– Хочешь, с мамой познакомлю?

______________


*Deal – в переводе с англ. – "идет?", "договорились?".

Глава 30

Мот

– Хочешь?

Повторяю на выдохе и до мерцающих кругов перед глазами молюсь, чтобы Сашка ответила «да». Больше не контролирую ситуацию, не выгребаю свалившуюся на меня информацию, подобную бомбе, в одиночку и отчаянно нуждаюсь в поддержке сводной сестры.

Боюсь окунуться в чан с проклюнувшейся надеждой раньше времени и одновременно отращиваю крылья, которые упорно тянут меня вверх вместе с трясущейся под моими ладонями Бариновой. Она как будто всем своим существом чувствует мое возбуждение, разделяет ажиотаж и едва справляется с тем, чтобы устоять на месте.

– Конечно, хочу!

Кивает исступленно головой, цепляет на себя первую попавшуюся толстовку и скатывается вслед за мной по лестнице, бойко стуча невысокими каблуками черных ботинок на рифленой подошве по ступеням. Самое светлое во мне открывает, залечивает старые раны и заставляет думать о том, что я больше не один в этом пасмурном хмуром мире.

Так что я нетерпеливо выкатываю из гаража байк, любовно поглаживаю его идеальные литые изгибы, помогаю Сашке зафиксировать шлем и больше не могу ждать ни одной минуты. Выезжаю на улицу с ревом и быстро набираю скорость, торопясь поговорить с маминым лечащим врачом и получить что-то гораздо более определенное и подробное, чем «наметились некоторые положительные сдвиги».

Об этих словах я мечтал несколько лет. Тысячи раз представлял, как мне позвонят из лучшей московской клиники и сообщат, что доктора ошибались, прогнозы врали, и самый мой близкий человек встанет на ноги и снова будет ходить. Без посторонней помощи, без инвалидного кресла. Как раньше.

Неужели созданная моим воспаленным мозгом сказка постепенно становится былью?

Откидываю вверх визор и шумно тяну ноздрями воздух, все еще переваривая новые вводные. Не могу уместить в себе сонм противоречивых эмоций, выплескиваю их наружу и тону во всепоглощающей блаженной эйфории.

В мыслях я уже паркую мот у многоэтажного здания больницы, спрыгиваю с него и подаю Бариновой руку. Уверенно иду вместе с ней по коридорам и знакомлю с мамой, ни капли не сомневаясь в том, что Саша ей обязательно понравится. Что они моментально найдут общий язык и вдвоем будут пытаться меня перевоспитывать…

Я так глубоко погружаюсь в эту радужную параллельную реальность, что не сразу замечаю, как с неба начинает накрапывать дождь, который постепенно превращается в свинцовый неистовый ливень. Мощные струи беспощадно хлещут в лицо, стегают по груди и плечам, в считанные секунды пропитывают одежду влагой. И я с трудом различаю проносящиеся мимо дорожные знаки.

Крепко вцепляюсь в норовящий вильнуть руль и попадаю в самый худший кошмар, неотрывно преследующий меня.

Осень. Непогода. Мокрый асфальт.

– Матвей!

Не знаю, это в действительности кричит Сашка, или мне чудится. Хочу сбавить ход и съехать на обочину, но не успеваю.

– Матвей!

Все происходит слишком быстро.

Вылетевший из-за поворота массивный белый джип, едва нас не протаранивший. Взбрыкнувший байк, опрокинувшийся набок. И бесконечная лента серого полотна перед глазами.

А дальше безумная жуткая паника, огромной волной затапливающая сознание.

Боли не чувствую. Мучительно медленно перекатываюсь со спины на четвереньки и пытаюсь подняться. Все вокруг расплывается.

– Саша!

Сдергиваю с гудящей башки покореженный шлем и отбрасываю его в сторону. Стягиваю балаклаву. Отправляю ее туда же. Пальцами прикасаюсь ко лбу. Там что-то горячее, липкое, мокрое.

Плевать!

– Саша!

Отталкиваюсь от земли. Кое-как встаю на ноги. Тут же скручиваюсь. Упираюсь ладонями в колени. Тошнит.

Упорно запихиваю внутрь легких кислород. Дышу рвано. Сиплю. С трудом разгибаюсь. Делаю шаг, второй, третий. Покачиваюсь.

– Пацан, присядь. Ща скорую тебе вызовем.

– Не трогай меня! – ору на мужика, неизвестно откуда появляющегося и преграждающего мне путь. – Мне к ней надо!

 На этот короткий спор как будто последние силы истрачиваю, с титаническими стараниями отрываю подошву от асфальта и падаю набок, проваливаясь в темноту.


*   *   *   *   *

Тик. Так. Тик. Так.

Стрелка циферблата мерно ходит по заданному кругу. Отматывает секунды, минуты, часы. А я никак не могу разлепить налитые свинцом веки. Не могу пошевелить потяжелевшими конечностями. Не могу вырваться из коматозного сна, в который меня загнали какими-то препаратами.

 Сознание до сих пор бьется в иррациональной истерике. Проматывает на гребанном репите фрагменты автомобильной катастрофы. Окончательно деформирует то нормальное, что уцелело с прошлого раза.

