Тахира Мафи - Бездна между нами

– Ну, как знаешь. – Я смутилась. – Если не дозрел…

– Вот именно – не дозрел. Мы с тобой еще не настолько, гм…

– Ладно, ладно.

– Понимаешь, я даже твоего второго имени не знаю. Не могу я с тобой обсуждать своих предков.

– У меня только одно имя.

– Да? А как насчет…

– А не многовато ли вопросов?

Молчание.

– Это плохо?

– Нет. Просто… просто я бы тоже не прочь тебя поспрашивать.

Секунду он молчал. Наконец ответил тихо:

– Я слушаю.

Так я узнала, откуда взялось имя Оушен. Все оказалось довольно просто. Мама Оушена бредила водными просторами; по иронии судьбы, сам Оушен боится утонуть, плавает как топор и на океаны чихать хотел. Второе имя у него – Десмонд. Получается, Оушен – парень не с двумя, а с тремя собственными именами. Я ему сказала, что Десмонд отлично звучит, а он объяснил: так звали дедушку. Я спросила, помнит ли Оушен дедушку, он сказал – нет, не помнит, родители развелись, когда ему было всего пять, он потерял связь с родными по отцовской линии, да и самого отца видит от случая к случаю. Мне хотелось еще поспрашивать о родителях, но я не решилась, поэтому спросила, какой университет Оушен себе наметил. Он сказал, не знает, на чем остановиться – на Колумбийском университете или на Беркли. Беркли идеально подходит, если бы не одно «но» – он расположен в небольшом городе, а Оушену непременно хочется в мегаполис. Я ответила, что помню, как он это говорил. Он продолжил:

– Ну да. Знаешь, я иногда думаю, надо было в другой семье родиться.

– В смысле?

– Понимаешь, мне кажется, вокруг меня одни мертвецы. – Сказано было с такой яростью, что я опешила. – Никто не думает. Всех все устраивает. А поглядеть – что конкретно? Ведь дерьмо же кругом. Самое настоящее дерьмо. Не хочу таким же стать.

– Да, мне бы тоже этого не хотелось.

– Тебе и не грозит.

– Да? – Я удивилась. – Спасибо.

А потом Оушен спросил:

– Ты когда-нибудь с парнем встречалась?

Я оцепенела. Выдавила:

– Никогда не встречалась. Нет. Никогда.

– Почему?

– Почему? – Мне стало смешно. – Даже не знаю, с чего начать. Ну, во-первых, родители, если бы я с ними таким желанием поделилась, были бы в ужасе. Им до сих пор кажется, что мне пять лет. Во-вторых, мы вечно переезжаем. Просто нет времени на развитие отношений. А вообще-то, Оушен, – я снова хохотнула, – парни, как бы это сказать, не находят меня привлекательной. Никуда не приглашают…

– Ну а если бы парень тебя пригласил?

Этот поворот мне сразу не понравился.

Если честно, я не думала, что дело зайдет настолько далеко. Убеждала себя: Оушен мной не заинтересуется. Никогда. Только худший сценарий не проиграла – что, если все-таки заинтересуется?

Хороший парень этот Оушен, думала я, только очень уж наивный.

Может, изрядно постаравшись, я бы и справилась с вечным раздражением; может, для разнообразия смягчилась бы. Но ведь оптимизмом мироустройства не изменишь. Оушен – милый, симпатичный, гетеросексуальный белый парень, и у мира на него планы. Иранка – мрачная, сомнительной внешности, да еще и с шарфом на голове – в этих планах не фигурирует. Значит, нужно спасти Оушена от него самого.

Поэтому вопрос о свидании я оставила без прямого ответа.

Попыталась ответить уклончиво.

– Вообще-то приглашения поступали. Правда, нечасто. Но все-таки. Пару лет назад. У Навида тогда был, гм, трудный период. В смысле, брат сам был трудный. Ну вот, однажды он заглянул в мой дневник, вычислил, о каких именно безрассудных соискателях я там писала, и поколотил их. – Я выдержала паузу. – Как ты понимаешь, с тех пор моя личная жизнь расцвела пышным цветом.

Не знаю, на какую реакцию рассчитывала. Когда Оушен уточнил: «Ты ведешь дневник?», я поняла: хотелось услышать что-то другое.

– Ну да, – ответила я.

– Это же здорово!

Тут до меня дошло: пора закругляться. Что-то происходило; что-то менялось. Стало страшно.

И я выпалила:

– Слушай, давай попрощаемся. Поздно, я еще не все уроки сделала.

– Ладно, – ответил Оушен.

Даже по этим двум слогам я уловила: он такого не ожидал. Он, может быть, даже огорчен.

– Завтра будешь в школе, Оушен?

– Конечно.

– Вот и хорошо. – Я выдавила улыбку, даром что Оушен не мог ее видеть. – Пока.

Нажав на кнопку отбоя, я почти упала на кровать и зажмурилась. Меня трясло. Дрожь проникла, кажется, даже в костный мозг.

Какая же я дура.

