– Зачем?

Серега мельком глянул на внезапно распетушившегося мальчишку. Он смотрел лишь мгновенье, но Данька так остро ощутил его цепкий взгляд, словно тонкие иглы укололи прямо в глаза, проникли в мысли и выведали там нечто такое, что Данька сам о себе не знал. А Серега отвернулся, сделал вид, что обозревает перспективы комнаты.

– У вас же телефона нет! – довольно натурально изображая недоумение и совершенно не собираясь отвечать на Данькин вопрос, воскликнул он. – Как же она позвонит?

Данька, мгновенно забыв о своем недавнем стремлении к ссорам и неприятностям, снисходительно улыбнулся.

– Соседке. У соседки есть, – Данька вспомнил про тетю Валю, и ему очень захотелось рассказать, как осенью у той сильным ветром унесло с балкона сушившееся после стирки покрывало, и он рассказал.

Рассказал, как извивалось и кружилось покрывало в воздухе, словно пестрый осенний лист, и ветер пытался играть им, но не рассчитал своих упрямых сил. Покрывало тяжело опустилось на высокий тополь, перекинулось через ветку и затрепыхалось родовым флагом соседского семейства где-то на уровне третьего этажа, а несчастная тетя Валя под угрозой расставания с любимым покрывалом причитала, чуть не плача, и все порывалась лезть на дерево. С ее-то комплекцией! Ни один тополь в городе не выдержал бы таких перегрузок.

Пацаны покатывались со смеху, пока новый порыв ветра не сорвал злосчастное покрывало с бледной ветки и не швырнул его прямо на беспутные мальчишеские головы.

Данька хихикнул, вспомнив, как захлебнулся смехом разошедшийся Лешка Попов, когда влажная, холодная тряпка захлестнула его разрумянившееся, раздувшееся от хохота лицо.

А Серега даже не улыбнулся.

– Ты бы только видел! – повторял Данька, удивляясь его серьезности.

Разве было не смешно?

– Слушай! – Серега смял окурок. – Ты сходи к этой соседке, оставь наш телефон. Пусть звякнет, если что.

– Ага! – Данька все еще улыбался. – Сейчас.

Серега услышал его шаги в прихожей, звук открываемой двери. Чисто автоматически, сам не замечая своих движений, он поднял с пола скатерть, расстелил ее на столе, задвинул стулья. Под ногой что-то зашуршало. Он посмотрел вниз и увидел сломанные сухие стебли.

5

Весь день Данька улыбался, зато вечером помрачнел, насупился, на все вопросы отвечал коротко и, сразу видно, без особого желания. Серегина мать хлопотала вокруг него, словно он по-прежнему был болен или только что вырос из пеленок. Даньку это раздражало, Серегу бесило. И когда за окном сумеречный воздух стал похож на густые фиолетовые чернила без проблеска, без капли света, он поставил кассету с невероятно жутким «ужастиком», который еще ни разу не видел, и сел смотреть в надежде испытать, как обычно, тревожное напряжение нервов, захватывающее ожидание, когда больше ни о чем нет сил думать. Но вместо экрана почти все время глядел на Даньку.

Тот смотрел в телевизор невидящими глазами и презрительно кривил губы. Серега не решился бы с уверенностью утверждать, что мальчишка уловил суть и разобрался в мелькающих кадрах.

Внезапно замеченное на экране невообразимо безобразное лицо вдруг рассмешило Серегу, страшный сюжет показался надуманным и глупым, и он рассерженно выключил аппаратуру.

– Пойдем спать!

А сам долго не мог заснуть.

И Данька все ворочался да метался, и Серега впервые с досадой и злобой заметил, какой у него скрипучий диван. Пронзительный скрип и жалобное кряхтение диванных пружин и досок ужасно мешали ему, во всяком случае, он так думал, да громкое, неровное дыхание никак не угомонящегося Даньки.

Очередное шевеление, скрип, и Серега взбешенно вскочил, хотел заорать, но увидев, как ярко блеснули в темноте странно большие глаза, сдержался, проскрежетал зубами, полез в стол, вытащил из ящика пузырек и высыпал на ладонь несколько таблеток.

– На! Ешь! – приказал он Даньке, но тот неприязненно вскинулся.

– Зачем?

– Отравить тебя хочу! – прорычал Серега. – Достал ты меня!

Данька смотрел недоверчиво и возмущенно.

– Что это?

– Снотворное.

– А… – глаза у Даньки вопросительно блеснули.

– Бог мой! – простонал Серега, угадав образы его разошедшейся фантазии. – Ну, и мучайся! – сам проглотил пару таблеток, тихонько выругался и поплелся на кухню запивать разъедающую рот горечь.

Данька немного посидел неподвижно, потом встал, подошел к столу, взял в руку пузырек, попробовал прочитать надпись на этикетке, но, конечно, ничего не разобрал в темноте, высыпал на темную столешницу немножко белых кругляшков, пальцем осторожно отодвинул два в сторону, потом еще один, сбросил их на ладонь и опрокинул в рот.

В дверном проеме появился Серега со стаканом в руке.

– На! Запей!

