К тому же я была у Навида в долгу.

Вдобавок ставки оказались куда выше, чем я думала. В прежних школах подобные конкурсы не удостаивались особого внимания, проходили во внеучебное время. А в этой ради конкурса отменили все уроки. Явились учителя, ученики, тренеры и даже персонал, не причастный к процессу образования. Взволнованные папы и мамы, бабушки и дедушки толпились в спортзале, щелкали фотоаппаратами, даром что запечатлевать пока было нечего. Наши родители, конечно, понятия не имели, чем дети сегодня займутся. Никто не собирался кричать нам: «Навид, Ширин – вперед!» Никто не сжимал цветы в потных от нервного напряжения ладонях. Обычная картина. Вот получи я, скажем, Нобелевскую премию мира – родители, может, и придут на церемонию, но только после долгих уговоров, да еще не преминут заметить: «Тоже невидаль! Куча народу получила эту премию, ее каждый год кому-нибудь дают, и вообще, премия мира придумана для бездельников, и лучше тебе, Ширин, в следующий раз сосредоточить усилия на физике или другой точной науке».

Родители нас очень любили, но всерьез как-то не принимали.

Вот какой посыл на невербальном уровне я регулярно получала от мамы: «Ты, Ширин, вечно драматизируешь, очень уж ты тонкокожая. Вроде не инертная, только интересуешься все какой-то ерундой». Мама меня обожала, жизнью ради меня пожертвовала бы – и притом в грош не ставила. Впрочем, так она относилась вообще ко всем хлюпикам, а тот факт, что я очень подвержена смене настроений, наводил маму на грустную мысль: дочка-то еще совсем дитя. Мама ждала, когда же я повзрослею.

Утром, перед уходом на работу, уже в дверях, мама вдруг обратила внимание на мою одежду. Покачала головой, воскликнула:

– Ей хода. Иин чийер дигех? – Боже! Это еще что такое?

На мне была полностью перешитая куртка в стиле милитари, с эполетами, медными пуговицами и собственноручной моей вышивкой на спине «Люди – чужие друг другу». Цитата из моей любимой композиции группы «The Doors», да не простая, а прочувствованная. Я билась над вышивкой многие часы и считала ее просто суперской.

Мама скривилась и произнесла на фарси:

– Ты что, в школу так и пойдешь? В этом? – Затем заглянула мне за спину, прочла: – Йанни чи. Люди – чужие друг другу?

Я раскрыла было рот, хотела выступить в защиту куртки, но мама опередила меня вздохом. Затем погладила по плечу и выдала:

– Негаран набаш. – Не волнуйся. – Ты это перерастешь.

– Я и не волнуюсь…

Прозвучало маме в спину. Мама уже шла к двери.

– Серьезно, мам! Ну классная ведь куртка…

– Смотри не учуди сегодня чего-нибудь, – сказала мама и махнула рукой на прощание.

А я как раз и собиралась учудить.

То есть, по-моему, участвовать в конкурсе нелепо. Зато Навида распирало от гордости. Сам наш выход на сцену он считал грандиозным событием, победой. Ведь пустили не всех. Специальная комиссия выбрала только десять номеров из великого множества заявок.

Нам выпало выступать четвертыми.

Пока Навид не объяснил, я не улавливала всей серьезности момента. Две тысячи учеников – не считая родителей и учителей – будут смотреть, как мы выступаем; что в этом хорошего, я, хоть убей, не могла понять. Дурацкий конкурс, думала я. Но сразу спохватывалась: нужно постараться. Ради Навида.


Вместе с остальными конкурсантами (преимущественно певцами, плюс один ансамбль, плюс девочка, которая собиралась играть на саксофоне соло) мы ждали за кулисами. Впервые в жизни так вышло, что я единственная из всех сохраняла хладнокровие. Костюмы у нас были в одном стиле: серебристые куртки, серые спортивные штаны, серые кеды «Пума» – мне казалось, мы очень неплохо выглядим. И подготовлены тоже очень неплохо. Но Джакоби, Карлос, Биджан и Навид тряслись от волнения как осиновые листья. Не ожидала от них такого. Все четверо обычно такие невозмутимые и самоуверенные. Потом до меня дошло: просто я единственная плевать хотела на результат конкурса.

Я словно сдулась. Мне даже скучно стало.

Ребята, наоборот, метались, как тигры по клетке, да еще и бубнили про себя. Джакоби, в частности, бормотал:

– Короче, выходим вот из этой кулисы… Вот так, по одному… – Останавливался, вел какие-то подсчеты на пальцах, сам себе кивал: – Да. О’кей.

Перед каждым номером все четверо холодели. От них буквально разило тревогой. Со сцены доносились звуки перестановок, из зала – ропот болельщиков. Начинался номер. Карлос вслух спрашивал, клевые наши соперники или отстойные. Биджан уверял, что отстойные. Джакоби возражал. Карлос бледнел. Навид в пятый раз уточнял, не перепутала ли я диски в плеере.

