Эльвира Смелик - Безнадёжная любовь

«Любишь? – Люблю». Странные слова, неосязаемые, невесомые, нереальные. Легкий вздох случайно сложенных губ. Отчего временами они бывают так значимы, так властны и так действительны? Отчего им придается особый смысл, особая важность? Разве не похожи они на растаявшую на ладони снежинку, от неощутимой хрупкости которой через секунду уже не остается и следа?

– Спасибо за компанию, – они уже вышли из ресторана и какое-то время стояли лицом друг к другу. – Тебя проводить?

Его взгляд откровенно и безудержно ласкал ее, сводил с ума и пробуждал желания, а руки… руки безучастно прятались в карманах. Она не двигалась, только пыталась отвести взгляд.

Вдруг рука его шевельнулась, устремилась вперед и замерла, едва не дотронувшись до нее.

– Возьми!

Она заметила металлический блеск на его ладони.

– Что это?

– Ключи. Если вдруг… Мало ли что… Может, я когда-нибудь понадоблюсь. Конечно, вряд ли ты меня там застанешь, но… можешь оставить записку. Хотя… Может, и не надо меня заставать. Но все равно, возьми.

– Не надо.

– Возьми!

Она протянула руку. Он осторожно положил ключи на ее ладонь, даже не коснувшись ее кожи. Она сжала кулак. Ключи были согреты теплом его руки.

Что ей делать? Как разобраться в себе? Как соединить в единое целое два разных мира, на которые разделилась ее жизнь? Она жила то в одном, то в другом, и ощущала себя счастливой в обоих и в обоих чувствовала свою вину. Она любила двоих, таких разных и так по-разному. Одна любовь была спокойной, уверенной, уютной. Она бы ни за что не хотела расстаться с ней, как и с Алешкой, ее мужем, надежным, милым, уравновешенным, добрым Алешкой, отцом ее самой лучшей в мире дочки. Да и с другой любовью она не желала расставаться, пусть непонятной, безумной, неустроенной, отчаянной, недозволенной. Они обе были ей дороги и безнадежно несоединимы.

Она обманывала мужа. Он не знал ни о чем. А если бы узнал? Она была уверена: он бы ее не простил, потому что, как бы ни был он нежен и добр, он властно, эгоистично не хотел делить с кем-то другим то, что безоговорочно считал своим, бесспорно своим. Только он имел право любить свою жену, жить в ее желаниях, в ее мыслях, только им она должна дышать и существовать, только им. Она принадлежит лишь ему. Он не хотел делить ее с кем-то еще. Но, оказывается, и тот, другой, не хотел.

Он целовал ее руки, и вдруг его взгляд упал на обручальное кольцо, обыкновенное обручальное кольцо.

Он знал, что разрушит своим поступком хрупкую гармонию момента, мгновенно охладит страстный пыл, смутит и напугает ее, но упрямо и зло сорвал кольцо с ее пальца, намеренно причинив боль.

Она метнулась взглядом за его рукой, попросила:

– Верни!

– Нет! – сначала рассержено, потом мрачно и безнадежно: – Не сейчас! – и отвернулся.

Он бы хотел погнуть, а еще лучше сломать кольцо, он остервенело сжимал его побелевшими пальцами. Но холодное золото было твердо и прочно, и тогда он просто уронил его на пол. А позже специально вышел из комнаты, чтобы не видеть, как она поднимает этот никчемный символ скрепленных отношений, как надевает его. Но она, взяв с пола свое обручальное кольцо, отчего-то смущенно спрятала его в карман.

Она предавала обоих, своенравно желающих обладать ею в одиночку, но она и любила обоих, обоим отдавала себя, прося взамен у одного надежности, защиты и теплого семейного благополучия, у второго – взаимности, непредсказуемости и волнующего равновесия на грани исполняющейся мечты. Часто она предпочитала второго, представляя, как прекрасно складывалась бы ее жизнь, будь он на месте ее мужа. Но чуть позже сама насмехалась над своими фантазиями и уверяла себя: желать большего, чем-то, что дано ей в ее семейной жизни, непростительно и грешно.

Разве ей было плохо? Разве не чувствовала она себя спокойной и счастливой рядом с Алешкой? Разве благополучие и мир хуже безумства и страсти? Она должна, обязана выбрать мужа и отказаться от другого.

Временами она давала себе клятвы забыть о нем, не встречаться, а, случайно встретившись – не поддаваться, уйти, не откликнуться на его зовущий голос. И опять уступала, ему и себе, опять твердила, что любит, любит, невозможно любит, и не раскаивалась в счастье коротких запретных мгновений. А однажды даже забыла, что ей пора идти домой.

Кислый привкус виноградного вина, его колючие искры на языке, теплый песок, спокойное море и попытка вернуть то, что вернуть уже никак нельзя. Глупость, безумие, странная мания. Поэтому и необходимо вино. Много вина.

Аня была пьяна, и не столько от выпитого вина, сколько от возбуждающего предчувствия несбыточного: неожиданного возвращения прошлого, и неопределенности, непонятности будущего. А Богдан был взволнован ее необычной откровенностью и страстностью и тоже сладко, восторженно пьян.