А утром Данька не мог проснуться. Повинуясь требовательному и уже довольно раздраженному голосу Сереги, он старательно выплывал из невидимых, но крепких объятий сна, барахтался, силился, но тот, все равно, легко и властно затягивал его обратно. Даже глаза не открывались, будто были намертво зашиты прочными нитками.

Данька почувствовал, как Серега не очень ласково тряхнул его за плечи, потом усадил, привалив спиной к диванной подушке, и еще раз тряхнул. Голова качнулась, упала на грудь, и тяжелые веки, не успевая за ее порывистыми движениями, по инерции распахнулись. Сквозь сонный туман вырисовался темный силуэт на фоне окна, где-то рядом сверкнул солнечный блик.

– Съешь это!

Данька послушно открыл рот. Серега что-то положил ему на язык (он не почувствовал вкуса), приставил к губам стакан, наклонил. Стекло звонко стукнуло о зубы, и маленький солнечный блик метнулся прямо Даньке в рот.

Только позже он догадался, что Серега опять давал ему таблетки.

– Дубина! – ругался тот, наблюдая, как Данька приходит в себя. – Сколько же ты вчера сожрал? Не на секунду нельзя оставить без присмотра! Так и тянет его концы отдать!

– Чего? – не понял Данька.

– Ничего! В школу пора!

И все вернулось в прежнее русло, потекло так, как и было ему положено. Подъем, завтрак, школа, возвращение из школы, кастрюля с супом на плите, а потом вечер, все как раньше, только теперь из школы Данька шел совсем в другую сторону и немного дальше, чем обычно. И квартира была совсем на другом этаже, и дом выше, с лифтом, и много новых, непривычных вещей (хотя бы тот же видеомагнитофон), и белый автомобиль, и Серега.

Однажды он пришел мрачнее тучи, злой и раздраженный, и Данька сразу замкнулся, насторожился. Сегодня он видел Лысого, правда, издалека, и тот тоже заметил его, и заулыбался, так заулыбался, так…

Дурное настроение совершенно не влияло на Серегину проницательность и, когда Данька случайно попал под его пронзительный взгляд, он, еще больше раздосадованный тем, что кому-то сейчас тоже может быть плохо, а значит, нет дела до его, Серегиных, страданий, недружелюбно спросил:

– Что с тобой?

– Ничего! – в тон ему ответил Данька.

Серега, несомненно желая что-то сказать, промолчал, отыскал в столе пачку, закурил, сел и только тогда повернулся к Даньке.

– Будешь?

Сначала Данька из чувства противоречия решил отказаться, а потом плюнул, вспомнив, что курение вроде бы разгоняет тоску, и согласился.

Вспыхнула спичка, шибанула в нос запахом горелой серы, подожгла кончик сигареты. Данька затянулся, вкус дыма был какой-то особенный, непривычный, и он вопросительно посмотрел на Серегу.

– Заметил? – удивился тот. – Не хотелось тебе говорить, – и вдруг, поняв, что перед ним всего лишь тринадцатилетний мальчишка, к тому же так необъяснимо милый его холодному сердцу, опомнился. – Ну, и болтун же я! Мать права.

Все его вопли и фразы навели Даньку на странные мысли, и он пораженно уставился на сигарету.

– Ты, кажется, догадался? – расстроено спросил Серега. – Ох, мой язык! – он серьезно заглянул Даньке в глаза. – Я не хочу, чтобы ты знал, что это, и еще раз пытался к этому вернуться.

Данька затянулся сильнее. Чувство запретного, никогда ранее не опробованного возбужденной дрожью отдалось внутри, на какое-то время затмив остальные переживания.

– А что это? – нахально спросил он.

– Неважно! – резко отрубил Серега. – Обойдешься без точных названий. – Он испытывал досаду на себя и на Даньку. – Я, конечно, не должен был тебе этого давать. В любом случае. Даже, если бы я так глупо не проговорился, и ты бы не догадался.

Здесь Даньке захотелось заметить, что именно он сначала догадался, а потом уже Серега проговорился, но сейчас тот был глух к желаниям требующей справедливости, самоуверенной души и говорил сам.

– Все равно, это ни черта не помогает. Я-то ведь знаю. Так что, не обольщайся, мальчик. Никакого толка, – Серега увидел перед собой пораженные Данькины глаза. – И не смотри так на меня. Бог мой! – он усмехнулся. – За кого ты меня принимаешь? Данечка! У тебя такая буйная фантазия. Что ты еще придумал?

Данька отчего-то испытал неловкость и чуть не покраснел, но все-таки спросил:

– А тогда, дома?

– И тогда. Представляешь! – Серегины глаза насмешливо блестели.

– А таблетки?

Серега едва не расхохотался.

– Ты что, никогда не слышал про снотворное? – он отбросил докуренную сигарету, уставился на Даньку. – Ну, ну, ну. Ты хочешь предъявить мне счет за то, что я напичкал тебя «травкой» и «колесами»? Валяй!

Серегины насмешливые, издевающиеся интонации заставляли Даньку чувствовать себя виноватым в том, что никак нельзя было назвать виной, в том, что он испугался, узнав, как, ничего не подозревая, наглотался наркотиков, в том, что теперь он противился этому.

– Знаешь, мне самому иногда хотелось попробовать, – будто оправдываясь, тихо произнес Данька.