Эльвира Смелик - Безнадёжная любовь

Она знала, когда-нибудь этот момент настанет. Может быть, неосознанная вера в непременное искупление грехов заставляла ее ждать неизбежного финала. Она знала, хотя никогда не переставала надеяться на несбыточность заранее предполагаемого. Она не жила постоянно мыслями о неминуемости возмездия, но когда давно предугадываемое все-таки сбылось, спокойно заметила себе: «Я так и думала. Рано или поздно это должно было случиться».

От нее ушел муж.

Ушел к другой, которая была моложе и, наверное, лучше. Для него. Они расстались без скандалов, без шумных выяснений отношений и без истерик с ее стороны. Сумасшедшая, она даже восприняла происходящее, как должное, до сих пор временами ощущая вину за свою давнюю измену и нераскаяние, существовавшие еще тогда, когда она любила его, своего мужа.

Так получилось, что их развод непредсказуемо совпал с тем моментом, когда дочь Сашенька переживала свою несложившуюся, несбывшуюся любовь. Они часто устраивались рядом, тихие, печальные, потухшие, и Саша, доверчиво прильнув к ее плечу и обхватив ее руку, вздыхая, говорила: «Мама, какие мы с тобой обе несчастные».

И только Никита не хотел быть тихим, неподвижным и печальным.

Никита. Он и не подозревал, что значил для своей матери.

Даже если бы она хотела забыть то прошедшее, что упрямо заставляло верить в неизбежность расставания с мужчиной, с которым прожила столько лет, он бы не позволил, непроизвольно, непонятно и незаметно для себя.

Когда он родился, знакомые, приходившие посмотреть на только что появившегося на свет человечка, азартно отыскивали в нем черты отца, замечая сходство то в глазах, то в губах, то в смешно наморщенном лобике. А когда Никита стал подрастать, они еще иногда подмечали: «Да, да, что-то есть. Похож на отца». Господи, они даже представить не могли, как похож.

Только она, его мать, знала об этом, с каждым годом замечая все новые знакомые черты. А позже, некоторые его слова вдруг заставляли ее вздрагивать пораженно, и вовсе не от своего кошмарного или невероятного смысла, а оттого, каким голосом были сказаны.

«Пойдем!» Если бы все так произносили это слово, Аня, наверное, всю бы жизнь, как зачарованная, ходила вслед за кем-то.

Анечка. Она ощущала непозволительную радость. Она не мучилась той похожестью, о которой никто, кроме нее, не подозревал.

Как странно! Никита и Алешка с трудом находили общий язык. Для отца сын всегда был неуправляем и капризен, а в последнее время их неприязнь особенно разрослась. Она только потом поняла, почему.

Она совершенно случайно подслушала и подсмотрела, как, с трудом сдерживая слезы, сжав кулаки, бледный и растерзанный Никита метался перед растерянной, испуганной Сашкой.

– Сволочь! Ненавижу! Променял нас на какую-то… шлюху. А я знал! Я видел! Я их встретил. Я специально пошел навстречу. А он сделал вид, что не заметил меня. А потом долго дрожал, боялся, что я расскажу маме. Урод! Как я мог ей сказать?

Он еще не умел в любых ситуациях сохранять равнодушный, самоуверенный вид, и чуть презрительное подрагивание губ слишком часто сменялось резким изломом боли, или открытой улыбкой, или упрямой, решительной чертой. Он не мог похвастаться сдержанной, циничной усмешкой в ответ на разнообразные сюрпризы капризной жизни. Он был дерзок, чувствителен, неуравновешен, раним, нерешителен и нагл и пока еще не умел управлять своими чувствами. И все равно, все равно так бесконечно походил на того, кто в действительности являлся ему отцом.

Столько лет хранить тайну, никому не рассказав, ни с кем не поделившись. Почему бы однажды не заявить Алешке: «Это не твой сын!» Да ты, наверное, и сам догадался. Не поверил же ты, что я целую ночь провела на какой-то случайной вечеринке, так неудачно придуманной доброй бабой Симой. Не мог же ты не заметить присутствия другого, более тебя любимого и желанного. Да, да! Это ребенок той ночи. А может, других ночей. Нет, дней. Дней не с тобой. Так что ты скажешь своей неверной жене? Впрочем, ты уже сказал. Ты ушел к другой, которая будет любить тебя сильней и преданней. И почему я не защищаю тебя перед Сашей и Никитой? Почему не скажу им, пораженным и измученным, что не ты первый изменил мне? Я, я обманула тебя еще в давние, самые прекрасные годы нашей любви и, в общем-то, заслужила твою неверность.

