Тахира Мафи - Бездна между нами

– Нет.

– Вот и погляди, чем она закончилась, первая любовь.

Ух, как же она была мне ненавистна, эта Линда Джеймс.

– Я хочу, чтобы ты уяснила. Это не тебя касается. Это Оушена касается. Если ты к нему питаешь хоть какие-то чувства – а я уверена, что питаешь, – ты от него отступишься. Не добавляй моему сыну проблем, ладно? Он славный мальчик. Он заслуживает лучшего.

Собственная ярость меня обезоружила. Я прямо чувствовала, как от нее размягчается мозг.

– Ну вот и хорошо. Я рада, что мы друг друга поняли. – Линда перегнулась, открыла пассажирскую дверь. – Буду крайне признательна, если наш разговор не дойдет до Оушена. Все-таки надеюсь спасти отношения с сыном.

Она откинулась на сиденье. Распахнутая дверь скрипнула под ветром, словно велела: давай выметайся.

Мои ничтожные шестнадцать лет показались проклятием. Никакого контроля над ситуацией. Никаких полномочий. Даже водительских прав – и тех нет! Ни работы, ни банковского счета. Ничего. Я бессильна. Ни на что не способна. Не имею влиятельной родни, не говоря про собственный голос. Все эти соображения вмиг пронеслись в моем мозгу и уступили место абсолютной пустоте.

Вариантов не осталось. Линда Джеймс лишила меня выбора. Сама промотала деньги Оушена, а теперь я крайняя. Я буду виновата, если Оушен не поступит в университет.

Что-то было в этом знакомое. А, ну да, меня снова сделали козлом отпущения. Точнее, козой.

Однако я приняла решение. Я уйду с дороги. Вобью между нами клин. Конечно, Линда Джеймс – кошмарная женщина, но нельзя допустить, чтобы Оушена вышвырнули из команды. Потому что тогда на мне повиснет вечное бремя вины за сломанную жизнь. А оно, бремя, не по моим плечам.

Еще я думала: ничего хуже подросткового периода со мной в жизни не случалось.

Сценарий я выбрала ужасный.

Но единственный из всех возможных. Мы с Оушеном ну никак не могли встретиться с глазу на глаз, потому я отправила ему сообщение. Ночью. Точнее, под утро. Была уверена, что он не спит.

Привет

Нужно поговорить

Он не отреагировал. И, конечно, не потому, что сообщения не увидел. Оушен достаточно меня знал, чтобы по тону понять: у нас проблемы. Почувствовал: я ему что-то плохое скажу. Тянул время, собирался с духом.

Целых десять минут.

Потом пришло лаконичное сообщение:

Только не это

Тогда я ему позвонила.

– Не надо, – выдал Оушен вместо «привет». В голосе сквозила боль. – Не надо меня укорять. Сам знаю, что виноват. Из-за меня тебе пришлось терпеть этот ужас. Прости, Ширин.

– Оушен, пожалуйста…

– Что она тебе сказала? Я спрашиваю: что моя мать тебе сказала?

– Ты в курсе? Откуда?

– До последней секунды не был уверен. Только подозревал. Просто она – мать – всю неделю меня пилила. Насчет наших отношений. Чтобы я с тобой порвал. – Последовала пауза. – Значит, она таки тебя подстерегла? Посмела указывать, да?

У меня дыхание перехватило.

– Оушен…

– Ты ведь не послушаешься ее? Нельзя нам расставаться ей в угоду. Кто она такая? Кто они все такие?!

– Речь идет о тебе, – возразила я. – О твоих успехах. О твоем будущем. Обо всей твоей жизни. Я хочу, чтобы ты был счастлив. А со мной… от меня одни проблемы.

– Ширин, да что ты такое говоришь? – Голос Оушена дрогнул. – От тебя одни проблемы?! Даже не думай! Я хочу быть с тобой больше, чем когда бы то ни было. Ничего так сильно не хотел. Хочу связать наши жизни. Тебя хочу. Тебя одну. Жить счастливо и умереть в один день…

– Тебе всего семнадцать. Ты еще даже школу не закончил, а уже о вечности говоришь…

– Да кто нам помешает?

Я поступала жестоко. Сама себя за это ненавидела. Продиралась сквозь разговор, как сквозь терновые заросли. Надо было поскорее продраться, пока насмерть не искололась.

– Было бы все проще! – заговорила я. – Все иначе. Были бы мы хоть постарше. Стояли бы на своих ногах. Могли бы сами решать…

– Милая… милая, только не делай этого!

– Ты можешь возвращаться к своей обычной жизни, Оушен. – При этих словах в сердце что-то умерло. Голос дрогнул, но я продолжила: – Можешь снова стать нормальным. Как все.

– Да не хочу я как все! Знаешь, где я эту нормальность видал?! Почему ты мне не веришь?

– Все, прощай, – выдавила я сквозь слезы. – Прощай.

И нажала «отбой».

Оушен перезванивал раз сто, не меньше. Наоставлял голосовых сообщений – я ни одно не прослушала.

