Я опешила.

– Ты как? Все о’кей? – повторил один из копов.

Я догадалась: раз я жива, значит, все действительно о’кей. Кивнула.

– Послушай, – заговорил коп, – может, зря ты это… гм… полотенце на голове носишь, а? Может, лучше тебе одеваться как все? – Помолчав, он со скорбным вздохом пояснил: – Ты ж вроде как сама нарываешься, детка. Сама себя мишенью делаешь. Сейчас в мире непросто. Люди перепуганы, понимаешь? – Видимо, решив, что не понимаю, уточнил: – Ты вообще по-английски говоришь?

Меня так трясло, что я и выпрямиться-то не могла. Смотрела на копа снизу вверх. С ощущением полной беспомощности. А тут еще эта его пушка на ремне. Взгляд упал на нее – дрожь усилилась.

– Вот, – сказал коп, протягивая визитку. – Позвони, если опять кто пристанет.

Визитку я взяла. Номер оказался не полицейского участка, а органов опеки.

И это нападение было не первым актом агрессии, но с него начался процесс моего очерствения. Будто рану прижгли – сначала адская боль, потом – тупая бесчувственность.

Домой я пришла в состоянии эмоционального ступора, все еще неспособная плакать. Но как изменились родители! Пришибленные, будто окаменевшие, они показались мне парой перепуганных детей. Папа начал было говорить: а может, ну его, этот хиджаб? Может, лучше как все, с непокрытой головой?

Я сказала: нет.

Еще сказала, что я в порядке, что все будет хорошо, волноваться не надо, что теплый душ окончательно меня успокоит. Потому что происшествие пустяковое. Я лгала, чувствуя, что родителям ложь еще нужнее, чем мне самой. Через месяц мы переехали. Я знала, по какой причине.

В последнее время тот случай вспоминался все чаще. Подробности преследовали меня. Сделав простой выбор – прятать волосы, – я была морально истощена. Как это достало! Достало, что негатив, связанный с хиджабом, распространялся вообще на все. Отравлял воздух. А самое мерзкое – мне было не безразлично. Окружающие твердили, что я – источник проблем, а меня это задевало. Больно и глубоко.

И передышки не предвиделось.

Возле двери я помедлила. Из кухни тянуло восхитительным, сугубо домашним запахом; он не таял даже в холодном осеннем воздухе. Я догадалась: мама жарит лук в оливковом масле. И этот запах словно перенес меня в детство.

Напряженные мышцы тут же расслабились.

Я вошла, стряхнула с плеч рюкзак. Скользнула в кухню, уселась за стол. Знакомые с детства звуки и запахи окружали меня, и я ухватилась за них, как за спасательный круг. Я стала смотреть на маму. Она удивительная женщина, самая сильная, самая храбрая на свете. Сколько ей пришлось вынести! Она, кажется, с рождения только и делает, что выживает. Каждый день ей приходится терпеть различные нападки, но об этом можно только догадываться. Потому что мама не тащит грязь в дом. Не облекает ее в слова. Никогда не жалуется. Сметает все препятствия на своем пути. Мне бы мамино благородство, мне бы ее терпение и стойкость! До вечера мама работает, прибегает домой незадолго до папы, успевает состряпать восхитительный ужин. И всегда у нее наготове улыбка, деревянная ложка, чтобы стукнуть по затылку меня или Навида, и мудрый совет.

В тот день мне очень хотелось именно совета. Однако я подозревала, что получу деревянной ложкой, и помалкивала.

Вздохнула. Стала проверять телефон. Шесть пропущенных вызовов от Оушена и два сообщения:


Пожалуйста, позвони мне

Прошу тебя


Сообщения я прочла, наверное, сто раз. Таращилась на экранчик, и чувства обуревали меня. Одних только воспоминаний о поцелуях было достаточно для пунцового румянца. Моя память сохранила каждую деталь, каждый момент, и я могла проигрывать их снова и снова. Стоило закрыть глаза – и я чувствовала вкус его губ. Я вспоминала его взгляд, то, как он смотрел на меня, и моя кожа искрила, готовая вспыхнуть. Отрезвляли меня мысли о завтрашнем дне. Как я появлюсь в школе? Почему я так сплоховала? Почему не поинтересовалась, какое место занимает Оушен в школьной иерархии – дурацкой, спору нет, но существующей независимо от моего личного мнения? Кто мешал спросить, чем Оушен занят в свободное время? Кто мешал хоть раз прийти на собрание баскетбольных фанатов? Я бы увидела Оушена среди других баскетболистов.

Я бы владела информацией.

Теперь я по колено в метафорическом навозе; как выбираться, понятия не имею. Игнорировать Оушена? Нет, этот номер больше не пройдет; какое там «больше» – он с самого начала не проходил. Но и убеждать его – бессмысленно. Я ведь уже пыталась. В частности, сегодня. План разработала. Воображала себя достаточно взрослой, рассудительной, способной порвать с таким парнем. Мне бы не обольщаться на свой счет, мне бы, как последней трусихе, послать Оушену сообщение, лаконичное, грубое и внятное – «отвали»; так нет, я хотела по-хорошему. Решила, Оушен заслуживает разговора наедине, аргументов, доказательств. Сама нарвалась.


