«Даже Уилл не способен меня понять!» — ошеломленно подумал я.

— Попробуй почудить, Хэл. Влюбись для разнообразия в старую вдовушку. Вот это будет веселенькая история!

— При чем тут история! Я же живой человек! И я создан не для того, чтобы оправдывать надежды любителей пикантных историй и сочинителей мифов. Разве я не имею права на счастье?

— Ты впадаешь в детство! Право на счастье… Да ты не имеешь права даже на жизнь. Твое существование — подарок. Дар, которого боги лишили принца Артура, а потом и королеву Джейн. Нет никаких прав, только дары. Хотя можно получить их побольше, действуя известными, проверенными временем способами. К сожалению, к ним не относится союз пожилого, впадающего в детство мужа с юной и по-детски игривой новобрачной.

— Но я не волен в своих чувствах. Пойми же ты, они овладели мной! — вскричал я.

Едва произнеся это признание, я почувствовал силу своей страсти — ее нельзя победить, ей следует отдаться и удовлетворить ее.

— Ах, вечно тобой что-то овладевает, — наконец сказал он. — Ты не можешь жить просто, Хэл, тебя постоянно посещают призраки желаний! Им еще не тесно в твоей земной оболочке?

— Не тесно! Для жизни человеку необходимо множество желаний!

— Для жизни человеку необходимо дружить со своими желаниями, а не с воинством чуждых фантазий.

— Слова, слова! Слов у меня больше нет, есть только леди Екатерина…

Вот я и проболтался.

Он рассмеялся.

— А я-то думал, что это имя ты теперь не выносишь.

— Скорее уж имя Анна! Что поделаешь, если каждую третью женщину в христианском мире называют Екатериной, Анной или Елизаветой? Неужели мне придется искать среди неверных Мелисанду или Заиду?

— Вероятно, да, если ты будешь влюбляться с такой частотой. Тебе еще нет и пятидесяти, и грядущие лет двадцать — по меньшей мере! — тобой будут овладевать страсти и пристрастия — жажда любви сильна. Так что Англии может оказаться маловато.

Я не мог удержаться от смеха. Уилл самые запутанные ситуации умел раскладывать по полочкам. Это всегда удается логически мыслящим умникам, не поддающимся, как иные, пылким чувствам. Такие философы приносят огромное утешение тем, кто приступил ко второй главе своего романа и спустился с небес на землю. Они высмеивают любовную магию, а ведь с нее все начинается.

Он удобно устроился на здоровенной подушке возле камина.

— Итак, тебе нужно разработать план завоевательной кампании. Как думаешь, успеешь ты одержать победу до Пасхи?

Я позволил ему болтать, но едва слушал его. Мне пришло на ум, что есть огромное препятствие на пути к госпоже Екатерине Говард. И оно заключается в ее фамилии. Северяне Говарды слыли ярыми приверженцами старой религии. «Как весело жилось в Англии, пока просветители не заплыли на наш остров», — проворчал однажды герцог. Да и весь их род отличался консерватизмом, в штыки встречая каждую реформу. Связь с девицей из Говардов могла привести к отказу от всех моих преобразований, начавшихся с упразднения папского суда в Англии. Вдруг Екатерина — лишь приманка, за которой скрывается медвежья яма? И если я попадусь…

Есть ли способ заглотить наживку, не попавшись при этом на крючок? Должен быть. И я найду его.

* * *

Екатерине, так же как ее кузине Анне Болейн, удавалось избегать меня, хотя на сей раз по чистой случайности. Я ни разу не встретил ее, когда приходил к королеве с официальными визитами, частоту и продолжительность каковых не смел увеличивать, дабы мое внимание не вызвало у Анны обманчивых надежд на счастливую семейную жизнь. Этого мне вовсе не хотелось. Она с тревожащей быстротой усваивала не только язык, но и английские традиции и манеры, уже вполне прилично, на школьном уровне, беседовала на повседневные темы, завела приятельские отношения с обеими моими дочерьми и рьяно занялась планированием садовых работ, которые намеревалась провести в середине апреля, когда кончатся заморозки. Возможно, ее разочаровало наше супружеское «соглашение», но она этого не показывала. Похоже, трудно будет вырвать у нее свободу, когда придет подходящий момент.

Приходилось прикладывать немало усилий, чтобы держать Кромвеля в неведении и усыпить его подозрительность. Несомненно, он был умнейшим человеком в моем королевстве, хитрым и проницательным, чуть ли не провидцем; легендарной считалась его интуиция как в личной жизни, так и в политике. Я предпринял всяческие предосторожности, чтобы он не догадался о моих истинных чувствах к нему — увы, в свое время я переоценил его достоинства — и тем более к королеве Анне.