Я опустилась на подушку. Залила ее слезами. Плакала, пока не уснула.

Наступили каникулы. Целых две недели я топила горе в музыке и литературе. Сидела над книгами далеко за полночь. Выматывала себя тренировками. Рисовала что-то тусклое, невнятное. Вела записи в дневнике. Шила. Старалась, чтобы руки все время были заняты.

Оушен продолжал звонить.

Писал, снова и снова.

Я тебя люблю

Я тебя люблю

Я тебя люблю

Я тебя люблю

Что-то во мне умерло. Какая-то часть. Но после бесшумного взрыва, который произошел в моем сердце, настала тишина. Привычная и даже приятная. В своей комнате, наедине с книгами и мыслями, я вновь обрела прежнюю себя.

По утрам я пила кофе с папой. По вечерам с мамой смотрела по видео ее любимый сериал «Маленький домик в прериях» – диски, целый набор, мама откопала в магазине сети «Костко».

Днем я была с Навидом.

В тот первый вечер Навид пришел ко мне в спальню – услышал, что я рыдаю. Сел на кровать, отвернул одеяло, откинул волосы с моего лица, поцеловал меня в лоб и выдал:

– Чертов городишко, чтоб ему пропасть.

Больше мы об этом не говорили. Навид, правда, пытался осторожно расспрашивать, но я отмалчивалась – слов не находила. Чувства были в растрепанном состоянии, я могла или плакать, или ругаться.

Чтобы не допускать ни первого, ни второго, мы занимались брейк-дансом.

Во время каникул школьная танцевальная студия была закрыта, тренироваться на старых картонках нас уже достало, да и холод не позволял. Поэтому мы с Навидом поехали в магазин «Все для ремонта» и купили рулон линолеума. В машину он еле поместился. Зато его было удобно расстилать в безлюдных аллеях и на полупустых автостоянках. Иногда родители Джакоби пускали нас в гараж. Нам всюду нравилось. Стоило зазвучать ритмичной музыке из старого проигрывателя – мы забывали о месте. Оставались только мы и брейк-данс.

Я, хотите верьте, хотите нет, освоила крабик. Навид стал учить меня выполнять гелик – более сложный элемент на основе крабика. С каждым днем получалось все лучше, и восторгу Навида не было пределов. Разумеется, он восторгался прежде всего собственным преподавательским талантом.

В уме он по-прежнему держал школьный конкурс. Мне было плевать на это мероприятие, как, впрочем, и на все, связанное со школой. Но брат жил этой идеей – и я помалкивала. Выслушивала соображения о постановке нашего номера, о композициях, которые хорошо бы замиксовать, об акцентах на элементы и на аккорды. Старалась ради брата. Кажется, ни одна школа не была мне так отвратительна, так ненавистна, как эта, и уж точно я не собиралась здесь никого впечатлять. Но Навид столько терпения, столько сил в меня вложил – не могла я его подвести.

Вдобавок мы пятеро достигли изрядного прогресса.

Первая неделя второго семестра тянулась бесконечно.

Черная дыра у меня в груди поглотила чуть ли не все мои эмоции. По большей части я вообще ничего не чувствовала.

Перед сном перечитывала сообщения от Оушена. Хотела, жаждала ответить – и бездействовала. Сама себя за это ненавидела. Знала: если отвечу, если напишу «я тоже тебя люблю», второй раз уйти сил не хватит. Пыталась ведь я границу чертить – да только все время на песке, в полосе прибоя; вот почему океанская вода мигом ее смывала.

Я думала о многочисленных «если бы».

Если бы я прогнала Оушена, когда он увязался за мной после инцидента на глобальных перспективах. Если бы не стала писать ему в тот вечер. Если бы не согласилась вместе перекусить на большой перемене. Если бы не села для разговора к нему в машину. Тогда бы он меня не поцеловал, и я бы не познала, каков его поцелуй и каков он сам, и ничего бы не случилось… Эпизоды, прибившие меня к Оушену, цеплялись друг за друга, как шестеренки одного механизма. Хотелось повернуть вспять чертово колесо времени, уничтожить каждую мелочь, ибо в совокупности мелочи оказались фатальны. Ибо их сочетание, стечение всех обстоятельств разбило нам с Оушеном сердца.

Через две недели Оушен перестал писать.

Боль стала пульсирующей – хоть песню в стиле бит сочиняй. Под ритм боли я жила. Научилась отключать звук в дневное время, зато по ночам он с удвоенной силой прорывался сквозь черную дыру в моей груди.

Юсуф подружился с Навидом, причем я это заметила, только когда Юсуф стал ходить на наши тренировки. Заразился брейк-дансом от моего брата, сам захотел заниматься.

Впервые Юсуф появился, когда мы тренировались на малообитаемой парковке. Навид учил меня делать хедспин. Я стояла на голове. Юсуфа увидела будто через объектив старинного фотоаппарата. В эту секунду Навид сказал: «Привет, Юсуф» – и отпустил мои ноги. Я упала, отбила копчик.