Весь вечер я тянула резину. Сидела с родителями в кухне до упора. Ела медленно, все давно покончили с ужином, а я еще жевала. На взволнованные вопросы родителей отвечала: «Я в порядке, просто день был тяжелый». Навид со мной почти не говорил, только украдкой сочувственно улыбнулся. Я оценила.

Однако, как я ни медлила, а в спальню идти пришлось.

Я оттягивала этот момент. Знала: как только останусь наедине с собой, в тишине и полумраке, должна буду принять решение. И очень велик риск, что я, спрятавшись под одеялом, позвоню Оушену, а услышав его голос, потеряю способность мыслить трезво. Сама не замечу, как, вроде даже не по своей воле, соглашусь попробовать, посмотреть, что будет. А будет назначение нового свидания, якобы с целью расставить все точки над i, – я на это пойду, зная, что свидание обязательно завершится вожделенным поцелуем. Крайне опасным для моего душевного здоровья. Поэтому я держалась изо всех сил.

Которых хватило ровно до трех ночи.


Я лежала без сна, без надежды расслабиться. Мысли роились, каждый мускул был напружинен. Вдруг телефон прожужжал сообщением. Коротким – короче некуда. Разрывающим сердце.

:(

Не понимаю, как мою оборону сломил обычный эмодзи. Может, дело тут в том, что кислая рожица красноречивее сухих букв.

Я взяла телефон. Потому, что была слаба. Потому, что несколько часов промучилась мыслями об Оушене, потому, что мой разум сдался прежде, чем пришло сообщение. Я тащила телефон под одеяло в полной уверенности, что совершаю ошибку.

Нашла номер Оушена, помедлила, прежде чем нажать «Вызов». Добром это не кончится, думала я – эмоциональная девочка-подросток, ни разу не образец строгого поведения, не святоша, как справедливо заметил Навид. И не кандидатка в святоши.

Короче, я ему позвонила.

Голос Оушена звучал непривычно. Обиженно, что ли. Я уловила выдох перед словом «привет».

– Привет, – прошептала я, укрывшись одеялом.

Несколько секунд Оушен молчал.

А я ждала.

– Думал, ты не позвонишь, – наконец выдал Оушен. – В смысле, вообще никогда.

– Прости.

– Это из-за поцелуя? – Интонация стала напряженной. – Мне не следовало тебя целовать? Я что-то нарушил, да?

Я зажмурилась. Ну конечно: даже от телефонного разговора нервы вон что вытворяют.

– Оушен, – произнесла я, – поцелуй был восхитительный. – В трубке послышалось учащенное дыхание. По мере того как я говорила, дыхание убыстрялось. – Он был чудесный. Лучшего и желать нельзя. Я обо всем на свете позабыла.

Оушен молчал.

И вдруг:

– Тогда почему же ты столько времени не перезванивала?

Голос Оушена сорвался.

Вот оно. Сейчас. Сейчас, сию минуту я должна ему все сказать. С большой долей вероятности это меня убьет. Но сказать надо.

– Потому что, – пролепетала я, – так дальше нельзя.

Этой фразой я ему словно под дых дала. Мне было слышно: сначала из Оушена вышел воздух. В следующее мгновение он отвел телефон от лица, выругался в сторону. Затем проговорил отчетливо:

– Из-за школьных придурков? Из-за того, что нас видели вместе?

– В общем, да.

Он снова выругался.

А я, неожиданно для себя, выдала:

– Я даже не знала, что ты в баскетбол играешь.

Вроде глупость сморозила: мало ли кто во что играет! Но только не в случае с Оушеном. Он ведь не просто так мяч в корзину швырял. Он был звездой школьной команды. С впечатляющим количеством голов. То есть бросков. Какая разница. Когда я все же затащила себя в спальню, я не поленилась – нашла Оушена в Интернете. О нем писали местные газеты. Его отслеживали престижные вузы. Сулили внушительную стипендию. Пытались перебить друг у друга такого ценного студента. Обсуждали его потенциал. Его будущее. Я нашла также несколько блогов и видеоматериалы, спонсируемые школой, подающие Оушена в блеске славы. Копнув чуть глубже, обнаружила еще и анонимный «Живой журнал», посвященный строго Оушену, победам Оушена, броскам Оушена, наградам Оушена. Статистика явно не за один год; непонятная мне, баскетбольной профанке, цифирь – и жгучий стыд.

Зато вот что я поняла яснее некуда: жизнь Оушена давно и прочно связана с баскетболом. Когда я переварила эту мысль, пришла другая: да, конечно, я виновата, что не поинтересовалась, чем Оушен увлекается; но почему сам Оушен ни разу, даже случайно, не упомянул баскетбол?

Теперь на мой всплеск «Я даже не знала…» он ответил еще загадочнее:

– И хорошо бы тебе никогда не знать.

Я насторожилась. Неужели Оушен?..

И тут он раскрылся.

Оушен начал играть в баскетбол после развода родителей, потому что новый приятель матери работал тренером по баскетболу. Казалось, так проще всего угодить маме – провести время с ее парнем. Оушен обнаруживал явные способности, радовал отчима. А это, в свою очередь, радовало маму, что благоприятно сказывалось на самооценке Оушена.