Дарья Вознесенская - (без) Право на ошибку

Он осторожно, контролируя каждое движение прислоняет меня к двери, опускается на колени, поднимает мою юбку и утыкается лицом в бедра. Просто дыша моим возбуждением.

— Позволь мне… — шепчу, но он перебивает.

— Позволю. Все позволю — позже.

И сжимает мою ногу левой рукой.

А правой расстегивает брюки и в несколько движений сбрасывает собственное напряжение.

И рычит мне в воспаленную кожу:

— На-астя…

Колени подламываются.

Но Миша не дает упасть.

Утыкается лбом мне в живот, подрагивая, придерживая весом собственного тела, а спустя некоторое время встает, вытягивает меня на середину комнаты и начинает медленно раздевать.

На пол падает пальто.

Потом платье.

Бюстгальтер.

Я переступаю через трусики и остаюсь в одних чулках и туфлях.

Веринский обходит медленно, внимательно, как вокруг статуи в музее. Я не вижу, я чувствую это. Закрываю глаза, потому что смотреть на него, на то, какой мной любуется — запойно, без попытки вдохнуть — нет сил.

Я чувствую легкие касания кончиков его пальцев. Мазок по плечу. Сосок. Поясница. Щека. Лодыжка.

Вздрагиваю каждый раз, но глаза не открываю. Пытаюсь предугадать, где будет следующее прикосновение.

Но он всегда непредсказуем.

Мир внезапно опрокидывается навзничь. Я успеваю издать короткий писк и тут же смешок в ответ:

— Все еще Мышка…

И вот я у него в руках. В его власти.

Он осторожно укладывает меня на кровать. Шорох одежды — и обнаженное тело и губы рядом.

Сначала я еще различаю отдельные поцелуи. Поглаживания. Горячечный выдох в ложбинку между грудями. Сильные ноги, оплетающие мои.

Потом все сливается в одну сплошную ласку. Мучительное наслаждение, требующее разрядки. Шорох прибоя на пересохшем песке. Шепот звезд в укромных местах.

Я требую, направляю, жажду и срываюсь в жаркие мольбы, но он будто решил сполна поиздеваться над собственной выдержкой, и выцеловывает каждый сантиметр, пожирает каждую эмоцию, которая рваными криками вырывается из моего рта.

А потом входит на всю длину, резко, жестко, впиваясь пальцами в мои бедра, выкручивая соски и прокусывая до крови губы.

Я мечусь по кровати, пытаясь избежать этого сводящего с ума наслаждения и, в то же время, принимая его полностью. Выгибаюсь, кричу, вонзаюсь в его кожу, кусаю плечи, руки, шею, оставляю свои отметки, требовательно рычу, пытаюсь сбросить наглого наездника.

И жалобно скулю, когда он выходит из меня и отстраняется.

Но это только начало.

Миша резко переворачивает меня на живот и дергает наверх, чтобы я встала на колени.

А потом снова входит и замирает, вырывая у меня благодарный стон, крепко держа за талию, накручивая волосу на кулак, так что я откидываю голову.

Я пытаюсь двинуться, насадиться на него снова, но он не дает. Продолжает держать в одном положении, и я чувствую, как пульсирует, наливается во мне еще больше его член.

Хныкаю и получаю, наконец, свое.

Он чуть отстраняется и снова проникает в меня, почти причиняя боль.

И начинает долбиться с мощью и твердостью бездушной секс-машины. Вот только его стоны, его пальцы, хаотично терзающие мою спину, его шлепки открытыми ладонями ничуть не бездушны. Выдают тот же восторг, который испытываю я от полного, безудержного слияния.

Мы оба пытаемся продлить эти ощущения.

И обоим это не дано.

Совсем скоро я на грани. Подаюсь назад с той же яростью, что он вбивается в меня. Вцепляюсь в простыни так, будто хочу прорвать их до матраса и рычу, не в силах совладать с животным удовольствием.

А потом прогибаюсь еще сильнее, стремясь достичь максимального соединения и, когда он начинает двигаться практически на космической скорости выкрикиваю его имя:

— Ми-иша-а…

И разрываюсь на тысячи маленьких солнц, смутно чувствуя его вопль, жар, рычание, дрожь, тяжесть…

И падаю на кровать, придавленная его тяжестью. Трясусь под ним, как припадочная, всхлипываю, мечусь.

И затихаю, наконец, практически впадая в беспамятство.

Чтобы снова воспрянуть, когда меня переворачивают и впиваются в губы крышесносящим поцелуем.

Серьезно? После всего произошедшего меня волнуют поцелуи?

Да.

Волнуют.

И его поглаживания. И сладкий, матерный шепот, в котором он мне рассказывает, в каких позах он меня сейчас оттрахает. И его руки, нежные и жесткие одновременно. И его взгляд, прожигающий меня даже сквозь закрытые веки.

Я не знаю, сколько раз он меня любил. Я сбилась со счета.

Сознание возвращалось вспышками — вот мы в ванной, стоим под потоками воды и целуемся до онемения челюстей.

