что еще? — вскидываю брови, хотя вижу по нему — что. Он не насытился. И меня это пьянило похлеще испанского вина — он никак не мог насытиться мною.

— Одна маленькая хорошенькая мышка попала в лапы к коту… — протянул Веринский насмешливо. — И если ты думаешь, что ему хватило одного раза…

— Угу, одного раза ночью, раза утром и днем и…

Хмыкает довольно. А потом легко встает, подхватывает на руки и утаскивает в спальню. Сдирает все таки платье и снова целует, целует до тех пор, пока мышка не становится на все согласна…

Я резко села на кровати

Сон — воспоминание был настолько реалистичным, что я даже удивилась, что нахожусь не в Барселоне, а в своей постели. И рядом сопит Рада.

Я тяжело дышала и чувствовала себя крайне… возбужденной.

Черт.

Этого еще не хватало.

Конечно, я была взрослой женщиной и у меня были свои потребности. Но чтобы сон с Веринским в главной роли…

Тяжело вздохнула, посмотрела на часы и зевнула. Пять утра. Рада последние дни просыпалась в шесть и начинала активно радоваться жизни, пока я пыталась продрать глаза, так что снова укладываться смысла не было. Да и я чувствовала себя выспавшейся — пусть я и вставала по ночам на кормление, но с тех пор, как стала ложиться вместе с ней, не пытаясь переделать все дела, пока спит ребенок, стало полегче.

А на дела у меня была помощница. Хорошая вменяемая тетка, чьи внуки были далеко, и она оказалась совсем не против нянчить младенца. Нянчить я особо не давала — больше она мне по хозяйству помогала, со стиркой, готовкой. Иногда катала коляску во дворе или читала Раде книжку в моем присутствии. Оставлять их вдвоем я пока не решалась, хотя уже миллион раз проверила всю подноготную.

Я прошлепала в ванну, умылась и сварила себе кофе. А потом села с большой кружкой за кухонный стол и уставилась на пухлый конверт, который доставили вчера.

Веринский конечно гад, но упертый гад. И если считает что правильным — доведет до конца. Просьбу мою выполнил и больше не появлялся — разве что в моих снах, которые стали последнее время весьма откровенными.

Но помочь все таки решил.

В конверте было три приглашения из трех разных клиник и сопроводительные письма медицинских координаторов. И все клиники просто жаждали нас с Радой видеть на обследование и дальнейшее лечение.

И сейчас во мне боролось три желания — позвонить Веринскому и съесть ложечкой его мозг, на хрен выкинуть конверт и заказать билет на самолет

И я понимала, что второе я вряд ли сделаю.

Да, я могла себе позволить все это. Какие-то были накопления, Дима помог бы. Но не так сразу и не всеобъемлюще. Не на таких шикарных условиях. Еще и найти надо было все — а он ведь нашел. Точнее, поручил помощнику.

Он очень хотел расплатиться за то что сделал со мной. Привык платить по счетам. И пусть плата была не совсем равноценна, могла ли я отказаться от нее?

Речь ведь шла не только обо мне. Точнее, совсем не обо мне. Если бы в конверте лежали ключи от дома, даже деньги или на что хватило его фантазии — это было бы другое. А так…

Вздохнула.

На самом деле я знала сразу, как поступлю. Тем более что паспорт для Рады я как раз получила.

Покосилась на часы и открыла ноутбук.

Я часто пила кофе в сопровождении бизнес-новостей. Не хотелось сильно отставать, вываливаться из темы. Да и мне это и правда было интересно. Внимательно все изучала. И не заметить идиотского совершенно заголовка «Волна» готова превратиться в цунами» я не могла.

А когда прочитала статью, а за ней еще одну, и еще, даже не сразу поверила.

Он и в самом деле это сделал? Решил вынести финансовые махинации и схемы своего заместителя на всеобщее обозрение? И посадить того за воровство и мошенничество?

Это же десятки экспертов, тонны макулатуры дел и может долгие годы — хотя, зная Веринского, может и месяцы — судов. Не считая того, что его имя и имя компании будут полоскать все, кому не лень А «Волну» трясти все возможные инстанции, как у нас это и любят делать — если уж кто и решал выступить с открытым забралом и наказать подлеца, сам огребал от государства по полной.

Я нажала на ссылку на интервью и жадно всмотрелась в экран. Заострившиеся, хищные черты лица, сжатый в жесткой гримасе рот. Почти уродливый в своей мести — и невероятно притягательный.

— Я считаю что это не стоило скрывать. Мой холдинг всегда пропагандировал политику открытости — и не вижу резона поступать по-другому в данном случае, — он говорил скупо и отстраненно.

— Не боитесь, что ваши акции еще больше упадут в цене? Эксперты уже предполагают, что…

— Переживем, — перебил он.

— И все таки разве не проще было бы…

— Прикопать Горильского в подворотне? — он так при этом посмотрел на журналиста, что тот заметно дрогнул и промямлил:

— Я не это имел в виду…

— А что тогда? — Веринский был безжалостен. — Я действую по закону, пусть даже многих это удивляет.

Он прощально кивнул и пошел дальше, не обращая внимание на звучащие вопросы.

Я задумывалась, конечно, что Веринский может сделать с бывшим, судя по всему, другом, но и не предполагала, что решится на подобное публичное наступление. Более того понимала, что он собирается засадить Горильского надолго — а для рафинированного Артема это будет хуже смерти.

Похоже, эта история задела Мишу больше, чем я предполагала.

Я смотрела на остановившийся кадр.

Мужчина в костюме, с жестким, напряженным разворотом плеч никак не ассоциировался у меня с тем, кто стоял на коленях на моей кухне. И тем не менее это был один и тот же человек.

Как и тот кто так и не смог мне доверится. Кто стоял и спокойно смотрел, как я распадаюсь на части.

Как и тот, кто нашел больницы для моей девочки.

Словно в ответ на эти мысли из спальни раздался требовательный крик.

И кто бы знал как я счастлива была его слышать — первое время Рада только пищала, не решаясь заявить о своих проблемах в полную силу.

Я зашла в спальню и подхватила на руки свою крикунью. Она тут же замолчала. И мы отправились на кухню готовить смесь.