Через несколько дней после венчания Кромвель робко поинтересовался, не превзошла ли супруга мои ожидания. Поскольку ответ мой мог быть как утвердительным (учитывая ее неожиданную способность находить прелесть в любой ситуации), так и отрицательным (уж больно нехороша!), я хмыкнул и проворчал: «Отчасти». Это насторожило его, и я понял, что перегнул палку. Человек, который ждет подвоха, замечает гораздо больше, чем тот, кто чувствует себя в полной безопасности. В будущем следовало позаботиться о спокойствии Кромвеля, чтобы он показал свое истинное лицо или, по крайней мере, свое подлинное отношение к лютеранству.

Англия между тем находилась в странном положении (я признавал это, несмотря на то что мне не нравились ни последствия, ни выводы): в глазах всего мира мы стали протестантами, и те реформы, которые я заботливо и основательно проводил ради упрочения истинной веры, опирались как раз на существование протестантизма (это название стало более модным, чем лютеранство). Каковы же мои нововведения? Во-первых, изменился я сам, поскольку сознательно пошел на разрыв с Римом и добился признания незаконным моего порочного брака с Екатериной. Во-вторых, я установил высший закон в моей стране. Я просил Господа указать мне истинный путь и узрел его. Посредники между мной и Богом больше не нужны. Церковь с ее традициями и обрядами следовало направить по другому пути.

Но лютеранство — то бишь протестантизм — нацеливалось и на общественную жизнь. Оно делало из человека толкователя мироустройства и в конце концов обращало его к земным ценностям. Эдак со временем у нас исчезнут храмы и божественные учреждения. Останутся только человек, человечество и гуманизм[14], и весь мир начнет вращаться вокруг людских делишек и заносчивых стремлений. Дойдет и до того, что король — всего лишь человек. Тогда почему бы простому смертному не стать королем?..

Я презирал протестантизм! Он неизбежно приведет к анархии. И в этом заключался парадокс. Благополучие Англии покоилось на опасной самостоятельности, которая могла ввергнуть нас обратно в хаос варварских законов. И я обязан пройти посередине между этими губительными крайностями — властью Рима и анархией. Этот путь был ясен для меня, хотя идти по нему становилось все труднее. Но не собьется ли с дороги юный Эдуард, когда унаследует трон?

Протестантизм притягивал Кромвеля, но он не мог предвидеть, к чему сие учение приведет. Крама и его сторонников необходимо остановить. Нужно срочно уничтожить источники протестантизма в Англии, иначе, когда Эдуард взойдет на трон, тайные течения вырвутся наружу и сметут его мощной волной.

* * *

При дворе полным ходом шла подготовка к переезду в Виндзор, где мы собирались провести весну и встретить Майский день. Под окнами уже выстроились череда повозок, и слуги целых два дня паковали и аккуратно укладывали скарб. Согласно заранее составленным описям, все наши любимые вещи следовало перевезти в Виндзорский замок. Самые хрупкие изделия, конечно, не трогали. В каждом дворце имеются свои редкости: чудесные музыкальные часы, неподъемный орган или картины, чьи изменчивые краски не выдерживают капризов погоды. Именно поэтому, бывая в разных резиденциях, я везде с удовольствием находил множество старых и любимых с детства вещей.

Гринвич уже опустел, и я остался здесь лишь для того, чтобы просмотреть кое-какие докучные государственные бумаги, которые следовало срочно подписать и отправить канцлеру. Мне нравилось находиться в только что покинутых помещениях, когда все, что составляло их жизнь, переносилось в иное место. В приятной легкой меланхолии я бродил по опустошенным покоям, никогда себе не отказывая в этом удовольствии и придумывая тот или иной предлог для небольшой задержки.

Сегодня, избавившись от последнего из императорских посланников (Карл по-прежнему называл Франциска братом, какая досада!), я решил прогуляться по коридорам до покоев королевы. Там я в очередной раз удивился, какими просторными выглядят пустые залы — вдвойне или втройне больше, чем с мебелью. Лишенные стульев, столов и прочего убранства, они становились безликими и уже не отражали привычек и характера своих владельцев. Тени прошлого в основном привязываются к осязаемым предметам: к занавесам, которые маячили перед глазами, когда произносились важные слова; к узору мозаики на деревянной панели, запавшему в память в роковой момент жизни. Без них призраки исчезали. Здесь когда-то жила Екатерина, и Анна тоже… И Джейн, когда была еще фрейлиной. Время от времени эти покои менялись до неузнаваемости, другими казались не только стены, но и открывающийся из окон вид.

Я выглянул из восточного окна малой гостиной. Внизу текла Темза, полноводная, поднявшаяся от весеннего паводка. Я обернулся. Какая свобода кругом! Сердце наполнилось радостью. Меня всегда волновали перемены, начало нового этапа жизни, что и символизировали для меня опустевшие покои.

В душе у меня зазвучала музыка — полузабытая музыка другой гостиной, другого времени. Пребывая в странном умиротворении, я не задавался вопросами, просто прислушивался к смутно знакомой мелодии. В тихой печали, укрывшейся за плотной завесой прошлого, таится особая прелесть…

Впрочем, это не было грезой. Фальшивые ноты резали слух, а ведь в памяти всплывают только верные…