Трофим Акимович на секунду задумался и согласился.

– Но у меня одно условие! –  вдруг воскликнула Дашенька, и господин Кошелев насторожился. – Никто не должен знать моего настоящего имени. Даже артисты труппы, – заявила девушка, и Кошелев лишь пожал плечами. Такое условие mademoiselle его нисколько не смущало, а Дашенька вновь требовательно проговорила: – И ещё. Никаких поклонников. Хоть урядника у дверей гримёрки ставьте, но чтобы ко мне никто не заходил. В театральных пирушках и встречах с меценатами я тоже участвовать не буду, – твёрдо изрекла она, и антрепренёр озадаченно захлопал глазами.

– Душечка! Но как же?! Господа вкладывают в наш театр огромные средства. Многие актёры имеют возможность заработать, как раз благодаря покровителям. Такое поведение с вашей стороны могут счесть за неуважение или, того хуже, посчитают его оскорбительным.

– Никакой покровитель мне не нужен, – безапелляционно заявила Дашенька и гордо вскинула головку. – И меня мало заботит, что на этот счёт скажут господа. Я не собираюсь становится игрушкой богатых греховодников. Полагаю, Трофим Акимович, вы сумете найти слова для извинений. Например, что это условие контракта, – предложила она и задала закономерный вопрос: – Иначе как я смогу сохранить инкогнито, если меня будут знать в лицо?

Господин Кошелев недовольно нахмурился, но, быстро отыскав положительные стороны в капризе девицы, сменил гнев на милость. Лишь увидев девушку, Трофим Акимович сразу отметил её красоту и с сожалением подумал:  «И эта птичка недолго пропоёт в моем театре. На такую прелестницу быстро найдётся охотник, который пожелает запереть её в личную золотую клетку». Но теперь ушлый антрепренёр даже обрадовался. «Раз мадмуазель сама не хочет ни с кем знакомиться, глядишь, и протянем сезон до конца? – мысленно хмыкнул он. – А там видно будет… К тому же, налёт таинственности ещё больше подогреет интерес как к самой актрисе, так и к спектаклю и ко всему театру», – рассудил Трофим Акимович и, больше не возражая выдвинутым условиям, поспешил подготовить контракт.

Уладив дела, мадам Новицкая, пожелав лично познакомить Дашеньку с труппой, повела новенькую актрису по театру. Встречая людей, Мари представляла каждого, украдкой давая краткие характеристики старым знакомым.

– Габриель Вилар. Баритон. Страшный бабник, будь с ним осторожней, – показала она на жгучего брюнета с орлиным носом. – Надеюсь, ты не захочешь стать любовницей нищего актёра? – улыбнулась Мари, и Дашенька только возмущённо дёрнула плечиком: её совсем не впечатлил колоритный француз. – Ален Бошар. Тенор. Сам ищет вдовушек побогаче, – сообщила бывшая певичка, показывая на смазливого блондина. – А вот месье Годар, просто замечательный: и бас, и мужчина. Примерный семьянин и добрейшей души человек, – представила она пожилого господина. – Жози, – показала мадам Новицкая на миловидную девушку, – танцует в подтанцовке, ветрена, но мила. А вон там мадам Камбер. Наш костюмер. Чудесная женщина, из простой дерюги умудряется сделать шедевр.

Под дружеским надзором Мари Дашенька обошла весь театр. Честно говоря, ей понравилось царство Мельпомены. Недоступные глазу зрителей галереи и гримёрки, сама сцена со множеством тросов и механизмов, живописные декорации, оркестровая яма и сам великолепный зал – всё словно пришло из другого сказочного мира и кружило голову. Атмосфера владений прекрасных Муз дышала таинственным волшебством и особым актёрским братством.  Даже запах кулис – и тот казался необыкновенным. Сердце девушки взволновано задрожало, перед ней открывался необыкновенный, неизведанный мир, и уже со следующего дня mademoiselle Томилина приступила к репетициям.

Новую актёрку приняли на удивление хорошо и дружелюбно, никто не заподозрил в милой девушке русскую дворянку. Дашенька быстро влилась в коллектив, и у мадмуазель Дениз началась другая, новая жизнь…

Глава 10

Осень вновь вернулась на российские просторы, традиционно раскрасив листву золотом и багрянцем. Заспанное солнце лениво одаривало жителей Петербурга последними тёплыми деньками, но его отражение, поблёскивая в свинцовых водах залива, только ещё больше подчёркивало холодную глубину Невы. Торопясь покинуть родные края, птицы, тревожно переговариваясь, собирались в стаи, а ветер, играя тучами в городки, всё чаще забирался в трубы, напевая там заунывные песни. Деревья, небрежно скидывая красочные одежды, тихо нашёптывали о приближении зимы, и прощальное приветствие природы дышало задумчивой печалью.

Но осеннее уныние не передавалось самой российской столице. Наоборот, чем ближе подбирались холода, тем улицы Петербурга всё больше наполнялись оживлённым гомоном. Господа спешил добраться до зимних квартир и в преддверии праздника аристократической жизни ждали нового светского сезона.

