Оушен только улыбался.

Вскоре дошло до того, что родители стали искать у Оушена защиты от меня, родной дочери. Всякий раз, когда я просила их завязать уже с поэзией, хотя бы на сегодня, они взывали к Оушену. Который, разумеется, с превеликой учтивостью принимал их сторону – уверял, что ему крайне интересно. Мама, вдохновленная, предлагала еще чаю. Оушен отказывался – мама наполняла его пиалу и спрашивала, не желает ли он покушать. В ответ на «Спасибо, я уже наелся» перед Оушеном появлялась новая тарелка с лакомыми кусочками. Оушен при виде еды являл такую искреннюю благодарность, что родители просто млели. Под конец мне было велено брать с него пример.

– Наш гость такой вежливый, – повторяла мама. – Не то что ты, Ширин! Вроде мы тебя хорошо воспитывали, правильно… Оушен, дорогой, пожалуйста, повлияй на Ширин. Пусть меньше сквернословит!

Тут Оушен чуть не погорел – засмеяться хотел. Правда, под моим взглядом вовремя спохватился.

Мама, к счастью, за своей воркотней ничего не заметила.

– От Ширин только и слышно: «урод», «дерьмо» да «отморозок». Уроды с отморозками – еще куда ни шло; но где она находит столько дерьма? Я ей говорю: Ширин-джан, почему у тебя что ни возьми, то дерьмо?

– Господи! Мама! – воскликнула я.

– Хоть Всевышнего не впутывай! – Мама сначала погрозила деревянной ложкой, а потом ею же и дала мне подзатыльник.

Я перехватила мамину руку.

– Боже! Перестань!

Мама преувеличенно громко вздохнула.

– Видишь, Оушен? Ни малейшего уважения!

Оушен улыбался. Улыбка застыла, остуженная моим взглядом, трепыхалась на грани, готовая перейти в полноценный хохот. Оушен усиленно сжимал губы, откашливался – все было бесполезно. Его выдавали глаза.

Наконец он со вздохом поднялся, взглянул на пиалы, полные аутентичных иранских яств, и сказал, что ему пора. Дело близилось к полуночи – немалую долю вечера заняли ролики о европейских смесителях.

Оушен стал прощаться, а сам с тоской косился на меня. Я в прихожую не пошла, просто помахала Оушену и скрылась на втором этаже. Не хватало мне зависнуть у дверей, затянуть взаимные «Спасибо» и «До свидания». Родители у меня проницательные, уж конечно, просекли бы, что я к этому парню неровно дышу. Им совсем не обязательно было знать, до какой степени неровно. Короче, я закрылась в спальне. И почти сразу же услышала стук. Распахнула дверь. На пороге стояли Навид с Оушеном.

– У вас двоих пятнадцать минут, – прошептал Навид.

И подтолкнул Оушена. Прямо в мою комнату.

Оушен пригладил волосы, одновременно умудрился засмеяться и вздохнуть.

– Ширин, твои родные – просто чудо. Навид меня наверх потащил, сказал – громко, – что покажет скамью для пресса. Которая у него в комнате. А я даже не знаю – она есть, скамья эта?

Я кивнула – дескать, как не быть.

Однако запаниковала.

Вот же брат у меня – сюрприз ходячий. Нет, я понимаю – он хотел как лучше. Но я ведь не подготовилась. Может, бюстгальтер где-нибудь на виду валяется. И вообще, мне нужен соответствующий настрой. Оушен впервые у меня в спальне – как ему покажется обстановка? И я сама – в этой обстановке?

Паникуя, я заметила: Оушен осматривается с интересом.

Вот какая картина ему предстала.

Узкая кровать в правом углу. Покрывало не разглажено, подушки свалены грудой. Поверху – футболка и шорты, заменяющие мне пижаму. На прикроватном столике заряжается сотовый телефон. У противоположной стены – письменный стол с компьютером и стопкой книг. В другом углу портновский манекен, на нем щетинится булавками очередное мое незаконченное произведение. Швейная машинка рядом, на полу, и там же – открытая коробка, из которой почти валятся катушки с нитками, игольные подушечки, а также нераспечатанные упаковки с иголками.

Посреди комнаты, на ковре, легкий бардак.

Несколько фломастеров, открытый блокнот для эскизов, старый проигрыватель и допотопные папины наушники. Стены почти голые, если не считать нескольких набросков углем, которые я выполнила год назад.

Сойдет, решила я, и перевела взгляд на Оушена. Он продолжал осматриваться. Мне казалось, слишком уж долго.

– Знала бы, что придешь, – прибралась бы.

Оушен будто не слышал. Его взгляд зафиксировался на моей кровати.

– Так вот откуда ты ночные разговоры ведешь? – уточнил он. – Вот где под одеялом прячешься?

Шагнул к кровати и сел. Снова огляделся. Заметил мою пижаму, смутился, но всего на мгновение.

– Наверно, глупость скажу. До меня только сейчас дошло. Ты ведь дома шарф не носишь, так?

– Конечно, не ношу. Не хватало еще в шарфе спать.