Все нити, которые соединяли с привычным, обжитым миром, даже, казалось бы, самые крепкие, упорно и неспешно свиваемые годами, вдруг оборвались. И не только у нее. Как-то одновременно у всех троих, у матери и ее детей. Дом без мужа и отца неисправимо изменился и стал чужим, будто и не прожили в нем много лет. И знакомые вещи и люди напоминали только о печальном. Саше – о ее несбывшейся любви, о глупом, недостойном мальчишке, которому безответно щедро раздаривала себя. Никите … О, это невыносимо видеть, как с мерзкой ухмылкой какой-то гад, сидевший раньше тише воды, ниже травы, тычет пальцем в сторону обнимающего чужую девицу отца и гогочет, чувствуя сладость устроенной для него чужим предательством победы. «Ваш сын стал неуправляем. Не понимаю, что с ним произошло. Конечно, переходный возраст – это само по себе сложно. Но не до такой же степени! Он не в ладах со всем классом. Невероятно! Столько лет проучились вместе и, пожалуйста… Ни дня без конфликтов!»

Никита злой, хлопает дверями так, что посуда на полках звенит. А у Саши экзамены! Мало всего, так еще эта неприятность свалилась на ее голову! Правда, у Ники тоже экзамены, после девятого. Но он смотрит на людей таким зверем, что даже учителя не выдерживают и радостно выводят ему «тройки», вроде бы входя в его положение. Уход отца – такая моральная травма для ребенка! Саша сама бы поплакалась, да не любит. Что бы ни случилось, а жить-то дальше надо! У нее еще много всего впереди. Хотя вера во что-то радужное и светлое безнадежна подорвана. Ну и черт с ними, с этими мужиками! Все неприятности из-за них! А ей так нравилось, что его, как и ее отца, зовут Алешка. Вот дура!

Саша впивается глазами в строчки учебника, тщательно сосредоточивается.

Бум! То ли взрыв, то ли удар грома, то ли землетрясение. То ли метеорит врезался в Землю, то ли братец Ники выскочил из своей комнаты.

Жалко его. Пусть не очень-то складывались у него отношения с отцом, Никита почему-то тяжелее всех переживает его уход. Даже мама не так мучается.

Саша осторожно, чтобы случайно не столкнуться с разъяренным Никитой, отыскала на кухне маму.

– Мам, давай уедем отсюда. К бабуле. У нее теперь, все равно, квартира пустая. Давай уедем!

– Но это же отца квартира.

– Ты думаешь: он не пустит? Он даже обрадуется.

Кажется, маму поразили последние Сашины слова, насмешливые и слегка презрительные.

– Ты его осуждаешь?

Саша упрямо поджала губы.

– Я не представляла, что он сможет променять нас на какую-то…

– Саша! А что, если я уже давно не люблю его и не могу винить за то, что он ушел к той, которая его любит?

Саша задумалась на некоторое время.

Была бы она помладше, она бы обязательно спросила: «Как так не любит? Ведь раньше любила. Разве любовь – это не навсегда?» А теперь она сама знает, насколько коварна и непостоянна любовь. Даже самая восторженная и страстная, она, увы, жутко склонна к тому, чтобы заканчиваться по странным причинам без определенных сроков, когда через неделю, когда через год, когда почти через двадцать лет.

– Наверное, ты права, – Саша вздохнула. – И, если серьезно, то я сейчас, пожалуй, не так уж нуждаюсь в отце. Главное, ты рядом. Хотя я бы не возражала, если б он остался с нами. – Она помолчала некоторое время, решаясь. – Только мне очень трудно представить, что мои мама и папа не любят друг друга.

Аня отводит глаза. Давно не любят друг друга.

Наверное, сама она еще в далекие времена положила конец этой любви, медленный, но неумолимый конец. Она ни о чем не рассказала Алешке, бережно и упорно хранила свою тайну, ставшую еще более запретной и значительной после рождения Никиты, чем навсегда лишила их отношения честности, искренности и откровенности. Она любила Алешку, как отца своей дочери, но она никогда не забывала и другого, никому не известного отца своего сына. Одно существование Никиты служило вечным напоминанием о нем, она постоянно ощущала его присутствие, потому как ни в силах была не замечать знакомые глаза, черты лица, мягкие волосы и, конечно, голос, удивительный, теплый голос, делавший невероятно реальными давние призраки памяти. И это тоже стало началом конца. Видя рядом Алешку, она могла думать о другом, пусть без прежней любви и страсти, постоянно, незаметно для себя изменяя мужу, в молчании, нежно и трепетно заботясь о чужом ребенке.

Она привыкла к постоянному присутствию Алешки, он стал необходим ей. Особенно остро она почувствовала это сейчас, когда потеряла его. Пусть они уже не любили, они не были равнодушны друг к другу, они породнились, сблизились, дополнились, и даже когда однажды поняли, что в своей терпеливой привычности зашли в тупик, им оказалось трудно и больно отрываться друг от друга. Алешку тут спасла новая любовь. А ее?

– Мам, давай уедем отсюда.

– Уедем.

Отчего же не уехать, если с этим местом больше ничего не связывает? Кругом жалкие развалины, подточенные червями неискренних лет, и нет сил и желания их восстанавливать. Бросить! Все бросить! И пусть ее встречает город, в котором когда-то и возник смерч, разрушивший ее дом. Теперь она не боится в него ехать. Она знает: у нее уже не дрогнет сердце, когда она сойдет с поезда и ступит на его землю.

Алешка, действительно, не возражал.

– Конечно. Переезжайте. Это же и твой дом. Баба Сима так любила тебя. Она была бы рада.