Знала ведь, знала, что не надо, а все-таки написала Оушену, заморочила бедного парня. Он же представления не имеет, во что впутался. Для него все проще простого: приглянулась девчонка, он и ляпнул: ты, мол, красивая. Этой бы девчонке его послать куда подальше, а она – я – не послала. И вот что мы теперь имеем. Судя по всему, Оушен пытался назначить свидание. В его мире такое поведение логично, следующий, ожидаемый шаг после ремарки о красоте. А мне оно зачем? Мне драма не нужна. Не в моих она интересах.

Одно слово: дура.

Потеряла бдительность – и пожалуйста, симпатяга Оушен тут как тут, хозяйничает в моей голове, выметает здравый смысл. А все из-за Джакоби. Наговорил всякого. Отвлек. За частностями скрыл общую картину.

Которая всегда неизменна.

Я сглупила, раскрывшись. Допустила ошибку. Нельзя и дальше разговаривать с Оушеном. Надо все переиграть.

Переключить передачу.

И поскорее.

Четыре дня подряд я игнорировала уроки мистера Джордана.

Сходила к завучу, попросила, чтобы меня вычеркнули из списков. Сказала, не хочу больше заниматься глобальными перспективами. Завуч: почему? Я: не нравится. Занятия не нравятся, методы преподавания не нравятся.

Ничего не вышло. Завуч объявила, что классы укомплектованы, что мне светит крайне низкий балл, с которым ни в один приличный университет не поступить. Я пожала плечами. Она сдвинула брови. С минуту мы смотрели друг на друга. Наконец она пообещала уведомить мистера Джордана о моем намерении. Если он позволит, тогда, пожалуй… Я сказала: «Годится».

И забила на глобальные перспективы. Первые три дня прошли спокойно, а на четвертый день – это был четверг – Джордан отловил меня возле шкафчика.

– Здравствуй, Ширин. Тебя в классе не видно. В чем дело?

Джордану достался мой мрачный взгляд. Затем я намеренно громыхнула дверцей шкафчика. Заперла ее на кодовый замок.

– Не хочу больше у вас заниматься.

– Да, я об этом слышал.

– Значит, порядок.

И я пошла прочь.

Джордан двинулся следом.

– Может, уделишь мне минутку времени, а? На разговор?

– По-моему, разговор уже имеет место.

– Ширин, извини меня. Похоже, я сделал что-то не так. Хочу это с тобой обсудить.

Я остановилась посреди холла. Повернулась к Джордану. Ни с того ни с сего расхрабрилась.

– Что конкретно вы хотите обсудить, мистер Джордан?

– Определенно, я тебя чем-то обидел…

– Определеннее некуда. Вы меня очень обидели. Зачем вы этот бред затеяли? Вы не просто знали, что Трэвис скажет какую-нибудь гадость – вы от него этой гадости хотели.

Мимо спешили старшеклассники, некоторые замедляли шаг, недоумевая, что это у нас с Джорданом происходит, вид у него был растерянный.

– Ты неправа, Ширин. – Джордан покраснел по самый воротник. – Я ничего такого не хотел. Никаких оскорблений. Я ставил совсем другую цель. По-моему, важно свободно обсуждать стереотипы и их вред. В данном случае я добивался, чтобы Трэвис – и весь класс – уяснили: ты больше, ярче как личность, чем привыкли считать окружающие.

– Допустим, – процедила я. – Процентов на шестьдесят, может быть, и правда. Но остальные сорок процентов – это знаете что? Это ваше стремление прослыть прогрессивным учителем. Вы принесли в жертву мое душевное состояние, позволили меня унизить, лишь бы назавтра вся школа гудела: ах, какой мистер Джордан смелый! Ах, как дерзко он ломает стереотипы!

– Может быть, зайдем в класс, Ширин? – почти взмолился Джордан. Глаза у него стали какие-то собачьи. – Нехорошо говорить здесь, у всех на виду…

Я вздохнула.

– Будь по-вашему. В класс так в класс.

Я честно не понимала, почему Джордан нервничает.

Подумаешь, одной ученицей меньше. Просто я не представляла, каково быть учителем. Наверно, моя жалоба имела для Джордана серьезные последствия. Впрочем, мне было параллельно.

Меня напрягало только, что Джордан такой назойливый.

– Извини, – сказал он в пятый раз. – Мне действительно очень неловко. Я не хотел тебя расстроить. Не думал, что ты все примешь так близко к сердцу.

– Точнее сказать, вы вообще не думали. – Мой голос чуть дрогнул. Храбрости поубавилось. В классной комнате, отделенная от Джордана столом, я вдруг остро ощутила: я имею разговор с учителем. Сколько ни хорохорься, все равно остаешься шестнадцатилетней девчонкой в полной зависимости от взрослых. Это осознание, наверно, у меня в генах засело и вот проявилось. Взрослые возникают и исчезают, скользят, не задевая память – со своими низкими зарплатами и высокими амбициями. – Не нужно быть семи пядей во лбу, – заговорила я уже мягче, – чтобы представить, насколько обидны такие эксперименты. Но я даже не про обиду. Речь не о моих личных чувствах.

– О чем же тогда?