И я испытываю ядовитое отвращение к своей персоне и накручиваю себя до предела прежде, чем выкарабкаться из медикаментозной дремоты и нащупать босыми ногами одноразовые больничные тапочки.

Сижу какое-то время на постели, справляясь с рвотными позывами, и далеко не сразу принимаю вертикальное положение. Со свистом выдыхаю и сначала бреду по кривой линии, потому что пол покачивается, как будто я на корабле. Затем обретаю уверенность и ускоряю шаг, запирая эмоции на замок.

Выяснить, что с Сашей. Остальное – после.

Повторяю негромко действенную мантру, отчего мышцы вспоминают свои функции, мотор торопливо разгоняет кровь, а клубящееся внутри беспокойство за сводную сестру открывает дополнительные резервы организма, о которых я и близко не знал.

Так что по коридору я если не бегу, то вполне стремительно передвигаюсь, хватая за грудки высокого мужчину, выскальзывающего из-за двери без таблички и номера.

– Девушка. Со мной привезли. Что с ней?

Я выбиваю из себя судорожно, постепенно слетая с катушек, и вцепляюсь в ворот белоснежного халата так крепко, что несчастная ткань жалобно трещит под моими пальцами. А голубые, как весеннее небо, глаза врача расширяются от плещущегося в них испуга.

– Ну! Говори! Что с ней?!

Если Сашки больше нет, я проломлю тебе череп.

– Да живая она, парень, успокойся, – взволнованно частит мужчина, перебарывая панику, и еще умудряется хлопать меня по предплечью. – Состояние удовлетворительное. Жизненно важные органы не задеты. Есть несколько переломов. Ничего критичного. До свадьбы заживет.

Я, как губка, впитываю полученную информацию и, наконец-то, делаю глубокий полноценный вдох. Ощущаю, как рассеивается мучительный страх и рассыпаются в прах нарисованные затуманенным мозгом ужасы. С лодыжек как будто пудовые гири снимают.

И я выпускаю из рук ставший ненужным халат вместе с оттирающим пот со лба доктором и бросаю свое тело в сторону, запоздало разбирая летящее мне в след «двести пятая».

Вихрем врываюсь в нужную палату, случайно задевая громыхающую вешалку у входа, и примерзаю к порогу, приклеиваясь к Бариновой немигающим настороженным взглядом. С разметавшимися по подушке иссиня-черными волосами, с тонкой, как будто просвечивающей кожей, с потрескавшимися губами она кажется невероятно хрупкой и такой беззащитной, что у меня болезненно сокращается сердце и дико колет под ребрами.

– Саша…

Ненавижу себя за ее нездоровую бледность. За ссадины на скуле, ключицах, шее – больше не позволяет увидеть одеяло, упакованное в кипенно-белый пододеяльник. За иглу, воткнутую ей в вену, и стоящую рядом капельницу с прозрачным раствором тоже себя ненавижу.

– Саша, прости…

В животе как будто какая-то пружина распрямляется, и я срываюсь с места, преодолевая расстояние до кровати. Опускаюсь рядом на корточки и осторожно дотрагиваюсь до тонких Сашкиных пальцев, невесомо их поглаживая. Благодарю Бога за то, что она осталась жива, и не могу не думать о том, что ломаю все, к чему прикасаюсь…

Ненадолго убираю руку, чтобы поправить съехавшую с башки повязку, и шиплю, задевая свежую рану. Только сейчас обнаруживаю длинную царапину с сукровицей, прочерчивающую щеку от виска до подбородка, и представляю, какой я сейчас урод.

– Матвей!

Вертящуюся на языке шутку гасит чужой гневный возглас, и мне не нужно оборачиваться, чтобы убедиться в том, что счастливые молодожены вернулись из сказочной Праги.

– Матвей, чем ты вообще думал, когда сажал Сашу на этот байк? Вы же могли разбиться!

Жалобно причитает Вера Викторовна, но я по-прежнему не обращаю на нее внимания, пока между лопаток мне не врезается куда более злое и куда более опасное.

 – Лучше скажи, как долго это между вами длится? Она ведь твоя сестра!

Предки начинают о чем-то ожесточенно спорить. Кричат друг на друга, наполняя небольшое помещение какофонией дребезжащих звуков. Прожигают у меня в затылке дыру размером с астероид, винят во всех смертных грехах, царапая звенящие, как гитарная струна, нервы.

А я перевожу усталый взгляд на капельницу и отрешенно слежу за тем, как раствор прокладывает путь по прозрачной трубке к Сашиной кровеносной системе.

Кап. Кап. Кап.

Бам! Разрушительный взрыв с треском ломает мое напускное спокойствие. Выкручивает суставы. Заставляет вмешиваться в непозволительно затянувшуюся перепалку.

– Сводная сестра.

Озлобленно швыряю им через плечо, словно кость – голодным собакам. Утомленно тру виски, стремясь прогнать выматывающую мигрень. Вгрызаюсь зубами в нижнюю губу и с садистским удовлетворением смакую оседающий на нёбе металлический привкус.

– И хватит уже орать! Только хуже делаете.

Отрешенно отмечаю повисающую в палате тяжелую тишину. Беру с небольшой тумбочки стакан, наполняя его водой, и осторожно подношу к Сашиному рту. Бережно пою девушку и откровенно наслаждаюсь молчанием, которое, я уверен, воцарилось здесь ненадолго.