Расслабляться труппе Михайловского не приходилось: репетиции шли полным ходом. На премьеру ожидали прибытия самого Императора, и от того, насколько государю понравится спектакль, во многом зависело и материальное благополучие всего театра. Готовясь к предстоящему сезону, все страшно волновались, но больше всех тревожились господин Кошелев и, конечно, Дашенька. Впервые в жизни выйти на большую сцену, да ещё сразу предстать перед очами Его Величества – тут и профессиональный актёр начнёт дрожать, а о девушке, выступавшей ранее лишь в домашних постановках, и говорить нечего.

И вот знаменательный день настал. Сидя перед зеркалом, Дениз доверилась мастерству гримёра и мысленно прогоняла роль и арии. Когда же настало время взглянуть на себя, девушка на мгновение оторопела. В зеркале отражалась незнакомая особа с выведенными чёрной дугой бровями и ярко подведёнными глазами, отчего и без того большие глаза Дашеньки казались излишне огромными. На фарфорово-белом лице алые щёки и губы смотрелись ужасно, и девица, взирающая на мадмуазель Томилину, выглядела крайне вульгарно. Потеряв дар речи, Дашенька, в недоумении взглянув на гримёршу, промычала что-то невнятное, и мадам Вивьен, разгадав немой вопрос актрисы, понимающе засмеялась и пояснила:

– Твоё лицо должно быть заметно даже с галёрки и не смотреться размытым пятном.

Девушка спорить не стала, а тут же нашла в своём преображении положительные стороны. «В таком виде меня не то что соседи по поместью – мать родная не узнает», – подумала она и уже более благожелательно посмотрела на незнакомку в зеркале.

Вскоре звонок возвестил о выходе на сцену, и Дашенька, выдохнув, поспешила покинуть гримёрку. Стоя за кулисами, новая актриса в волнении покусывала губы, и, заметив в её глазах лихорадочный блеск, месье Годар ободряюще улыбнулся:

– Не бойся, девочка. Представь, что зал – это всего лишь декорации, а настоящая жизнь она здесь, на сцене. Всё будет хорошо, – подмигнул ей пожилой актёр, и на душе Дашеньки потеплело.

Когда оркестр заиграл увертюру, и открылся занавес, сердце девушки суматошно заметалось, а ноги, налившись свинцом, не хотели слушаться. Каким образом она оказалась на сцене, Дашенька понимала слабо, но стоило ей запеть, как связь с реальностью отступила, и страх улетучился сам собою. Она действительно не видела ни пёстрые ряды зрителей, ни сотни устремлённых на неё внимательных глаз, ни трепетный блеск тысячи свечей, лишь прекрасная музыка звучала в её душе, и колдовство звуков заворожило юную певицу. Дашенька проживала каждую строчку и фразу оперы и настолько увлеклась ролью, что публика не могла не поддаться очарованию дебютантки, и стоило спектаклю закончиться, как буря оваций сотрясла стены зала, а дождь из цветов засыпал сцену.

Успех был ошеломляющий, и имя новой примадонны наперебой зазвучало в столичных салонах.


Сезон набирал обороты, господа рассылали приглашения на именины, вечера и приёмы. Жизнь бурлила сверкающим фонтаном, захватывая людей в свой шумный поток. В преддверии Рождественского Императорского бала Петербург взбодрился и, наполнившись тщеславной суетой, напоминал собой переполненную рыбную сеть, в которой, искрясь, переливаясь и толкаясь, трепыхались и мелкие пескари, и хищные щуки, и благородная стерлядка. На главный царский приём господа стекались со всей России, и столица, буквально задыхаясь от наплыва гостей, тяжело пыхтела печными трубами доходных домов и меблированных комнат.

Кроме императора, императрицы и членов царской семьи, на приёме присутствовали все придворные чины: гофмейстеры, гофмаршалы, шталмейстеры, церемониймейстеры, камергеры, камер-юнкеры, статс-дамы, фрейлины и пажи. Оказывалось царское уважение послам и гостившим в России знатным иностранцам. Не обходили высочайшим вниманием гражданских чиновников, имевших по "Табели о рангах" четыре высших класса. Жаловали подобной честью и живущих в Петербурге генералов, и губернаторов, и предводителей дворянства. Господа на приём должны были являться с женами и взрослыми дочерями, а в качестве партнёров по танцам на бал приглашались гвардейские офицеры по два человека от каждого полка, для чего создавались специальные графики-разнарядки, позволяющие соблюдать очередность.

Во дворце собирался весь цвет аристократии, и приглашённым не явиться на придворный бал было недопустимой провинностью. От участия в ассамблее могла избавить разве что серьезная болезнь или хуже того – смерть…


Прекрасным морозным днём Сергей Шелестов подъехал к знакомому дому на Адмиралтейском. С порога почувствовав терпкий запах дорогих сигар, князь мысленно улыбнулся. «Похоже, здесь всё по-прежнему» – подумал он и, передав услужливому дворецкому подбитую мехом накидку, легко взлетел по мраморным ступеням лестницы. В зале, заполненном мужским гомоном, сигаретным дымом и блеском офицерских эполет, Сергей Дмитриевич огляделся, с удовлетворением отмечая лица сослуживцев, и тут же сам сделался объектом всеобщего внимания. Зал разразился громкими возгласами, и Шелестов, продираясь между столами, благодушно отвечал на приветствия и дружеские рукопожатия офицеров.

– Сергей Дмитриевич! Ну, наконец-то! Мы уж вас заждались! – помахал князю граф Белозерский, показывая на свободное место рядом с собой и поручиком Вересовым.