Вот пьем шампанское и курим на балконе, завернувшись в одно одеяло на двоих. И вдруг он отбрасывает это одеяло, перегибает меня через перила и вонзается в меня с пылом вновь обращенного.

Вот узор на ковре. Я могу рассмотреть его, потому что лежу на нем ничком, не имея сил доползти до кровати, а рядом лежит Веринский, и выводит на моей воспаленной коже узоры.

И снова кровать. Диван. Стена.

Мы провалились в сон перед рассветом. Вырубились прямо в процессе, мне кажется, потому что спустя несколько часов я прихожу в себя в его объятиях, прижатая спиной к его груди, с его рукой, опоясавшей мне бедра и ладонью, просунутой между ногами.

Прихожу в себя и прикусываю губу, чтобы не заплакать.

Миша спит. Я чувствую это по мерно вздымающейся груди.

На часах, что стоят на тумбочке возле кровати восемь тридцать.

Мне так хорошо, что хочется орать от восторга. Мне так плохо, что хочется выть от безнадежности. Меня штормит. Я не понимаю — права я или нет. Я только знаю — без Миши я буду подыхать. Но медленно и почти благопристойно.

А с ним могу сгореть за раз.

Я понимала, что люблю его. Снова люблю — а может и любила всегда. Даже когда считала больным ублюдком.

Но любви не всегда достаточно.

Я не уверена, что смогу принять его назад полностью. Что не буду обвинять его в том, что мы натворили. Что не проснусь однажды ночью и не пойму, что живу с конченным мерзавцем. Что не сделаю себя несчастной. Или несчастным его. Что не буду думать о том, что не могу родить ему ребенка.

И дело не в страхе. А в том, что долбанные весы моей жизни уже давно накренились в другую сторону. И на той стороне на кону стоит спокойное существование. К которому я стремилась всю жизнь.

И разве оно не стоит того, чтобы избавиться от любой потенциальной угрозы?

Я осторожно высвобождаюсь из его объятий. Тихонько привожу себя в порядок. Одеваюсь.

Нет, я не собираюсь сбегать молча. Он мне не чужой.

Или чужой? Разве с близкими так расстаются?

Черт, я сама не знаю. Но менять принятых решений не намерена. Я собираюсь дождаться, когда он проснется. И ждать не приходится долго. Будто почувствовав, что он обнимает подушку, а не меня, Миша резко открывает глаза и садится на постели.

И тут же находит меня взглядом.

И в его глазах — понимание и осуждение. Мне больно от этого. Значит, я заслуживаю эту боль.

Он хмурится:

— Что, опять собралась спрятаться в своем «домике»?

Резкий не голос — смысл.

И я вздрагиваю, как от пощечины.

Потому что он прав. И его лицо, где на мгновение смешивается злость, сожаление, даже бешенство, клеймом отпечатывается на моей сетчатке.

Я не знаю, как ему объяснить, что дело не в нем, дело во мне. Что я уверена в его чувствах и желаниях — но не уверена в своих. Не уверена, что смогу продолжать жить с ним. Вот так, без утайки, с содранной кожей. Не уверена, что позволю ему остаться без наследников. Не уверена, что смогу принять таким, какой он есть. И что он сможет принять меня такой, какая я — порой нервной, стервозной, жесткой, требовательной.

Что наша возможная жизнь не обернется очередным крахом, из которого мне придется выбираться уже не одной — и не потому, что он снова напортачит, а потому, что я не справлюсь.

Я смотрю на него — нет, я пожираю его взглядом. А потом все-таки отвечаю на вопрос:

— Да. Но я не смогла бы уйти, не попрощавшись.

«Да потому что я люблю тебя, Настя!»

Это признание звенело у меня в голове все два месяца, что прошли после нашего расставания в Барселоне.

Сказанное злым, чуть ли не ненавидящим голосом.

Стиснутое мужскими крепкими пальцами на моих плечах.

Окрашенное пеплом удовольствия на губах.

Пронизанное ярким испанским солнцем, которое нашло идеальный момент чтобы пробраться сквозь щель в плотных black— out шторах люкса.

Оттененное запахами страсти, дорогущего геля для душа и его туалетной воды, которую я только что нюхала в ванной, как маньячка.

Сказанное после моего неуверенного, полу задушенного

«Почему?»

Вопрос, конечно, на пять баллов, особенно когда мужчина предлагает выйти замуж.

Я была в тот момент в шоке. Совершенно не подготовлена — ничем. Ни даже этой ночью, ни его заботой все эти месяцы, ни препарирующим взглядом, которым он на меня смотрел, ни моими словами «прощай».

Я с ним попрощалась ведь.

А он, вместо того, чтобы отвернуться или взбеситься, или сделать что-то, что дало бы мне хоть какую-то возможность выдохнуть и убедить саму себя, что я поступаю совершенно правильно, он вместо этого встал гибким движением: роскошно— порочный, совершенно голый, все еще готовый к постельным подвигам, взъерошенный — охренено сексуальный! — встал, подошел ко мне и взял рукой за подбородок. Поднял опущенную голову — да, мне было тяжко смотреть на него — и выдохнул прямо в губы:

«Выходи за меня замуж».