– Ты ведь помнишь, Ширин, мы попурри в последний момент изменили. Помнишь или нет? Правильный диск поставила?

– Правильный, правильный, – отвечала я. Еле сдерживалась, чтобы глаза не закатить.

– На диске написано: «Микс номер четыре», – не отставал Навид. – Ты именно его взяла?

Я не стерпела. Изобразила изумление.

– Что? Номер четыре? А разве не…

– Боже, Ширин! Сейчас не до розыгрышей! – взмолился брат.

– Расслабься, – улыбнулась я. – Все будет тип-топ. Мы же выступление тыщу раз прогоняли.

Но Навид не мог расслабиться.

Конкурс я недооценила.

Он оказался супер. И наше выступление оказалось супер. Просто после бесчисленных прогонов у меня восприятие притупилось.

Начали мы, все пятеро, с небыстрых хореографических элементов. Потом ритм резко изменился, и мы перестроились. Стали выходить в центр по одному. У каждого из нас была своя программа, но программы перетекали одна в другую, и создавалось впечатление цельности. Мы были словно клапаны, в результате действий которых запускалась работа большого сердца. Ребята справились безупречно.

Навид показал себя отличным хореографом. Сочетания элементов были интересны и неожиданны, движения – точны и синхронизированны. Музыка подходила идеально.

Даже я не осрамилась. Апрок мне отлично удался – на репетициях было куда слабее. Шесть шагов я выполнила четко, изобразила крабика, который плавно перешел в гелик. В гелике движения почти те же, что и в крабике, только вращаешься не на обоих локтях, поджатых под торс, а всего на одном. Причем вращаться надо в темпе. У меня получилось. Я чувствовала себя сильной. И способной сохранять баланс. Под конец я, не коснувшись ногами пола и сильно прогнув спину, выполнила стойку на руках. Этот элемент из категории фризов – то есть замираний в одной позе – был для меня потруднее крабика. Я очень много над ним работала. И вот на несколько секунд зафиксировалась-таки, преодолела законы гравитации. Потом поддалась им, но медленно, плавно и только для того, чтобы вновь взять над ними верх.

Как миллион раз на тренировках.

Биджан завершил программу четырьмя бэкфлипами. Музыка длилась еще с полсекунды – достаточно, чтобы переглянуться и перевести дух. Не видя себя со стороны, мы были уверены: все получилось. Мы отлично выступили. А вот чего я не ожидала, так это восторга зрителей. Они повскакали с мест, завопили «Браво», захлопали. На нас обрушилась буря аплодисментов.

Да, никак я не думала, что мы победим.


Очень радовалась за брата. В конце концов, его личная заслуга. Нам вручили пластиковый кубок и сертификат на пятьдесят долларов в «Олив гарден»[11] – не бог весть что, однако Навид сиял, будто луны с неба удостоился. Я стояла рядом, думала: вот и славно, пусть брат потешится.

Но самое интересное – после конкурса, после нашей победы школу словно подменили.

Целую неделю мне проходу не было. Каждый норовил со мной заговорить. Мне приветственно махали руками, за мной бежали до дверей кабинета, меня даже вахтер остановил, воскликнул с восторгом: «Так это ты на голове крутилась!»

Я поспешила ретироваться.

Не крутилась я на голове – не умела еще.

Вся ситуация меня напрягала. Сбивала с толку. Одни и те же люди всего неделю назад обзывали меня Талибаном, а теперь кардинально поменяли отношение. Не скажу, что это было неприятно. Наоборот. Только очень уж неожиданно. И потом, я не уставала удивляться: они что, думают, у меня память настолько короткая? Я на следующий день забываю, как меня с дерьмом смешивали? Или память короткая у них самих? Я говорю не только об учениках, но и об учителях. Совсем недавно я отпрашивалась с уроков, чтобы отметить окончание Рамадана, так с меня потребовали справку от родителей. Объяснение, по какой такой сверхуважительной причине будет пропущена школа?! Теперь те же самые учителя поздравляли меня перед всем классом. Нет, решительно я не могла ни понять, ни принять школьную политику – отношение, круто замешенное на успехе. В голове не укладывалось, какая у людей быстрая реакция, как ловко они переключают скорость. Как легко забывают о собственной низости.

Навид понимал мое возмущение, однако сам не заморачивался. Советовал:

– Пожинай лавры, сестренка.

Сдались мне эти лавры.

К концу января мой социальный статус изменился на прямо противоположный. Это казалось каким-то безумием.

Я открыла шкафчик – оттуда выпало сразу пять приглашений на вечеринки в пяти домах. На большой перемене я сидела под своим деревом, но спокойно поесть мне не дали. Через весь кампус к дереву прошествовала компания девчонок, уселась рядом. Парни стали заговаривать со мной прямо в классе. Поджидали после уроков, интересовались, какие у меня планы. Я отвечала: «Планы огромные. Хочу отсюда убраться ко всем чертям». Они сарказма не улавливали. Думали, я говорю о школе и о своем доме. Предлагали подвезти.

Я едва на них не рычала.