– Значит, – Оушен сдвинул брови, – когда ты со мной говоришь под одеялом, ты выглядишь иначе? Не так, как днем?

– Кардинальных изменений не происходит. Но, в общем, как бы да.

– А в этом вот ты спишь? – Оушен погладил мои футболку и шорты.

– Сегодня ночью – да, в них спала.

Мне стало неловко.

– Сегодня ночью, – повторил Оушен. Глубоко вздохнул и взял одну из моих подушек – осторожно, будто имел дело с хрупким стеклом.

А дело в том, что сегодня мы проговорили несколько часов. Обсуждали серьезные вещи и просто болтали, даже дурачились. От воспоминаний сердце запрыгало. Было уже очень поздно – точнее, очень рано, – когда мы попрощались. Я сунула телефон под подушку и тут же уснула.

Хотелось верить, что Оушен разделяет мои мысли. Что и ему кажется: наше чувство крепнет с пугающей быстротой, так что дух захватывает, и не представляешь, как притормозить и будет ли толк от попыток.

Наверняка я не знала. Оушен все молчал, и я напряглась. По-прежнему сидя на моей кровати, он теперь снова озирался, задерживал взгляд на каждой мелочи. Меня стало потряхивать.

– Мы ненормальные, да? – вымучила я. – Как думаешь, мы с тобой ненормальные?

Оушен со смехом поднялся, отрицательно покачал головой.

– По-твоему, я сейчас о нашей нормальности-ненормальности думал?

Я смутилась.

– Не знаю…

Он снова рассмеялся, покосился на стенные часы.

– Э, да у нас всего пара минут осталась!

С этими словами он приблизился ко мне. Замер в полушаге от меня.

– Всего пара минут, – эхом отозвалась я.

Расстояние в полшага исчезло. Оушен запустил руки в задние карманы моих джинсов. Я едва не задохнулась, когда он привлек меня к себе, так, что наши тела словно совпали. Он прижался лбом к моему лбу. Затем, на мгновение, обнял меня за талию и прошептал:

– Какая ты красивая! Ничего, что я это вслух говорю? Ты удивительно красивая!

Я зарделась. Оушен был так близко – уж конечно, слышал грохот моего сердца. Наши тела казались неразделимы. Слиты воедино.

Я прошептала его имя.

Он поцеловал меня – всего один раз, очень нежно. И не сразу отстранился. Его губы так и трепетали, едва касаясь моих губ. Я задрожала всем телом. Оушен закрыл глаза. Шепнул:

– Я с ума схожу.

И без предупреждения, в каком-то отчаянии, приник к моему рту. По венам будто пламя пустили. Я буквально начала плавиться. Губы Оушена – такие мягкие, запах Оушена – такой пленительный. Было отчего заискриться мозгу. Мои ладони заскользили по его спине, вверх. И вдруг – не знаю, как это вышло, – очутились под свитером.

Я замерла.

Прикосновение к гладкой, жаркой коже стало для меня полной неожиданностью. Вызвало приступ страха. Оушен оторвался от моего рта, и я губами почувствовала его улыбку.

– Боишься, да? Страшно меня тронуть?

Я кивнула.

Улыбка Оушена стала шире.

Мои пальцы побежали по его мускулистой спине – и он сам напрягся, часто задышал.

Пальцы сместились на позвоночник. Скользнули ниже, к талии. Я читала тело Оушена. Его жар передался мне, моим ладоням. Только я осмелела, как Оушен накрыл мои ладони своими. Выдохнул. Прижался щекой к моей щеке. Издал нервный смешок. Без слов чуть мотнул головой.

Степень блаженства превзошла все мои фантазии. Оказалась гиперреальной до неправдоподобия. Оушен теперь обнимал меня без прежней робости. Прогнулся назад, прижал меня к себе. Мои ноги оторвались от пола.

Где-то в дальнем уголке сознания стучалась мысль: прекрати, доиграешься! Навид может в любую секунду войти, да и родители тоже. Ну и пусть, отмахивалась я от докучливых предупреждений, пусть. Мне все равно.

Я закрыла глаза и опустила голову на грудь Оушена. Я вдыхала его запах и уже ни о чем не беспокоилась.

Вдруг он чуть отстранился – так, чтобы заглянуть мне в глаза. У него самого глаза стали темными-претемными, бездонными. В них мелькнул страх.

– А если я в тебя влюбился, Ширин? Что ты тогда станешь делать?

Ответил мой организм. Все тело будто дополнительно омыло сверхгорячей порцией крови. Сердце подпрыгнуло, пустилось галопом. Мысли смешались. Я хотела спросить:

Это и есть любовь?

Но не смогла.

Потому что раздался стук в дверь. Нас с Оушеном отбросило друг от друга, как шрапнель от стенки.

На пороге возник Навид. Оушен, смущенный, красный, напоследок обвел комнату полудиким взглядом. «До свидания» он не сказал. Только посмотрел на меня.

Через несколько секунд его уже не было.

Два часа спустя он прислал эсэмэс.


Ты в постели?


Да

Можно тебя спросить? Только не обижайся


Секунду я раздумывала. Затем собралась с духом и написала: