Они следовали за Хусиером и Бартом через лагерь, к озеру, где были припаркованы несколько патрульных машин отделения полиции Стерджиса, с включенными мигалками, так же как машина скорой помощи и... катафалк.

Когда они все спешились, шеф полиции вышел вперед и направился прямо к Хусиеру. В то же мгновение двое мужчин вышли из леса позади него, неся носилки. На носилках был черный мешок. Мешок для трупа.

Хусиер обошел шефа полиции и вместо этого направился к носилкам. Парамедики, или кем бы они ни были, остановились, когда он положил руку на мешок.

— Мне нужно видеть.

— Не думаю, что это хорошая идея, — сказал шеф, подходя сбоку. — Хусиер, верно? Президент «Ночной Банды» Южной Калифорнии?

Хусиер посмотрел на него, а затем кивнул.

— Я взял за правило узнавать о клубах, приезжающих в мой город. Будет лучше, если вы оставите этот мешок в покое, Хусиер. Я сожалею о вашей потере.

— Кто это? — рука Хусиера все еще лежала на мешке в районе груди.

— Согласно документам в его бумажнике, Дэвид Вест.

Лакота. В мешке для тела. Шерлок сделал невольный шаг назад. Коннор схватил его руку.

Но Ронин пошел вперед. Он был позади их группы, но теперь прокладывал свой путь через них, никого не задевая, и прошел прямо к носилкам. Не сказав ни слова, оттолкнул в сторону руку Хусиера и открыл мешок.

Шерлок был достаточно близко, чтобы видеть, что Ронин обнажил. Лицо Лакоты было кровавым ужасом, и его шея и грудь были покрыты насыщенным алым цветом. Его волосы выглядели неправильно — Шерлок не мог понять почему.

Но Ронин смог.

— Они сняли скальп с него, — пробормотал он. Затем он сунул руку в свой задний карман и вытащил аккуратно сложенную красную бандану.

Когда он потянулся с этим к лицу Лакоты, Шеф полиции сказал:

— Не надо... — но остановился, когда Ронин проигнорировал его.

Как группа, которая временами может понимать друг друга без слов, вся «Банда» подошла ближе, пока не окружили Лакоту, носилки, несущих носилки парамедиков, шефа полиции, Хусиера и Ронина.

Ровными, аккуратными, нежными движениями руки Ронин вытер лицо Лакоты.

Кто бы ни убил его, он нанес символ на его лоб. Трезубец с латинским крестом вместо ручки.

— «Бессмертные Грешники», — пробормотал Шерлок.

— Леандро, — прорычал в то же время Хусиер.

Голова шефа замоталась между Хусиером и Шерлоком.

— Вам знакома эта отметка?

Шерлок и Хусиер сказали в один голос:

— Нет.

И Шеф вздохнул и продолжительно посмотрел на Хусиера.

— Кто бы это не сделал, убийство вашего брата было жестоким и медленным. Может, и мальчика тоже… Не думаю, что он дотянет до машины.

— Джерри все еще жив?

— Едва. Парамедики работают над ним, пытаясь стабилизировать его достаточно для перевозки. Но, похоже, что здесь мистеру Весту было уделено больше внимания от нападавших. Мне бы на самом деле помогло ваше содействие. Если вызнаете что-либо...

— Лакота, — сказал Ронин и поднял глаза на Шефа. — Он — Оглала. Воин из Пайн-Ридж (прим. Огла́ла, огла́ла-си́у, огла́ла-лако́та — индейское племя языковой семьи сиу. Название племени происходит от слова на языке лакота и означает Разбрасывающие или Разгоняющие сами себя. Входит в состав народа лакота. Ныне большинство оглала проживают в своей резервации Пайн-Ридж, которая занимает территорию в 8 984,306 км² и расположена на юге Южной Дакоты). Он должен был оказаться дома этим вечером, чтобы повидаться с семьей. Они ждут его.

Лакота планировал оторваться от остальной «Банды» и взять для себя еще пару дней, потому что Стерджис было всего в паре часов езды от резервации, в которой он вырос и где до сих пор живет его семья. Ронин должен был ехать с ним.

Шеф вернул свое внимание снова к Ронину.

— Он соблюдает традиции?

Ронин кивнул.

— Его семья захочет, чтобы он был дома. Он бы хотел быть дома, — он повернулся к Хусиеру и одарил их Президента долгим пронизывающим взглядом.

Шерлок знал, что было сказано между ними: Ронин просил, чтобы Лакота был похоронен с его кровной семьей в резервации, а не на клубном кладбище в Калифорнии.

Хусиер опустил подбородок в мрачном согласии.

Коннор вышел вперед.

— Я пойду назад к Джерри.

Трик пошел с ним, и они направились к лесу. Они все еще были в поле зрения, когда женщина в форме вышла из леса и встретила их. Они поговорили несколько секунд, а затем все трое направились обратно к Банде.

Когда Коннор дошел до своего отца, выражение лица его было измученным.

— Ей нужен еще один мешок для тела.

Глава 16

Сэди

— Привет, меня зовут Кларк.

Вместе со всеми остальными Сэди произнесла:

— Привет, Кларк, — а затем устроилась послушать, чем же Кларк решил поделиться. Сама она не часто говорила во время собраний… фактически, она ни разу ничего не рассказывала, с тех пор как получила свой годовой жетон, а это произошло более чем два месяца назад. Это был её новый рекорд молчания, но она всегда пыталась выслушать то, что другие люди хотели рассказать. Она знала, каково это — чувствовать, когда хочешь что-то рассказать, но никто тебя не слушает, и она никогда не хотела оказаться той, из-за кого кто-то тоже так себя почувствует.

Гордон сидел рядом с ней, одетый в модный тёмно-синий костюм тройку с серым шёлковым галстуком. Он всегда хорошо одевался, но сегодня вечером он принарядился. И не без основания. Этим вечером он отмечал двадцать чистых лет.

У Гордона больше не было своего куратора. Его куратор… его единственный… умер несколько лет назад. После такой многолетней связи, Гордон не чувствовал, что кто-нибудь сможет заменить его. И вместо этого он, в конечном итоге, нашел кое-кого, чтобы стать его куратором. Он часто говорил Сэди, что нахождение рядом с ней помогает ему сохранять свою голову ясной.

Он попросил Сэди вручить ему жетон. Так что, в общем, она собиралась выступить во время этого собрания.

Кларк закончил свою историю рецидива с коксом на выходных на прошлой неделе и сел. Затем Сэди сжала руку Гордона и встала. Как и во время её годовщины стулья были расставлены перед кафедрой. Она пошла и встала за ней.

— Привет, меня зовут Сэди.

— Привет, Сэди.

— Вы все знаете, что я не слишком много говорю, но сегодня у меня есть замечательный повод. Я хочу вам рассказать о вечере, когда я впервые поговорила с мужчиной, ставшим впоследствии моим куратором. Первый раз, когда я вообще здесь заговорила, случилось где-то через пару недель, как я вышла с реабилитации. Тогда я была напугана. Я чувствовала, как будто иду по тонкому льду, как будто каждый шаг мог бы заставить меня провалиться под эту тонкую поверхность и отбросить обратно к тому, чтобы воткнуть иглу между пальчиками моих ног. Это единственный способ, которым я кололась… между пальцами ног. Это чертовски больно… ужасно больно. Но я делала всё, что только могла, чтобы никто не узнал, что происходило со мной. Так я не оставляла следов от уколов.

В любом случае, самое ужасное состояло в том, что внезапно я оказалась на реабилитации, и все узнали правду обо мне. Я употребляла годы — и никто не знал об этом, а теперь знал каждый. Все они странно смотрели на меня, даже если и не осуждали. Но практически ни один человек в моей жизни так никогда и не знал меня, за исключением того времени, когда я употребляла. Они не знали этого, и это правда. После того, как я прошла реабилитацию, как будто за одну ночь все мои взаимоотношения изменились. Это было так странно, — она обвела взглядом кивающие с сочувствием головы.

— Я ощущала себя как испуганный маленький кролик, как будто меня кинули в мир, который я едва знаю. Но я была решительно настроена держать себя в руках. Я думаю, что, главным образом, я просто была обеспокоена. По крайней мере, сначала, я думаю, что обеспокоенность держала меня чистой. Но также и то, что это было единственным местом, куда я могла пойти и где люди не смотрели на меня так, как будто я самозванка-Сэди, которая так долго дурачила всех.

Я рассказываю вам о том первом вечере. У меня были плохие времена с моим отцом, который до сих пор по-настоящему борется со всем этим, и у меня в руке был мой телефон. И я раздумывала, не позвонить ли моему другу, который мог бы достать для меня немного окси. Я дошла до того, что говорила себе, что парочка таблеток окси не навредит, что это действительно не будет рецидивом, что мне просто нужно снять напряжение, всего лишь немного.

Я зашла так далеко, что оставила голосовое сообщение «другу». Я сидела в своей машине, ожидая, когда он ответит, но всё же вместо этого решила приехать сюда. Я всё ещё по-настоящему ощущала… ладно, я называю это «шипением», когда мне действительно нужна какая-то помощь. И я впервые заговорила.

После встречи этот тощий старый парень в жакете «гусиные лапки» (прим.: разновидность твидовой ткани), чёрных слаксах и чёрной шёлковой рубашке подошёл ко мне и спросил, не может ли он угостить меня едой. Я не знаю, почему позволила ему это, потому что более чем на половину была уверена, что он приударяет за мной, но я сразу же ответила «да». Он отвел меня в «Синий лотос» и заставил говорить. Мы сидели там несколько часов. И это было впервые после того, как я покинула реабилитацию… нет, это не совсем правда, это было впервые в моей жизни — когда я по-настоящему ощутила, что кто-то слушает меня.

Большинство из вас знает, что этот тощий старый парень, о котором я говорю, — мой куратор Гордон. Сегодня вечером Гордон празднует двадцать чистых лет. Его собственный куратор скончался несколько лет назад, и он попросил меня сегодня оказать ему честь. Гордон, ты помогал мне оставаться сильной всё эти прошлые четыре сотни тридцать девять дней. Ты был моим куратором и моим другом. Ты был мне большим отцом, чем моя собственная плоть и кровь. Ты вдохновляешь меня. Ты — вдохновение и образец для подражания, — Сэди отыскала Кларка и встретилась с ним глазами. — Ты доказал тем из нас, кто старается оставаться сильными, кто колеблется, а затем вынуждает себя отступить, что это стоит того. То, что мы тоже можем сделать это. Для меня такая честь и гордость, что ты попросил меня вручить тебе твой жетон на двадцатилетнюю годовщину. Поздравляю.