Расстегнутая рубашка, ее ласковые руки на груди, ее нежные губы касаются плеча. Он боялся пошевельнуться, он замер, жадно ловя каждое прикосновение, он ощущал нетерпеливую, возбужденную дрожь своих желаний, своих чувств, он прижимался щекой к ее волосам, вдыхал их тонкий, едва приметный аромат. Он измерял жизнь одним мгновением и жалел, что оно не может длиться вечно, что ему суждено промелькнуть безвозвратно.

Сегодня Аня была непредсказуема, металась от страстности к холодности, от радости к печали, от нежности к жесткости, а он принимал ее любую, словно странные ласки, ловя ее неожиданные перемены.

– Уже ночь? – внезапно удивленно проговорила она, будто впервые заметив окружавшую их темноту. – Меня же ждут дома! Мой муж.

Она испуганно отстранилась, но Богдан успел обхватить ее рукой и опять привлек ее к себе.

– Не надо. Не говори о нем.

– Но как же? – она вопросительно заглянула ему в глаза, а он грустно усмехнулся.

– Зачем ты вышла замуж?

– Разве ты не понимаешь? Это мечта каждой женщины: иметь свой дом, иметь свою семью, знать, что есть место, где тебе всегда спокойно, тепло и уютно.

– Неужели об этом мечтает каждая?

– Конечно! Иначе, какая же она женщина?

Вдруг она заметила недовольную складочку между его бровей и попыталась разгладить ее пальцами.

– Ты что?

– Ничего. Странные мечты.

Она рассмеялась, отодвинулась.

– А ничего странного, – она возвысила голос. – Мужчины, чтобы быть уверенными в себе, стараются переспать как можно с большим числом женщин. Ведь так? А женщины, чтобы быть уверенными в себе, выходят замуж.

Так и не разглаженная складочка стала еще больше и глубже.

– И ты теперь уверена и довольна?

– Да. Да! А почему бы мне оставаться недовольной? – она приблизилась и опустилась перед ним на песок. – У меня есть семья: муж, дочь, – она коснулась рукой его напрягшейся скулы. – И любовник, с которым я провожу время, забыв обо всех. Он должен радоваться.

– Радоваться? – он воскликнул громко и резко, так, что она изумленно отдернула свою руку. – Думаешь, мне доставляет удовольствие дурачить твоего мужа, обладать тобой вопреки ему? Я хочу, чтобы его не существовало! Чтобы ты была только моей!

Она зябко поежилась и горько усмехнулась.

– Где же ты был раньше? – и тут же испугалась своих слов, виновато прикрыла рот ладонью. – Прости! Я случайно! Ведь только в моих фантазиях ты обязательно должен был примчаться ко мне. Но ты-то не думал, что должен. И был прав. Все и так складывалось очень хорошо.

Она замолчала, опустила глаза и, словно смущенный ребенок, принялась что-то чертить на песке. Богдан некоторое время смотрел на нее. Он не раздумывал, не искал решений, просто любовался ею, а потом на удивление робко провел по ее волосам. Она поймала его руку, прижалась к ней, потерлась щекой, будто ласковая кошка, и, наконец, прикоснулась полуоткрытыми губами чувственно и нежно.

***

Аня заснула, тихо и незаметно. Дыхание успокоилось, выровнялось, лицо разгладилось, а несомкнутые губы по-прежнему манили к себе непреодолимо. Но он не хотел ее будить, хотя, казалось, никогда не желал ее так, как сейчас. Он даже не разрешал себе дотронуться до нее рукой. Он позволил себе только смотреть, и его взгляд то молниеносно быстро, то нескончаемо медленно скользил по ее телу и жадно приникал к ее губам. Он испытывал сладкий трепет владеющих им желаний, он переставал видеть, слышать, воспринимая себя через дрожь неудержимых чувств. Он не мог выдержать этого долго, откинулся, совершенно обессилев, и, приходя в себя, все явственней слышал звучащий изнутри мучительный вопрос: «Почему я не примчался к тебе?»

Наивная девочка, ласковый котенок, я так беспечно старался забыть о тебе. Я отпустил тебя, хотя с самого начала знал, что не должен этого делать. Я легкомысленно попрощался с тобой, не догадываясь, что ты значишь для меня. Я хотел успокоиться и жить, как обычно, без тебя. А все было так просто: пару суток на поезде. Почему я не примчался к тебе?

Аня спала недолго, быстро проснулась, он впервые видел ее пробуждение. Сначала она сжалась в мягкий, маленький комок, потом распрямилась, вытянулась. От нее исходило безмятежное тепло сна.

– Я спала, да? – спросила чуть хрипловатым и тоже бесконечно теплым голосом, положила голову ему на плечо, пушистые волосы защекотали кожу, и опять затихла.

***

Ночь подходила к концу, в ее пока господствующую черноту уже робко проникал свет будущего дня, лишая окружающий мир таинственной призрачности и скрытности. Незаметно менялись ароматы и звуки, чувствовалось приближающее утро.

Богдан лежал, беззаботно закинув за голову руки, ни о чем не думая, ощущая только себя, и смотрел на Аню. Она стояла рядом, в длинном, светлом платье и словно светилась в темноте. Прохладный, утренний ветер играл почти невесомой тканью и легкими волосами. Но Богдан не хотел делить ее даже с ветром.